Алек Владимирович Рейн
Алька. Второе пришествие
Бесславно кончилась идей Бочарова перепрофилировать кафедру. Мне кажется, что всем было понятно, что ни хрена не выйдет из этой затеи, кроме него самого. А возможно ли было это осуществить? Конечно, лет за тридцать, при двух обязательных условиях: первое – ему самому нужно было быть блестящим специалистом в той сфере, куда он нас хотел привести, поскольку, прочитав что-то в газете «Правда», сказать: «Вот красотища-то, пойдёмте все туда», малоубедительно. Второе – реформы такого рода надо проводить в «мирное» время, ибо известно: когда говорят пушки, музы молчат. Музы наши технические тоже красавицы, только у них в руках не свитки, тамбурины, виолы, а линейки логарифмические, циркули. Линейки молчали в девяностые, когда говорили бандитские «пушки».
Поскольку офиса у нашего малого предприятия не было, обсуждали вопросы или на работе, или у нас дома на кухне, в квартирке на проспекте Мира. Штат нашего малого предприятия потихоньку заполнялся, привлекали ребят из МГТУ, вернулись из армии Мишкины однокашники Колька Филиппов и Максим Бедунков, парни молодые, ушли практически сразу после школы, ни образования, ни специальности, куда деваться? Решил взять их, дело, которое мы начали, было новым и для нас, а молодёжи проще осваивать новое. Обсуждали текущие дела и ставили им задачи также на нашей кухне. Так что по приходе с работы Людмиле вместо отдыха приходилось кормить всех, кто сидел у нас на кухне, а потом наводить там порядок.
Все мы первоначально думали зарабатывать деньги, используя свои профессиональные знания, навыки и связи, и поначалу это в какой-то степени получалось. Забегая вперёд, скажу, что тогда, размышляя о возможных путях развития бизнеса, я предполагал, что его главной опорой будет тесная связь с промышленностью. Это было моей принципиальной ошибкой, поскольку группа инициативных мальчуганов во главе с Гайдаром и Чубайсом поставила себе совсем другую цель – уничтожить её напрочь. Чего достигли в немалой степени, поскольку их поддерживал один запойный алкоголик, о пользе деятельности которого теперь рассказывают сказки детям в Центре его имени. В итоге в какой-то момент я понял, что опираюсь на воздух.
А тогда вся наша команда искала полезные связи, организации и прочее, где мы могли бы предложить свои услуги и заработать.
Не помню, где мы познакомились с ребятами с совместного русско-австралийского предприятия, в котором с советской стороны участвовал авиационный завод, а с австралийской – здоровенный, громогласный австралиец, с большим апломбом рассуждающий о чём угодно. Заводчане, создав СП, явно никак не могли сообразить, чем его наполнить; кроме уставного взноса, предложить австралийцу что-то авиационное было нельзя, поскольку почти всё было секретным, да и вдобавок на хрен не было нужно австралийцу.
Наверно, поэтому пригласили нас – они ж кузнецы, нехай накуют ему чего-то, что ему понравится, а хоша б финтифлюшек каких ни то.
Сидели с ним часами, поперву предложили садовый инвентарь, приволокли образцы лопат, граблей и ещё какого-то хлама.
– А давайте мы вам лопат наштампуем, прочные, как зараза.
Австралиец приволок свои, вот ведь гад, мы ему:
– Нет, ну конечно, наши чуток похуже, немного страшные, не очень удобные, но ты возьми в толк, они ж дешевле в десять раз.
– Наши такой брать не будут. Даже бесплатно, потом они без ручки.
– Говно вопрос, насадим тебе ручки, у нас этой берёзы до горизонта, рубить не перерубить.
– Покажите.
– Охренел. Чо тебе показать?
– Ручка покажите.
– На, гляди.
– Да не свой, деревянный.
Ну слава богу. А то мы подумали. Припёрли ему рукояток, в смысле черенков, на, задохнись.
– Эта ручка не годится. Надо без сучка, шлифованный, с упором и масло пропитанный.
– Поищем без сучков, отшлифуем, упоры нацепим без проблем, а масла-то – это не проблема – отработкой пропитаем. Будешь доволен.
– Какая такой отработка.
– Минеральное масло, повторного использования.
– Минеральный масло, любой, это тюрьма или большой штраф с выплатой ущерба.
– Почему?
– Очень вреда для руки, экология.
– А чем же вы промасливаете?
– Растительный: хлопковый, льняной, рапсовый.
Нет, ну надо, ещё не тем маслом ручки пропитаны, эколог, блин. Да мы на нём блины печём, а он, гад, его на ручки лопат. Стали искать, считать, нашли всё, кроме рукояток без сучков, не делала страна родная таковых, но это и хрен бы с ними. Когда посчитали всё, то с упаковкой, страховкой и доставкой в Австралию они дороже австралийских получались, не прокатило.
Так перебирали, пока австралиец не приволок подкову.
– У нас в Австралия каждая семья имеет один, два лошадь. Надо многа подкова. Дешёвый.
– А как сейчас обходитесь?
– Берётся заготовки, и каждый под конь подгоняется. Дорого, ручной труд очень дорого. Надо дёшево.
Я примерно так и предполагал, поскольку все мои знания об этом продукте и технологии его изготовления были почерпнуты из детских сказок, кинофильмов и традиции приколачивать оную на двери вновь построенного дворца или сортира. Забрав подкову, я поразмышлял день, после чего мне пришла гениальная мысль, другие, кстати, ко мне не приходят: а хрен маяться-то, надо ввести для лошадей размерный ряд подков, такой примерно, как существует у людей для обуви. Ну и разработать универсальной технологический процесс горячей объёмной штамповки этих самых подков. С этой, не боюсь этого слова, гениальной идеей я ввалился на следующий день в СП.
Австралиец, выслушав меня, рявкнул:
– Колоссаль, – и, поскольку он был директором этого самого СП, мы подписали с ним договор на разработку технологии горячей штамповки заготовок подков, на сумму в двадцать девять тысяч рубчиков.
Я нарисовал штамп и приспособление для гибки, Вовка Гусев изготовил их на Мосрентгене, там же и решили штамповать, договорились, что он отштампует десяток подков сам. В оговорённый день Гусёк позвонил:
– Алик, не получается.
– А чему там не получаться, согнул нагорячо, ещё в печи догрел и под молот.
– Ну да, сказать просто. Не затекает.
– Ладно, сейчас приеду.
Приехав и попробовав отштамповать подкову, я понял, всё ж таки не зря мне Кондрат влепил пару за ГОШ (горячую объёмную штамповку), не знаю я её, заразу, не чувствую. Казалось бы, чего там? Взяли четырёхгранный прут, согнули его по форме, всего дел осталось затиснуть в ручей трапециевидного сечения, а он не втискивается, гад. Не заполняет углы, хоть ты тресни. Печь, конечно, была холодновата – пруток в красноту отдавал, но мне казалось, что должен был затечь, но увы. Пришлось схитрить – спрофилировал заготовку, ободрал на наждаке, долбанули – встала на место. Углы заполнились, рельеф по опорной поверхности подковы и так проявлялся. Так и доштамповывали, Гусёк обдирал на наждаке, я гнул и штамповал в штампе, всё как учили.
В техпроцесс дописал, что при штамповке, для экономии металла, необходимо использовать профилированную заготовку, задал её размеры. А, что у них в Австралии, нет станов, что ли, профилировочных?
Утром следующего дня предъявили австралийцу десяток горячештампованных подков и техпроцесс. Австралиец обрадовался, подписал договор и, счастливый, убыл на родину, а нам перечислили денежки. Это был первый договор, который выполнило наше малое предприятие.
Впоследствии, вспоминая эту нашу первую работу, я испытывал большую гордость, полагая себя первым человеком в истории коневодства, предложившим ввести размерный ряд подков, и безмерно огорчился, узнав, что в СССР существует ГОСТ на эти самые размеры, и чуть не с царских времён он был. Вот ведь коммунисты – суки, просто уже негде разместиться, всё понапридумывали, а как быть нам, творцам?
А в СП решили спроектировать и создать мини-установку для приготовления мороженого. В этой установке основной деталью было здоровенное цилиндрическое ведро, примерно такое пытались изготовить Блинов с Семизоровым. Я, обсудив с ними, смогут ли они осилить такое изделие, самонадеянно подписал с СП договор на разработку технологии его изготовления, с передачей образца и вручил им аванс.
Все остальные участники «Солтекса» тоже тащили какие-то договоры и соответственно денежку. Иногда к нам обращались те, кому просто нужно было юридическое лицо, через которое можно было осуществить сделку за определённый процент от сделки. Так как юридических лиц было ещё немного, процент этот составлял иногда половину дохода, а бывало и больше.
Первым, кто захотел провести сделку через «Софтекс» был доцент с литейной кафедры нашего факультета, который, имея связи на металлургическом заводе, предложил ВАЗу бартерную сделку – листовой прокат на деньги металлургическому заводу, плюс пять талонов на право внеочередной покупки автомобилей ВАЗ. В те годы время ожидания в очереди на покупку автомобиля могло достигать от пяти до десяти лет. Мы сговорились на один талон на нашу фирму, который вручили мне. Решение о кому вручать приняли голосованием, в котором участвовали пятеро: Серёга Кузинов, Санька Чертов, Толя Белобеев, я и Гаврилов. Когда Гаврилову сказали, чтобы он наглость потерял, требовать все машины по договору себе в одно лицо, он проголосовал за меня, остальные тоже, я скромно потупив глаза воздержался.
Интересный договор приволок Санька Чертов, не помню точно, кажется, это был Манкентсельмаш, попросил нас разобраться с тем, что им делать с валютой завода, имеющейся у них на счету.
Тут надо пояснить: во времена советской власти для граждан СССР был особый порядок обращения валют зарубежных стран, суть которого заключалась в том, что его, этого самого обращения, не было вовсе. В смысле свободного обращения. Валюту, заработанную в зарубежных командировках, при возвращении граждане обязаны были конвертировать в сертификаты, чеки Внешпосылторга. Эти чеки, которые подразделялись на категории, в зависимости от того, валюту какой страны вы конвертировали, можно было отоваривать в сети магазинов «Берёзка». Розничный оборот разрешили в только в 1992 году, после того как Ельцин сотоварищи, как три шакала, благополучно разодрали страну, под названием СССР на части.
Для предприятий история с валютой была ещё более затейной. Продав что-то за рубеж, предприятия, по логике вещей, должны были получать валюту на свой счёт, но не тут-то было. Вся волюта уходила государству, а у предприятия на его валютном счёте появлялась запись, что у него там появилась энная сумма, и на рублёвый счёт зачислялось так называемое рублёвое покрытие, то есть сумма конвертации валюты в рубли по курсу Госбанка СССР. Курсы эти были забавные: так, в 1986 году доллар США стоил 75 копеек, английский фунт – рубль пять копеек, марка ФРГ – тридцать одну копейку. Если же предприятия, по согласованию с вышестоящими инстанциями, что-то покупали за бугром за валюту, то они со своего расчётного счёта перечисляли рублёвое покрытие во Внешэкономбанк; тот смотрел, сколько у предприятия было валюты на счёте, и если всё совпадало, осуществлял платёж за предприятие.
В ноябре 1989 года большевики решили завести в стране валютный рынок, дабы граждане, желающие оттянуться от пуза за бугром, могли наконец-то купить валюты столько, сколько они хотят, и провели валютный аукцион по продаже баксов. Доллар, однако, установился в размере девяти с полтиной рубликов, при официальном курсе шестьдесят две копейки.
У многих предприятий на окраинах нашей родины, тогда ещё Советского Союза, во Внешэкономбанке оставалось немало долларей, и они почувствовали, что если как-то быстренько их не отоварят, то долларцы их уплывут по волнам перестройки неведомо в чьи карманы.
А мы ж в столице, и мы ж друзья! Народ стал стекаться в Первопрестольную, пытаясь понять, как сохранить свою валюту, министерства тогда все лихорадило, никто толком ничего не знал, и помощи они никакой не получили. Первым обратился к нам, если мне не изменяет память, Манкентсельмаш, обсудили, пообещали разобраться. Единственным способом спасения валюты заводов была покупка на валюту каких-то товаров, завод согласился не раздумывая, а что раздумывать, хоть что-то получить. Сашка Чертов познакомился в Москве с Леонидом Константиновым, работником ЦНИИАСУГА, через который можно провести торговую операцию. Договорились, что наши комиссионные за спасение их денежек и за организацию и сопровождение сделки составит пятнадцать процентов. Схема была проста: завод перечислял деньги в ЦНИИАСУГА, который, взяв свою долю, передавал технику нам, а мы уже передавали её заводу, который терял на такой схеме процентов тридцать. Но что делать? В противном случае вся его валюта пропадала в огне перестройки. О как завернул, трагично звучит, это я понтуюсь.
Савосин – директор завода – решил, видно, проверить, как будет работать схема, и поначалу перечислил какую-то мизерную сумму и получил партию вшивеньких двухкассетников. Нам тоже штук пять перепало.
Поняв, что схема работает, он собрал всю валюту, что у него была, и заказал четыре микроавтобуса Toyota, проплатил деньги. Занимался заказом Санька, сработал на отлично; оформляя его, он, с учётом нашей комиссии, вымутил пять машин. Ждали, автобусы должны были прийти к весне.
За помощью по спасению валюты обратился Коломыясельмаш, сумма была большой, соответственным был заказ и наш откат, товар пришёл в декабре. Коломыйцы, не знаю, из каких соображений, прислали за товаром в Москву не фуру, а два «Икаруса», куда напихали горой бытовую технику и увезли. А мы, договорившись с водителем фуры, всю ночь развозили по квартирам сотрудников кухонное оборудование фирмы Bosch. Договорились между собой, что каждому из учредителей, коих на тот момент было пятеро, от фирмы полагается по двухкамерному холодильнику, морозильному шкафу или ларю, стиральной и посудомоечной машинам, микроволновке, утюгу, кофеварке. Остальным сотрудникам, коих набралось уже с десяток, досталось, в зависимости от стажа и заслуг, по одному или двум предметам. Всё бесплатно. Развозили практически до утра, последним был я. Занесли всё это барахло, потом сели завтракать, было часа четыре утра, нас было человек двенадцать.
Такой полукоммунизм существовал в первой нашей фирме, когда разбежались, я премировал сотрудников во второй, потом эта практика сошла на нет – пришло понимание, что это никак не влияет на отношение сотрудников к работе, да и перестали мы торговать ширпотребом.
А пока практически каждый, кто хотел, получил по телевизору, видеомагнитофону, аудиоцентру или двухкассетному аудио магнитофону. Впоследствии все основные получили по автомобилю, мотоциклу – я не взял, на кой он мне, мебель, сервизы, хрусталь, меха, одежду.
Вал работы нарастал, я практически перестал появляться на работе, появлялся только для проведения занятий, было стыдно смотреть Илье в глаза. Стало понятно, надо принимать решение, это было непросто, очень непросто. Я взял время на размышление сам у себя. Я всегда, когда не знаю ответа, откладываю принятие решения. Мозг продолжает потихонечку жевать проблему, но она не напрягает, и потом решение просто всплывает, всплывает со всеми обоснованиями. Главным фактором, сдерживающим принятие решения об уходе, было то, что уходил я, по сути, в никуда. Все мои профессиональные знания и навыки я просто отправлял в корзину, этого было просто жаль, я посвятил этому делу двадцать три года, из них семнадцать, включая учёбу, в МВТУ.
В январе я понял, что уходить всё же надо, и решение это было обусловлено не тем, что это развязывало мне руки в плане возможности посвящать больше времени своим новым занятиям. Наверно, можно было бы как-то найти формы, позволяющие совмещать оба этих занятия. Вставал вопрос: зачем? Любимое моё технилище стремительно менялось на глазах, и не в лучшую сторону. Стало понятно, что много лет оно будет трансформироваться, чтобы приспособиться к перерождению страны, и на это время наука минует это пространство, а без науки мне там будет скучно.
В середине января 1991 года я подал заявление на увольнение. Бочаров уговаривал меня остаться, но что он мне мог предложить? Сидели, беседовали в его кабинете, бывшем кабинете Дальского, вошёл доцент с литейки.
– Не помешаю, Юрий Александрович?
– Заходите, чего там.
– О чём беседуете, не секрет?
– Да какие секреты, уговариваю Алика Владимировича остаться, опять собрался увольняться.
– А вы не отпускайте, что у нас, возможностей мало?
– Да какие возможности, ему предложат там двадцать тысяч, и что мы сможем ему предложить взамен?
Тут Бочаров взглянул на меня.
– А если не секрет, сколько вам там предложили?
– Не секрет, двадцать тысяч.
Мы как раз незадолго до этого разговора установили размер оплаты для учредителей, ориентировочно в двадцать тысяч. Точнее, себе я установил оклад в двадцать тысяч, Толе, Серёге и Саньке в двадцать тысяч минус один рубль, Дубопятову значительно меньше, он на тот момент не принёс ни одного стоящего договора.
Бочаров, услышав сумму, покрутил головой, взял ручку и подписал заявление.
Не скажу, что уходил я со спокойным, холодным сердцем. Моя трудовая биография началась в 1964 году, в пятнадцать лет, учеником слесаря на экспериментальном заводе «Металлист», откуда я, поступив в 1969 году на вечернее отделение МВТУ им. Баумана, уволился слесарем 4-го разряда. Потом, трудясь конструктором, за шесть лет я прошёл ступени от техника-конструктора до конструктора 1-й категории, сменив три организации. По окончании института десять с половиной лет, до и после защиты диссертации, я работал старшим инженером НИС (научно-исследовательского сектора), м. н. с. (младшим научным сотрудником), ассистентом кафедры АМ-13 факультета АМ МВТУ. Затем два с половиной года заведующим сектором и начальником отдела в проектном институте и снова два с небольшим года доцентом в МВТУ.
Мне сорок два года, мой рабочий стаж двадцать семь лет, я успел потрудиться в шести организациях, имею квалификации слесаря, строителя, а как же, потрудился, слава богу, на строительстве семи объектов, конструктора, инженера-технолога, эксперта-патентоведа, научного работника, преподавателя.
Увы, не стал суперзвездой ни на одном из этих поприщ, но вполне добротным специалистом стал, по крайней мере в трёх-четырёх из названных. Напроектировал массу штампов, пресс-форм и устройств, которые были изготовлены и внедрены на заводах СССР и вполне добротно долбили железо, лили пластмассу и таскали это самое долбаное железо с позиции на позицию. Иногда эти придуманные мной штуковины оказывались вполне себе оригинальными и признавались изобретениями, научные поползновения были учёным советом МВТУ признаны достойными учёной степени кандидата технических наук.
И куда я собрался? Всю свою предыдущую жизнь, меняя места работы, я не менял, по существу, вида деятельности – всегда был где-то рядом с железом. А что теперь? Во что конкретно выльются эти наши занятия, я даже не представлял. Я совсем не опасался того, что может так случиться, что я окажусь у полностью разбитого корыта, был уверен, если что, где-нибудь пригожусь. Тогда никто из нас не предполагал, что команда сопливых реформатов осознанно поведёт экономику страны к разрушению промышленного производства, превращая страну в бензоколонку. Нет, мысль об этом не приходила мне в голову, дело было в другом – кардинально меняя направление деятельности, я выбрасывал в корзину двадцать семь лет труда, не жизни, нет. Именно труда, труда увлечённого, я трудился всегда с интересом, не был измождённым аскетом, денно и нощно корпящим над чертежами и расчётами, отнюдь. Но мне было интересно то, чем я занимался, когда я понимал, что интерес уходит, я менял место работы. Деньги меня, конечно, интересовали, но всегда как-то в перспективе, с ростом квалификации и приобретённых знаний. В момент самого перехода я, как правило, или терял в зарплате, или оставался в финансовом отношении на тех же позициях.
В моих новых занятиях мне нравились мгновенный отклик, возможность придумывать себе любой вид занятий, отсутствие какого-то начальства вообще – только правила игры и, конечно, заработки, превышающие мои прежние в десятки, а порой сотни раз. Тогда предпринимательство казалось мне весьма увлекательным занятием, и я решил рискнуть. И я был не один.
