Алджернон Блэквуд
Пустой дом и другие рассказы

Полная версия

Пустой дом

Некоторым домам, как и определенным личностям, каким-то образом удается сразу заявить о своей склонности ко злу. В случае последних никакая особая черта не выдает их, они могут похвастаться открытым лицом и простодушной улыбкой, и все же их присутствие оставляет неизменное убеждение, что с их существом что-то радикально не так, что они злые. Волей-неволей они, по-видимому, создают атмосферу тайных и порочных мыслей, которая заставляет тех, кто находится по соседству с ними, шарахаться от них, как от чего-то больного.

И, возможно, с домами действует тот же принцип, и именно аромат злодеяний, совершенных под определенной крышей, спустя долгое время после того, как фактические исполнители ушли из жизни, заставляет покрываться мурашками и волосы вставать дыбом. Что-то от изначальной страсти злодея и ужаса, испытываемого его жертвой, проникает в сердце невинного наблюдателя, и он внезапно ощущает покалывание в нервах, мурашки по коже и холодок в крови. Он охвачен ужасом без видимой причины.

Во внешнем облике этого конкретного дома явно не было ничего, что подтверждало бы рассказы об ужасе, который, как говорили, царил внутри. Он не был ни одиноким, ни неопрятным. Он стоял, втиснутый в угол площади, и выглядел точно так же, как дома по обе стороны от него. В нем было то же количество окон, что и у соседей, тот же балкон с видом на сад, те же белые ступени, ведущие к тяжелой черной входной двери, а в задней части была такая же узкая полоска зелени с аккуратными бордюрами, тянувшаяся до стены, отделявшей ее от задних стен соседних домов. Очевидно, также, что количество дымоходов на крыше было одинаковым, ширина и угол наклона карниза, и даже высота перил черного входа.

И все же этот дом на площади, который казался точно таким же, как его пятьдесят уродливых соседей, на самом деле был совершенно другим – ужасно другим.

В чем заключалась эта заметная, невидимая разница, сказать невозможно. Это нельзя полностью приписать воображению, потому что люди, которые провели некоторое время в доме, ничего не зная о фактах, положительно заявляли, что некоторые комнаты были настолько неприятными, что они скорее умрут, чем войдут в них снова, и что атмосфера всего дома вызывала у них симптомы подлинного ужаса. Ряд ни в чем не повинных жильцов, которые пытались в нем жить и были вынуждены покинуть его в кратчайшие сроки, действительно вызвали в городе скандал.

Когда Шортхаус приехал "на выходные" навестить свою тетю Джулию в ее маленьком домике на берегу моря на другом конце города, он обнаружил, что она до краев наполнена тайной и волнением. Он только сегодня утром получил ее телеграмму и приехал, предвкушая скуку, но в тот момент, когда он коснулся ее руки и поцеловал морщинистую щеку цвета яблочной кожуры, он уловил первую волну ее электрического состояния. Впечатление усилилось, когда он узнал, что других посетителей не будет и что его вызвали телеграфом с совершенно особой целью.

Что-то витало в воздухе, и это "что-то", несомненно, принесло бы плоды, так как эта пожилая старая дева с манией психических исследований обладала не только силой воли, но и мозгами, и всеми правдами и неправдами ей обычно удавалось достичь своих целей. Откровение было сделано вскоре после чая, когда она бочком приблизилась к нему, когда они медленно прогуливались вдоль берега моря в сумерках.

– У меня есть ключи, – объявила она восхищенным, но наполовину устрашающим голосом. – Они у меня до понедельника!

– Ключи от прачечной или?.. – невинно спросил он, переводя взгляд с моря на город. Ничто так быстро не подводило ее к сути дела, как притворная глупость.

– Ни то, ни другое, – прошептала она. – У меня есть ключи от дома с привидениями на площади – и я собираюсь туда сегодня ночью.

Шортхаус почувствовал, как по его спине пробежала легчайшая дрожь. Он оставил свой дразнящий тон. Что-то в ее голосе и манерах взволновало его. Она была серьезна.

– Но ты не можешь пойти одна… – начал он.

– Вот почему я телеграфировала тебе, – сказала она решительно.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. Уродливое, покрытое морщинами, загадочное лицо светилось возбуждением. Вокруг него, как нимб, сиял неподдельный энтузиазм. Глаза сияли. Он уловил еще одну волну ее возбуждения, и вторая дрожь, более заметная, чем первая, сопровождала ее.

– Спасибо, тетя Джулия, – вежливо сказал он. – Огромное спасибо.

– Я бы не осмелилась пойти совсем одна, – продолжала она, повышая голос, – но с тобой мне это доставило бы огромное удовольствие. Ты ничего не боишься, я знаю.

– Большое спасибо, – снова сказал он. – Э—э… что-нибудь может случиться?

– Многое случилось, – прошептала она, – хотя это было самым умным образом замято. За последние несколько месяцев сменилось три жильца, и, как говорят, дом теперь пустует навсегда.

Сам того не желая, Шортхаус заинтересовался. Его тетя была так серьезна.

– Дом действительно очень старый, – продолжала она, – и история – неприятная история – уходит корнями в далекое прошлое. Это связано с убийством, совершенным ревнивым конюхом, у которого был роман со служанкой в доме. Однажды ночью ему удалось спрятаться в подвале, и, когда все спали, он прокрался наверх, в помещение для прислуги, преследовал девушку до следующей лестничной площадки и, прежде чем кто-либо смог прийти на помощь, перебросил ее через перила в холл внизу.

– А конюх?

– Был пойман, я полагаю, и повешен за убийство, но все это произошло столетие назад, и я не смогла узнать больше подробностей этой истории.

Теперь Шортхаус почувствовал, что его интерес полностью пробудился; но, хотя он не особенно беспокоился за себя, он немного колебался из-за своей тети.

– При одном условии, – сказал он, наконец.

– Ничто не помешает мне уйти, – твердо сказала она, – но я могу также услышать твое условие.

– Что ты гарантируешь свою способность к самоконтролю, если случится что-то действительно ужасное. Я имею в виду, что ты уверенна, что не будешь слишком напугана.

– Джим, – сказала она презрительно, – я знаю, что я не молода, как и мои нервы, но с тобой я не должна бояться ничего на свете!

Это, конечно, решило дело, поскольку Шортхаус не претендовал на то, чтобы быть кем-то иным, кроме самого обычного молодого человека, и взывать к его тщеславию было эффективно. Он согласился пойти.

Инстинктивно, благодаря своего рода подсознательной подготовке, он весь вечер держал себя и свои силы в руках, заставляя накапливаться резервы контроля с помощью этого безымянного внутреннего процесса постепенного подавления всех эмоций и поворота ключа к ним – процесс, который трудно описать, но удивительно эффективный, поскольку все мужчины, которые пережили суровые испытания внутреннего человека, хорошо это понимают. Позже это сослужило ему хорошую службу.

Но только в половине одиннадцатого, когда они стояли в холле, хорошо освещенные дружелюбными лампами и все еще окруженные успокаивающим человеческим влиянием, ему пришлось впервые воспользоваться этим запасом собранных сил. Ибо, как только дверь закрылась, и он увидел пустынную тихую улицу, простиравшуюся перед ними, белую в лунном свете, ему стало ясно, что настоящим испытанием этой ночью будет борьба с двумя страхами вместо одного. Ему придется вынести страх своей тети так же, как и свой собственный. И когда он взглянул вниз на ее похожее на сфинкса лицо и понял, что оно может принять не самый приятный вид в порыве настоящего ужаса, он почувствовал удовлетворение только в одном во всем приключении – в том, что у него была уверенность в своей собственной воле и силе противостоять любому шоку, который мог произойти.

Они медленно шли по пустым улицам города; яркая осенняя луна серебрила крыши, отбрасывая глубокие тени. Не было ни дуновения ветра, и деревья в городских садах на берегу моря молча наблюдали за ними, когда они проходили мимо. На случайные замечания своей тети Шортхаус ничего не отвечал, понимая, что она просто окружает себя ментальными буферами – говорит обычные вещи, чтобы не думать о необычных вещах. В немногих окнах горел свет, и почти ни из одной трубы не шел дым или искры. Шортхаус уже начал замечать все, даже мельчайшие детали. Вскоре они остановились на углу улицы и посмотрели на название на стене дома, залитую лунным светом, и единодушно, но без замечаний, свернули на площадь и перешли на ту ее сторону, которая была в тени.

– Номер дома тринадцать, – прошептал голос рядом с ним, и ни один из них не сделал очевидного намека, но прошел через широкую полосу лунного света и начал молча подниматься по тротуару.

Примерно на середине площади Шортхаус почувствовал, как чья-то рука тихо, но многозначительно скользнула в его руку, и тогда понял, что их приключение началось всерьез и что его спутница уже незаметно поддается влиянию, направленному против них. Она нуждалась в поддержке.

Несколько минут спустя они остановились перед высоким узким домом, который возвышался перед ними в ночи, уродливой формы и выкрашенный в тускло-белый цвет. Окна без ставен, без жалюзи смотрели на них сверху вниз, поблескивая то тут, то там в лунном свете. На стене были потеки от непогоды и трещины в краске, а балкон немного неестественно выступал над первым этажом. Но, помимо этого в целом заброшенного вида незанятого дома, на первый взгляд не было ничего, что выделяло бы этот особняк из-за того злого характера, который он, несомненно, приобрел.

Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что за ними никто не следит, они смело поднялись по ступенькам и встали напротив огромной черной двери, которая угрожающе смотрела на них. Но теперь на них накатила первая волна нервозности, и Шортхаус долго возился с ключом, прежде чем вообще смог вставить его в замок. На мгновение, по правде говоря, они оба понадеялись, что она не откроется, потому что они были жертвами различных неприятных эмоций, когда стояли там на пороге своего призрачного приключения. Шортхаус, возившийся с ключом и испытывавший трудности из-за постоянного веса на своей руке, определенно почувствовал торжественность момента. Это было так, как если бы весь мир – ибо весь опыт, казалось, в тот момент сосредоточился в его собственном сознании – прислушивался к скрежещущему звуку этого ключа. Случайное дуновение ветра, гулявшего по пустой улице, на мгновение разбудило шорох в деревьях позади них, но в остальном этот скрежет ключа был единственным слышимым звуком, и, наконец, он повернулся в замке, и тяжелая дверь распахнулась, открыв зияющую бездну тьмы за ней.

Бросив последний взгляд на залитую лунным светом площадь, они быстро вошли внутрь, и дверь захлопнулась за ними с грохотом, который оглушительным эхом разнесся по пустым залам и переходам. Но тут же, вместе с эхом, послышался другой звук, и тетя Джулия внезапно так тяжело навалилась на него, что ему пришлось сделать шаг назад, чтобы не упасть.

Мужчина кашлянул совсем рядом с ними – так близко, что казалось, они действительно были рядом с ним в темноте.

Прикинув в уме возможность розыгрыша, Шортхаус сразу же замахнулся своей тяжелой палкой в направлении звука, но она не встретила ничего более твердого, чем воздух. Он услышал, как его тетя тихонько ахнула рядом с ним.

– Здесь кто-то есть, – прошептала она, – я слышала его.

– Тихо! – строго сказал он. – Это был всего лишь шум входной двери.

– Ой! Зажги спичку, быстро! – добавила она, когда ее племянник, возясь с коробком спичек, перевернул его вверх дном, и все они с грохотом упали на каменный пол.

Звук, однако, не повторился, и не было никаких признаков удаляющихся шагов. Еще через минуту они зажгли свечу, используя в качестве мундштука пустой конец портсигара; и когда первая вспышка погасла, он поднял импровизированную лампу повыше и осмотрел сцену. Там было достаточно тоскливо, по совести говоря, так как нет ничего более пустынного во всех обиталищах людей, чем дом без мебели, тускло освещенный, тихий и заброшенный, и все же, по слухам, населенный воспоминаниями о злых и жестоких историях.

Они стояли в широком коридоре; слева от них была открытая дверь просторной столовой, а впереди холл, постоянно сужаясь, переходил в длинный темный коридор, который, по-видимому, вел наверх кухонной лестницы. Широкая лестница без ковра круто поднималась перед ними, повсюду погруженная в тени, за исключением единственного места примерно на полпути наверх, где лунный свет проникал через окно и падал на яркое пятно на досках. Этот луч света отбрасывал слабое сияние над и под ним, придавая предметам в пределах его досягаемости туманные очертания, которые были бесконечно более наводящими на размышления и призрачными, чем полная темнота. Отфильтрованный лунный свет, кажется, всегда рисует лица на фоне окружающего мрака, и когда Шортхаус вглядывался в колодец тьмы и думал о бесчисленных пустых комнатах и переходах в верхней части старого дома, он поймал себя на том, что снова тоскует по безопасности залитой лунным светом площади или уютной, светлой гостиной – комнате, которую они покинули час назад. Затем, осознав, что эти мысли опасны, он снова отбросил их и собрал всю свою энергию, чтобы сосредоточиться на настоящем.

– Тетя Джулия, – сказал он вслух строго, – теперь мы должны пройти по дому сверху донизу и произвести тщательный обыск.

Эхо его голоса медленно затихло по всему зданию, и в последовавшей напряженной тишине он повернулся, чтобы посмотреть на нее. В свете свечи он увидел, что ее лицо уже было мертвенно-бледным, но она на мгновение отпустила его руку и сказала шепотом, подойдя вплотную к нему:

– Я согласна. Мы должны быть уверены, что там никто не прячется. Это первое, что нужно сделать.

Она говорила с явным усилием, и он посмотрел на нее с восхищением.

– Ты чувствуешь себя вполне уверенной в себе? Еще не слишком поздно…

– Я думаю, да, – прошептала она, нервно переводя взгляд на тени позади. – Совершенно уверенна, только в одном…

– В чем? – спросил он.

– Ты никогда не должен оставлять меня одну ни на мгновение.

– Ты должна понимать, что любой звук или появление должны быть немедленно исследованы, потому что колебаться – значит признаваться в страхе. Это фатально.

– Согласна, – сказала она немного неуверенно после минутного колебания. – Я постараюсь.

Взявшись за руки, Шортхаус держал оплавленную свечу и трость, в то время как его тетя набросила на плечи плащ – фигуры совершенно комичные для всех, кроме самих себя, – они начали систематический поиск.

Крадучись, ступая на цыпочках и заслоняя свечу, чтобы она не выдала их присутствия через окна без ставен, они вошли сначала в большую столовую. Там не было видно ни единого предмета мебели. На них смотрели голые стены, уродливые каминные полки и пустые решетки. Они чувствовали, что все возмущено их вторжением, наблюдает за ними, так сказать, затуманенными глазами; шепот преследовал их; тени бесшумно мелькали справа и слева; казалось, что-то всегда у них за спиной, наблюдает, выжидая возможности причинить им вред. Возникало неизбежное ощущение, что действия, которые происходили, когда комната была пуста, были временно приостановлены до тех пор, пока они снова не окажутся в стороне. Весь темный интерьер старого здания, казалось, превратился в зловещее Присутствие, которое поднималось, предупреждая их воздержаться и не лезть не в свое дело; с каждым мгновением напряжение в нервах возрастало.

Из мрачной столовой они прошли через большие складные двери в нечто вроде библиотеки или курительной комнаты, одинаково погруженной в тишину, темноту и пыль; а оттуда они снова оказались в холле у верхней площадки задней лестницы.

Здесь перед ними открылся черный, как смоль, туннель в нижние области, и – надо признаться – они заколебались. Но только на минуту. Поскольку худшая часть ночи все еще была впереди, было важно отвернуться от ничего. Тетя Джулия споткнулась на верхней ступеньке темного спуска, плохо освещенного мерцающей свечой, и даже Шортхаус почувствовал, что, по крайней мере, половина решимости ушла у него из-под ног.

– Давай! – безапелляционно сказал он, и его голос понесся дальше и затерялся в темных, пустых пространствах внизу.

– Я иду, – пробормотала она, схватив его за руку с ненужной силой.

Слегка пошатываясь, они спустились по каменным ступеням, в лицо им ударил холодный, влажный воздух, спертый и дурно пахнущий. Кухня, в которую лестница вела по узкому коридору, была большой, с высоким потолком. Из нее открывалось несколько дверей – некоторые в шкафы с пустыми банками, все еще стоящими на полках, а другие в ужасные маленькие призрачные подсобки, каждая из которых была холоднее и менее привлекательной, чем предыдущая. Черные жуки сновали по полу, и однажды, когда они ударились о стол, стоящий в углу, что-то размером с кошку стремительно спрыгнуло вниз и убежало, пробежав по каменному полу в темноту. Повсюду чувствовалась недавняя оккупация, создавалось впечатление печали и уныния.

Покинув главную кухню, они направились в судомойню. Дверь была приоткрыта, и когда они распахнули ее на всю ширину, тетя Джулия издала пронзительный крик, который тут же попыталась заглушить, зажав рот рукой. Секунду Шортхаус стоял как вкопанный, переводя дыхание. Он чувствовал себя так, словно его позвоночник внезапно стал пустым и кто-то наполнил его частицами льда.

Лицом к ним, прямо на их пути между дверными косяками, стояла фигура женщины. У нее были растрепанные волосы и дико вытаращенные глаза, а лицо было испуганным и белым как смерть.

Она стояла неподвижно в течение одной секунды. Затем свеча замерцала, и она исчезла – исчезла окончательно – и за дверью не было ничего, кроме пустой темноты.

– Только мерзкий прыгающий огонек свечи, – быстро сказал он голосом, который звучал как чей-то другой и был лишь наполовину под контролем. – Да ладно тебе, тетя. Там ничего нет.

Он потащил ее вперед. С топотом ног и видимостью большой смелости они двинулись дальше, но кожа на его теле двигалась, как будто ее покрывали ползающие муравьи, и он знал по весу на своей руке, что он обеспечивал силу передвижения для двоих. Судомойка была холодной, голой и пустой; больше всего она походила на большую тюремную камеру. Они обошли ее, попробовали дверь во двор и окна, но обнаружили, что все они надежно заперты. Его тетя двигалась рядом с ним, как человек во сне. Ее глаза были плотно закрыты, и она, казалось, просто следовала за давлением его руки. Ее мужество повергло его в изумление. В то же время он заметил, что на ее лице произошла некая странная перемена, которая каким-то образом ускользнула от его способности анализировать.

– Здесь ничего нет, тетя, – быстро повторил он вслух. – Давай поднимемся наверх и осмотрим остальную часть дома. Тогда мы выберем комнату, в которой будем ждать.

Она послушно последовала за ним, держась поближе к нему, и они заперли за собой кухонную дверь. Было облегчением снова идти. В холле было больше света, чем раньше, потому что луна спустилась немного ниже по лестнице. Они осторожно начали подниматься в темный свод верхнего дома, доски скрипели под их тяжестью.

На втором этаже они обнаружили большие двухместные гостиные, обыск в которых ничего не выявил. Здесь также не было никаких признаков мебели или недавнего проживания; ничего, кроме пыли, запущенности и теней. Они открыли большие складные двери между передней и задней гостиными, а затем снова вышли на лестничную площадку и поднялись наверх.

Они поднялись не более чем на дюжину ступенек, когда оба одновременно остановились, прислушиваясь, глядя друг другу в глаза с новым опасением сквозь мерцающее пламя свечи. Из комнаты, которую они покинули менее десяти секунд назад, донесся звук тихо закрывающихся дверей. Это было вне всяких сомнений; они услышали гулкий звук, который сопровождает закрывание тяжелых дверей, за которым последовал резкий щелчок защелки.

– Мы должны вернуться и посмотреть, – коротко сказал Шортхаус тихим голосом и повернулся, чтобы снова спуститься вниз.

Каким-то образом ей удалось потащиться за ним, ее ноги путались в платье, лицо было мертвенно-бледным.

Когда они вошли в переднюю гостиную, стало ясно, что складные двери были закрыты – полминуты назад. Без колебаний Шортхаус открыл их. Он почти ожидал увидеть кого-то, стоящего перед ним в задней комнате, но его встретили только темнота и холодный воздух. Они осмотрели обе комнаты, не обнаружив ничего необычного. Они всеми способами пытались заставить двери закрыться сами по себе, но ветра было недостаточно даже для того, чтобы заставить мерцать пламя свечи. Двери не сдвинулись бы с места без сильного давления. Все было тихо, как в могиле. Несомненно, комнаты были совершенно пусты, а в доме царила абсолютная тишина.

– Начинается, – прошептал голос у его локтя, в котором он с трудом узнал голос своей тети.

Он кивнул в знак согласия, доставая часы, чтобы засечь время. Было за пятнадцать минут до полуночи; он сделал точную запись о том, что произошло, в своем блокноте, поставив свечу в футляре на пол, чтобы сделать это. Потребовалось мгновение или два, чтобы надежно прислонить его к стене.

Тетя Джулия всегда заявляла, что в этот момент она на самом деле не наблюдала за ним, а повернула голову во внутреннюю комнату, где ей показалось, что она услышала какое-то движение; но, во всяком случае, оба положительно согласились, что раздался звук торопливых шагов, тяжелых и очень быстрых – и в следующее мгновение свеча погасла!

Но для самого Шортхауса это было нечто большее, и он всегда благодарил свою счастливую звезду за то, что это пришло к нему одному, а не к его тете тоже. Ибо, когда он поднялся, согнувшись, чтобы удержать свечу, и прежде чем она действительно погасла, чье-то лицо приблизилось к нему так близко, что он почти мог коснуться его губами. Это было лицо, исполненное страсти; мужское лицо, смуглое, с грубыми чертами и злыми, дикими глазами. Оно принадлежало обычному человеку, и, без сомнения, было злым в своем обычном, нормальном выражении, но когда он увидел его, наполненное сильными, агрессивными эмоциями, это было злобное и ужасное человеческое лицо.

Не было никакого движения воздуха; ничего, кроме звука торопливых шагов – ног в чулках или в шлепанцах; появления лица; и почти одновременного гашения свечи.

Невольно Шортхаус негромко вскрикнул, едва не потеряв равновесие, когда его тетя вцепилась в него всем своим весом в один момент настоящего, неконтролируемого ужаса. Она не издала ни звука, а просто схватила его всем телом. К счастью, однако, она ничего не видела, а только слышала топот ног, потому что почти сразу же к ней вернулось самообладание, и он смог высвободиться и зажечь спичку.

Тени разбежались во все стороны перед ярким светом, и его тетя наклонилась и нащупала портсигар с драгоценной свечой. Затем они обнаружили, что свеча вовсе не была задута; она была раздавлена. Фитиль был вдавлен в воск, который был расплющен, как будто каким-то гладким, тяжелым инструментом.

Как его спутница так быстро преодолела свой ужас, Шортхаус так толком и не понял, но его восхищение ее самообладанием возросло в десять раз и в то же время подпитывало его собственное угасающее пламя – за что он был, несомненно, благодарен. Столь же необъяснимым для него было свидетельство физической силы, свидетелями которого они только что стали. Он сразу же подавил воспоминание об историях, которые он слышал о "физических медиумах" и их опасных явлениях, так как если это было правдой, и если его тетя, либо он сам невольно были физическими медиумами, это означало, что они просто помогали сосредоточить силы дома с привидениями, уже заряженного до краев. Это было все равно, что ходить с открытым пламенем среди открытых складов пороха.

Поэтому, стараясь как можно меньше размышлять, он просто снова зажег свечу и поднялся на следующий этаж. Рука в его руке дрожала, это правда, и его собственная поступь часто была неуверенной, но они продолжали идти, и после тщательного обыска, ничего не обнаружившего, они поднялись по последнему лестничному пролету на самый верхний этаж.

Здесь они нашли идеальное гнездышко из маленьких комнат для прислуги, со сломанными предметами мебели, грязными стульями с тростниковым дном, комодами, треснувшими зеркалами и ветхими кроватями. В комнатах были низкие наклонные потолки, уже завешанные кое-где паутиной, маленькие окна и плохо оштукатуренные стены – удручающий и унылый вид, который они были рады оставить позади.

Пробило полночь, когда они вошли в маленькую комнату на третьем этаже, недалеко от верха лестницы, и устроились поудобнее на оставшуюся часть своего приключения. Там было абсолютно пусто, и, как говорили, это была комната, которая тогда использовалась как шкаф для одежды, в которую разъяренный жених загнал свою жертву и, в конце концов, поймал ее. Снаружи, за узкой лестничной площадкой, начиналась лестница, ведущая на этаж выше, к помещениям для прислуги, где они только что провели обыск.

Несмотря на ночную прохладу, в воздухе этой комнаты было что-то такое, что взывало к открытому окну. Но было нечто большее, чем это. Шортхаус мог бы описать это только тем, что здесь он чувствовал себя менее хозяином себе, чем в любой другой части дома. Было что-то, что действовало прямо на нервы, утомляя решимость, ослабляя волю. Он осознал этот результат еще до того, как пробыл в комнате пять минут, и именно за то короткое время, что они пробыли там, он испытал полное истощение своих жизненных сил, что для него самого было главным ужасом всего пережитого.

Они поставили свечу на пол шкафа, оставив дверцу на несколько дюймов приоткрытой, чтобы не было яркого света, который мог бы смутить глаза, и тени, которые могли бы перемещаться по стенам и потолку. Затем они расстелили плащ на полу и сели ждать, прислонившись спинами к стене.

Шортхаус находился в двух футах от двери на лестничную площадку; с его позиции открывался хороший вид на главную лестницу, ведущую вниз, в темноту, а также на начало лестницы для прислуги, ведущей на этаж выше; тяжелая палка лежала рядом с ним в пределах легкой досягаемости.

Луна теперь стояла высоко над домом. Через открытое окно они могли видеть успокаивающие звезды, похожие на дружелюбные глаза, наблюдающие в небе. Один за другим городские часы пробили полночь, и когда звуки стихли, глубокая тишина безветренной ночи снова воцарилась над всем. Только шум моря, далекий и мрачный, наполнял воздух глухим ропотом.

Внутри дома воцарилась ужасная тишина; ужасная, подумал он, потому что в любую минуту ее могли нарушить звуки, предвещающие ужас. Напряжение ожидания все сильнее действовало на нервы; они разговаривали шепотом, если вообще разговаривали, потому что их голоса вслух звучали странно и неестественно. Холод, не совсем из-за ночного воздуха, проник в комнату и заставил их замерзнуть. Воздействия, направленные против них, какими бы они ни были, постепенно лишали их уверенности в себе и способности к решительным действиям; их силы были на исходе, и возможность настоящего страха приобрела новое и ужасное значение. Он начал бояться за пожилую женщину рядом с ним, чья отвага вряд ли могла спасти ее до определенной степени.

Он слышал, как кровь поет в его венах. Иногда шум казался таким громким, что ему казалось, будто это мешает ему как следует расслышать некоторые другие звуки, которые начинали очень слабо проявляться в глубине дома. Каждый раз, когда он сосредоточивал свое внимание на этих звуках, они мгновенно прекращались. Они, конечно, не подошли ближе. И все же он не мог избавиться от мысли, что где-то в нижних частях дома происходит какое-то движение. Этаж гостиной, где двери были так странно закрыты, казался слишком близким; звуки были еще дальше. Он подумал о большой кухне со снующими черными жуками и об унылой маленькой судомойне; но, так или иначе, они, казалось, тоже не оттуда. Конечно, они не были снаружи дома!

Затем, внезапно, истина вспыхнула в его сознании, и на мгновение ему показалось, что его кровь перестала течь и превратилась в лед.

Звуки раздавались вовсе не внизу; они были наверху – наверху, где-то среди этих ужасных мрачных комнатушек для прислуги с их сломанной мебелью, низкими потолками и узкими окнами – наверху, где жертву впервые потревожили и преследовали до смерти.

И в тот момент, когда он обнаружил, где находятся звуки, он начал слышать их более отчетливо. Это был звук шагов, крадущихся по коридору над головой, входящих и выходящих из комнат, мимо мебели.

Он быстро повернулся, чтобы украдкой взглянуть на неподвижную фигуру, сидящую рядом с ним, чтобы понять, разделяет ли она его открытие. Слабый свет свечи, проникавший сквозь щель в дверце шкафа, ярко выделял ее резко очерченное лицо на фоне белой стены. Но было что-то еще, что заставило его затаить дыхание и снова уставиться на нее. Что-то необыкновенное появилось в ее лице и, казалось, растеклось по ее чертам, как маска; это разгладило глубокие морщины и немного подтянуло кожу повсюду, так что морщины исчезли; это придавало лицу – за единственным исключением старых глаз – вид юности и почти детства.

Он уставился на нее в безмолвном изумлении – изумлении, которое было опасно близко к ужасу. Это действительно было лицо его тети, но это было ее лицо сорокалетней давности, пустое невинное лицо девушки. Он слышал истории о том странном эффекте ужаса, который мог стереть с человеческого лица все другие эмоции, стирая все предыдущие выражения, но он никогда не думал, что это может быть правдой в буквальном смысле или может означать что-то настолько ужасное, как то, что он сейчас видел. Ибо ужасный отпечаток всепоглощающего страха был ясно написан на этом совершенно пустом девичьем лице рядом с ним; и когда, почувствовав его пристальный взгляд, она повернулась, чтобы посмотреть на него, он инстинктивно крепко зажмурился, чтобы не видеть этого зрелища.

Тем не менее, когда он обернулся минуту спустя, полностью овладев своими чувствами, он, к своему огромному облегчению, увидел другое выражение; его тетя улыбалась, и хотя лицо было мертвенно-бледным, ужасная пелена поднялась, и нормальный вид возвращался.

– Что-нибудь не так? – это было все, что он мог придумать, чтобы сказать в данный момент. И ответ, исходящий от такой женщины, был красноречив.

– Мне холодно… и немного страшно, – прошептала она.

Он предложил закрыть окно, но она вцепилась в него и умоляла не отходить от нее ни на мгновение.

– Это наверху, я знаю, – прошептала она со странным смешком, – но я никак не могу подняться наверх.