Альбина Александровна Ярулина
Выносящая приговор
Более-менее я стала осознавать суть происходящего, когда была уже достаточно возбуждена. Достаточно для того, чтобы ответить на его жадный и какой-то животный поцелуй, на его увлекающую в пороки страсть; достаточно для того, чтобы я полностью подчинилась инстинктам, исключая из своего обихода слово «верность».
Пальцы Руслана утонули в моих прядях, а тело стало напряженным и твердым от сократившихся мышц. Его горячий влажный язык периодически касался моих губ, словно он знал мои слабые стороны; знал, что уничтожает здравый разум не хуже алкоголя. Дыхание Курганова было глубоким и быстрым, а губы с каждым разом становились все более настойчивыми и уверенными. Оттуда, где находился мой разум (если он вообще существовал), вернуться, не согрешив, абсолютно нереально. Но стоило ему, наклонившись к шее, вдохнуть аромат духов, как я молниеносно вернулась в реальность. Опьяняющие ноты Кирке на моей коже никогда не оставляли мужа равнодушным. Казалось, Макар сходит с ума, когда его губы касаются моей шеи, а нос при этом жадно втягивает аромат любимых им духов. Копируя привычки моего мужа, Курганов уберег меня от греха.
Отстранившись, я вцепилась пальцами в ручку и, распахнув дверь, выскочила из салона, быстрым шагом направившись вглубь бульвара, освещенного круглыми трехглавыми фонарями. Ноги машинально передвигались, а тело все еще дрожало от возбуждения. Хватая морозный воздух ртом, я продолжала быстро идти вперед, желая оказаться как можно дальше от Руслана и как можно ближе к дому.
Ровно пять минут ходьбы – и я достигла пункта назначения. Остановившись у подъезда и медленно выдохнув напряжение, которое не позволяло дышать свободно, парализуя легкие, я приблизилась к невысокому кустарнику, коснувшись ладонями снежной шапки, лежащей сверху на нем. Снег таял под горячей кожей, покалывая ее морозными иголками и устраняя тремор рук. Даже алкоголь, словно дымка, растворялся в крови, освобождая мозг из-под гнета, только это чертовое возбуждение ограничивало свободу, желая целиком и полностью подчинить как сознание, так и тело. Прижав мокрые холодные ладони к щекам, я закрыла глаза (пытаясь убедить себя в том, что мной управляют гормоны, которым я не обязана подчиняться), как в голове сразу же возник образ Курганова, с какой-то звериной жадностью целующего мои губы. Горячая волна желания поднялась выше ватерлинии, лишив меня устойчивости. Пошатнувшись, я открыла глаза и осмотрелась вокруг, понимая, что необходимо попасть в квартиру и привести себя в чувство наконец, иначе это стремительное погружение на незнакомое мне ранее дно окончится очень плачевно для меня.
Заученный наизусть код домофона позволил свободно проникнуть в подъезд. Сердце, не сбавляя темпа ударов, продолжало с силой бить в грудь, напоминая, что его по-прежнему окружают острые предметы, в любой момент готовые вонзиться в тонкие мышечные стенки.
Поднявшись на шестнадцатый этаж при помощи лифта, я оказалась у черной двери, вспомнив, что ключ остался в салоне «Доджа», где-то между кресел (наверное). Вероятнее всего, алкоголь неплохо справлялся с человеческими страхами и фобиями, позволяя чувствовать себя бесстрашным воином. Вот и я, как княжна Ростовская, полная решительности и храбрости, вжала кнопку звонка в стену, замерев в ожидании (но, к моему величайшему сожалению, ждать долго не пришлось). Три щелчка в замке – и дверь распахнулась. Я с ужасом уставилась на демонический прищур Макара, лишившись и решительности, и храбрости в одночасье. Он, переступив порог одной ногой, схватил меня за руку и втянул в квартиру, после чего нарочито хлопнул дверью (эх, бедные, бедные соседи!).
–– Ты где была?
Я смотрела на смуглое лицо мужа, сохраняя молчание, ведь стоило мне только произнести хоть слово, как он вмиг бы понял и где я была, и даже что именно я там делала. А если вдруг мне бы взбрело в голову объясниться, используя ложь (что вполне естественно для меня), то этот изверг вдобавок без труда сумел бы определить, что именно я пила, в каких количествах и даже с какой скоростью я совершала данное противоправное действие. Но чем дольше я рассматривала гнев в бледно-голубых глазах, тем больше чувствовала исчезновение ватерлинии в горячих волнах желания, возбуждения и вожделения. Страх, словно палубу корабля, накрывали эти самые волны, безжалостно ударяя в бок и заставляя крениться влево, в сторону инстинктов.
Макар замер, тоже всматриваясь в мои глаза, будто подозревая меня в чем-то. Спешно стянув с плеч куртку и бросив ее на пол, себе под ноги, я тут же повисла на его шее и впилась в губы поцелуем. Опешивший муж даже дышать перестал, настолько его шокировало мое неадекватное поведение, ведь никогда ранее и ничего подобного со мной не случалось (я, конечно, была очень инициативной всегда и во всем, но неадекватной – никогда). Я продолжала жадно целовать его горячие губы, испытывая нестерпимые муки возбуждения и периодически издавая негромкий стон желания, чем-то походивший на урчание мартовской кошки. Макар попытался отстранить меня, схватив за плечи, но я-то знала, как этого не допустить, знала, что у нас одна слабость на двоих. Коснувшись языком губ мужа, я намертво вцепилась пальцами в ворот футболки и снова издала стон, дабы этот мужчина наконец-то понял, что побороть мое возбуждение ему тоже не под силу, как и мне. Тихий грубый стон в ответ и такой же грубый ответный поцелуй позволяли радоваться своей победе так же бурно, как и чужому поражению.
Омерзительное зимнее утро пускало солнечные зайчики мне в лицо, не позволяя оставаться в безкошмарном сонном мире как можно дольше (предпочтительно – вечно). Все же алкоголь позволял спать сладко и крепко, а не блуждать по лесу, как Красная Шапочка, в поисках приключений. Сощурившись от яркого теплого луча, я недовольно скривилась.
–– Просила же, шторы закрывать, – пробубнила я и, откинув одеяло, поднялась с кровати. – Ну что за человек?
Пульсация в висках являлась побочным действием моего красного полусладкого снотворного. Коснувшись их пальцами, я вспомнила Курганова, не соблюдающего инструкцию и продолжающего пичкать меня этой крепленой гадостью, превышая все допустимые дозы. Позже, оказавшись в кухне, я вспомнила генерала Скобелева, а вот какое он имел отношение к Курганову, понять мне так и не удалось. Наполнив высокий стакан водой и отправив туда же две большие таблетки аспирина, я уставилась на пузырьки, поднимающиеся пеной на поверхность.
–– Он целовал меня? – спросила я кого-то несуществующего и, оказавшись у окна, взглянула на купола Александро-Невского храма, отражающего теперь уже солнечный свет. – Вот черт! – вырвалось у меня.
Я вспомнила все. Абсолютно.
–– Черт, – повторила я уже намеренно и, осушив стакан, поплелась назад в спальню.
Необходимо было срочно привести себя в порядок и явиться в офис немедленно, если, конечно, я не желала слушать в пятисотый раз лекцию отца о том, что журналист – это прежде всего пунктуальность. Мои регулярные опоздания приводили папочку в бешенство (впрочем, как и оправдывающие меня несуществующие пробки на Московском, находящемся на другом конце города и от дома, и от издательства), и он внезапно вспоминал о своих родительских обязанностях: воспитывать и поучать несмотря на то, что мне уже тридцать пять и я тяжело и неизлечимо замужем.
Душ смыл следы передозировки снотворным, декоративная косметика сделала лицо чуть довольнее и добрее, волосы, стянутые на затылке в хвост, вычли из возраста немного лишних цифр. Впихнув свое все еще подрагивающее тело в классический костюм, я прихватила куртку, дабы окончательно скрыть от посторонних нездоровую дрожь, и покинула квартиру. На такси добравшись до «Каймана», я не с первой попытки выбралась из салона, зато с первой закрыла дверь раритетной развалюхи, с горем-пополам доехавшей до клуба по ухабистым дорогам «горячо любимого» мною города.
Оставалось всего несколько шагов до моей безопасности, всего несколько шагов до моего недружелюбного вечно бурчащего и злобно рычащего алого защитника, как где-то недалеко послышался легко узнаваемый звук мотора. Машинальный поворот головы – и я застыла на месте, забыв о безопасности и о желании оказаться в ней. Черный «Коммандер», больше не вызывающий у меня насмешливой улыбки, как-то торжественно въехал на парковку. Не хватало только барабанной дроби и звука фанфар для более триумфального его появления, теперь вызывающего у меня не совсем положительные эмоции.
Автомобиль замер справа от входа в клуб и заглох. Из салона выбрался Курганов, застегивая на ходу полы пиджака. Нащупав на брелоке кнопку разблокировки замка, я прижала к ней подушечку большого пальца, продолжая с опаской поглядывать на Руслана, пока еще не замечающего меня. Он достал из машины несколько разноцветных папок и, сунув их подмышку, закрыл дверцу. Понимая, что Руслан все равно заметит меня (дело времени) и эта неподвижность бесполезна, я наконец аккуратно нажала на кнопку, словно от моей аккуратности эта злобная сущность беззвучно отключит сигнализацию. Но не тут-то было! «Демон» пикнул нарочно громче, чем обычно, еще и замками щелкнул демонстративно. Тихое зимнее утро, отсутствие транспорта на второстепенной дороге, прилегающей к парковке, полное безветрие – все это сделало меня центральной фигурой театра абсурда. Курганов повернулся и, машинально сунув свободную руку в карман брюк, каким-то странным взглядом осмотрел мою фигуру, облаченную в маскировочный костюм цвета мокрого асфальта. Вот только я не учла, что на фоне красного автомобиля эта маскировка произведет противоположный эффект. Он продолжал нагло рассматривать меня, щуря глаза то ли от яркого солнечного света, то ли от слабости собственного зрения. Резко дернув дверь на себя, я впрыгнула в салон и, ткнув дрожащим пальцем в кнопку «Старт», вцепилась в рулевое колесо. Тремор рук, от которого я сегодня ночью с таким трудом избавилась, вернулся вновь. С силой вжав газ в пол, я вывернула руль влево, еще раз глянув на неподвижного Курганова, на лице которого отражалась нехорошая, недобрая улыбка. Разозленный моей грубостью и резкостью «Демон» зловеще зарычал, уничтожая тишину улицы громким звуком выхлопа, и рванул с места, свистнув противно колесами. Расслабиться я смогла только тогда, когда клуб остался далеко позади.
«День промчался незаметно…»
Дописанная мною пилотная статья о клубе была распечатана и помещена в папку. Она с нетерпением ожидала встречи с Кургановым, в отличие от меня. Такое дискомфортное волнение я не испытывала никогда ранее. Вспоминая этого странного мужчину, я непроизвольно кусала губы, практически этого не замечая. В чем заключалась его странность, вот так навскидку определить было невозможно, но она, несомненно, была. Курганов мне не нравился абсолютно, он раздражал и злил своей напыщенностью и необоснованной самоуверенностью, но при всем при этом вызывал желание оказаться в его обществе. Я всегда опасалась собственных желаний, ведь они не делали меня счастливой. Желания, которым я потакала, безжалостно уничтожали меня, делали жизнь невыносимой и обременяющей. Одно из таких желаний сейчас целиком и полностью контролирует мою жизнь. Оно всегда запирает клетку перед уходом и старается не открывать ее даже по возвращении. Это желание, сулившее счастье, взаимопонимание, уважение, доверие, свободу, равноправие и независимость сейчас держит меня мало того, что в клетке под замком, так еще и в опутенках.
Выдвинув верхний ящик тумбы, я достала подаренный братом сборник стихотворений и, разместив его перед собой на столе, внимательно осмотрела лицо красивого молодого мужчины, вызывающего не только теплые положительные эмоции, но и леденящую душу боль, сожаление и неприемлемую мною жалость. Эти голубые глаза привлекали внимание, а завитки на голове цвета спелой пшеницы вызывали желание прикоснуться к ним пальцами. Часто рассматривая в зеркале отражение собственных глаз, я видела в них то же, что вижу сейчас на этом изображении, в этих светлых глазах: отсутствие счастья. «А что, если в глазах цвета ясного неба в принципе не бывает счастья? В глазах брата тоже не было ничего подобного, даже когда на его шею вешали золотую медаль, там, в бескрайней голубизне радужки, я не замечала того, что хоть немного бы походило на эту эфемерную эмоцию. Да и в холодных глазах мужа тоже нет никакого счастья. А есть ли оно вообще?» – утопала я в грустных мыслях, рассматривая обложку книги с изображением Сергея Александровича Есенина до какого-то нездорового трепета любимого мною. Открыв сборник где-то посередине, я тяжело вздохнула и грустно улыбнулась. Он, словно отвечал на вопрос, пытаясь развеять все мои сомнения. Читая эти прекрасные строки, я с трудом сдерживала ставшие обыденностью слезы:
О верю, верю, счастье есть!
Еще и солнце не погасло.
Заря молитвенником красным
Пророчит благостную весть.
О верю, верю, счастье есть…
Вернув книгу в шкаф, я поднялась с кресла и несмело коснулась папки со статьей кончиками пальцев.
–– Я должна, – прошептала я, поднимая ее со стола дрожащей рукой. – Процесс достижения цели не уживается с трусостью.
Стянув куртку со спинки кресла, я прижала папку к животу и вышла из кабинета, продолжая мысленно убеждать себя в том, что мой характер позволит выполнить все пункты негласного плана и не отступить ни на шаг.
Спустя полчаса автомобиль оказался на парковке, которую так стремительно покинул утром, оставив черные следы от покрышек на очищенном от снега асфальте. Я взглянула на по-прежнему стоящий «Джип» гендиректора у входа и, выдохнув напряженный воздух, подняла папку с пассажирского кресла и покинула теплый салон. Дрожь в ногах от волнения не позволяла передвигаться уверенной грациозной походкой, что превращало меня в маленькую неуверенную в себе девочку, готовую сдать позиции и подчиниться трусости, которая всегда жила во мне, просыпаясь в самые неподходящие моменты.
Да, я была труслива и от этого слаба. Маленькая, беззащитная, слабая, неприспособленная к существованию в недружелюбном стаде, – я предпочитала нападать, а не защищаться. Тяжело держать оборону, когда ты сломлен. Авангард, наступление, напор и натиск, видимость уверенности и решимости – превентивная мера наступления неприятеля. Я никогда не надеюсь на пакт о ненападении, ведь знаю, что оно неизбежно. Благо, у меня было достаточно времени, чтобы в этом убедиться. Поэтому, каждый день переступая через собственную трусость, слабость и беспомощность, я иду в атаку, выставляя вперед штык, но не для самозащиты, а для нападения. Может быть, именно по этой причине все и считают меня невоспитанной и слишком агрессивной? поэтому не стесняются напоминать мне о моей стервозной сущности? поэтому меня воспринимают как равного себе соперника не только женщины, но и мужчины? поэтому стараются сделать больно, вызывая еще больше агрессии и ненависти? Я не божья тварь, я есть творение общества.
Я вошла в освещенное люминесцентными лампами помещение и, сунув пропуск в лицо охраннику, толкнула турникет, продвигаясь вперед. Лифт замер на третьем этаже. Я повернулась к зеркальной стене кабины и еще раз попыталась рассмотреть в лазурной грусти счастье. «Где же оно, Серёжа Александрович?» Вздох разочарования – и я вышла в коридор, прижав папку плотнее к себе. Пальцы коснулись прохладной металлической ручки, а я вдруг подумала о том, что рука брата наверняка тоже прикасалась к ней неоднократно. Запрещая себе погружаться в мысли, лишающие брони, я вошла в кабинет.
Курганов совершенно равнодушно взглянул на меня и, кивнув, указал рукой на кресло.
–– Пожалуйста, присаживайтесь, Дарья Александровна, – голос, такой же равнодушный, как и взгляд, был негромким и монотонным.
Присев на самый край (ибо зашла только отдать), я опустила папку перед Кургановым, вот только он даже внимания на нее не обратил, всматриваясь в мои глаза. «Ищи-ищи, – мысленно сказала я, – его там нет». Я тоже смотрела ему в глаза лишь для того, чтобы он не уличил меня в трусости, которая так ловко дергала за нити, управляя мной, словно низовой театральной куклой.
Наконец-то Руслан, лишившись надежды рассмотреть несуществующее счастье в бледной голубизне, опустил взгляд на папку. Казалось, он удивлен ее загадочным появлением на практически пустом столе. Курганов достал лист с текстом и скользнул взглядом по черным строкам, а затем опять уставился мне в глаза.
–– Это что? – все тот же равнодушный голос не нуждался в ответе: в нем не читался ни интерес, ни любопытство, что говорило о полной отстраненности его обладателя от происходящего.
–– Обещанная мною статья.
–– Ну да, – произнес Курганов, словно согласно регламенту. – Я позже прочту. Вы можете идти работать, – опуская белый лист на папку, добавил он как бы невзначай.
Оказавшись за дверью, я облегченно выдохнула, понимая, что напряжение постепенно растворяется во мне. «А может быть, он не помнит ничего?» – понадеялась я на ненадежную память Руслана, но прекрасно понимая, что помнит он все, да к тому же наверняка в мельчайших подробностях, повторно выдохнула. Бездарная игра в амнезию с примесью безразличного равнодушия наводила на мысль о каком-то коварном замысле. «Несомненно, эта тактика ближнего боя продумана в мельчайших деталях и должна нанести мне сокрушительное поражение, а его привести к победе», – мне безумно понравилась собственная мысль, вот только смысла в ней я не обнаружила. Ни смысла, ни логики. Но все же я была на все сто уверенна в том, что Курганов задумал что-то эдакое, вот только что именно, придумать никак не могла. Понимая, что с фантазией у меня серьезные проблемы, я обреченно махнула рукой и вошла в лифт.
Стоя у восьмиугольной клетки арены рядом с Яном, я наблюдала за молодыми бойцами, погружаясь в воспоминания о сегодняшней ночи: страстный поцелуй с Кургановым, жадный секс с мужем – изводили мысли и расшатывали психику, словно маленькие обезьянки – прутья клетки.
–– Ну что ты творишь?! – воскликнул Ветров, а я вздрогнула от неожиданности и громких нот его голоса. – Димка, да соберись ты наконец! – разозлился он. – Всё, свободны! На сегодня достаточно этого позора! – сказал Ян мужчинам, а те поспешили покинуть арену, дабы не раздражать и без того раздраженного тренера.
–– Что-то не так? – взглянула я на его уставшее лицо.
–– На это просто невыносимо смотреть, – вздохнул тяжело он. – Извини. Просто раньше у Димки был прекрасный партнер. Данила ни на минуту не позволял ему расслабиться, а этот… – Ветров махнул рукой, а я замерла в оцепенении.
–– Данила? – переспросила я.
–– Что? – испуганный, растерянный голос вызвал подозрение.
–– Ты сказал: был некий Данила…
–– Сказал… – кивнул Ветров, понимая, что талант: держать язык за зубами не его конек.
Он был настолько напряжен, что не заметить и не обратить на это внимания было невозможно.
–– И куда ж он делся, Данила твой? – придавая голосу безразличие, спросила я, рассматривая пустующую клетку.
–– Умер, – ответил Ян так быстро, словно ответ был стандартным и заранее подготовленным. Похоже, озвучивали эту версию всем без разбора и в любой ситуации.
–– Умер? – опешила я, уставившись на Ветрова, ловко прячущего от меня взгляд.
–– Да, что-то с сердцем, – поспешно и как-то небрежно, не придавая никакого значения словам, бросил он, повернувшись ко мне, а я аж обалдела от услышанного. – Ладно, Даш, поеду я домой, устал как собака, – сказал Ян и, коснувшись моего плеча рукой, приподнял подрагивающие уголки губ, пытаясь соорудить на испуганном лице улыбку. – До завтра.
Он направился в сторону раздевалок, оставив меня в компании крайнего изумления. Стоя на месте, я пыталась понять с какой целью Ветров солгал. В этом же смысла никакого не было, ведь знали все: Данилу Филатова убили. Даже следственным органам (как бы сильно они того не желали) не удалось переквалифицировать дело с убийства ни на смерть, ни на суицид. Так для чего распространять ложную информацию? Да неужто в этом есть смысл? Или умысел? Если «да», то какой? «Интересно, только Ветров несет подобную чушь или всем членам клуба дано указание: скрывать правду?» – подумала я. А еще я подумала о том, что мне просто необходимо поговорить с Дмитрием. Оказавшись у кожаного дивана, я подхватила куртку и поспешно направилась к выходу. Спрятавшись в холодном салоне «Челленджера», я принялась ждать, усердно и терпеливо, гипнотизируя входную дверь клуба.
Ждать пришлось очень долго. Я видела, как здание покинул Ян, следом за ним – трое молодых крепких мужчин. Они, загрузившись в салон универсала, освободили парковочное место слева от входа в клуб. Стоянка постепенно пустела, а я все еще сидела в ожидании появления Димы, нервно постукивая пальцами по рулевому колесу. И вскоре мое терпение было щедро вознаграждено: дверь распахнулась – на пороге возник молодой мужчина, в котором я сразу же признала Дмитрия. Даже объемный капюшон с опушкой не мог скрыть от меня знакомого лица. Он направился к нерегулируемому пешеходному переходу, повесив спортивную сумку на плечо, а я поспешно завела двигатель и, покинув парковку, выехала на проезжую часть. Как только Дмитрий оказался примерно на середине желто-белой «зебры», я с силой прижала педаль газа. «Демон», обозлившись, громко заревел и, дернувшись, рванул вперед.
Сомкнувшиеся на дисках тормозные колодки, визг колес и ошарашенное лицо Дмитрия, смотрящего на меня сквозь лобовое стекло, спровоцировали выброс норадреналина в кровь. Его рука касалась заснеженного капота, а он сам пытался осознать и осмыслить произошедшее. Выскочив из салона, я мгновенно оказалась рядом с застывшим в оцепенении мужчиной.
–– Прости, – произнесла я, подмешивая в голос как можно больше дрожи, – я не заметила тебя. Ты цел? – осмотрела я Диму с ног до головы.
–– Да вроде бы, – произнес он и отлепил ладонь от капота, оставив на нем красный след своей мощной пятерни.
–– Может быть, тебя в травмпункт отвезти? – продолжала изображать я волнение, периодически осматривая его спортивную фигуру.
–– Нет, не нужно, я, правда, в норме.
–– Давай я тебя хотя бы до дома довезу, – предложила я, не забывая ни на минуту о своем намерении.
–– В этом нет необходимости, – смущенно произнес Дима, поправляя сползающую с плеча сумку. – Я на троллейбусе, – махнул он рукой в сторону ближайшей остановки общественного транспорта.
–– Садись в машину! – строго приказала я неожиданно даже для самой себя.
Дмитрий растерялся и, покорно кивнув, направился к дверце автомобиля. Я вернулась в салон, пассионарно, но все же мысленно поздравляя себя с очередной победой. Купе продолжило движение вперед и, перепрыгнув новенькую яркую «зебру», искрящуюся в свете уличного светильника, ворвалось в узкий проулок, позволяющий сократить путь. Минут десять мы ехали молча, вслушиваясь в рев двигателя. Я сосредоточенно наблюдала за обстановкой на дороге, а Дима иногда поглядывал на меня, стараясь делать это незаметно.
–– Ты где живешь? – спросила я, как только «Додж» свернул с улицы Есенина на Астраханскую.
–– На Вишневой, дом двадцать пять. Знаешь, где это?
–– Да, примерно, – кивнула я, а сама удивилась наличию в нашем городе улицы с подобным названием.
Но до Вишневой мы так и не доехали. Спустя еще десять минут я прижала автомобиль к обочине, а Дмитрий с растерянностью посмотрел сначала по сторонам, а после – на меня. Включив аварийную сигнализацию (так как остановилась прямо под запрещающим знаком, как всегда), я села вполоборота, опустив руку на руль.
–– Я хочу поговорить.
–– О чем? – напрягся он всем телом, понимая, что мое желание довезти его до дома – это не просто проявление вежливости и заботы.
–– Ты знаешь, кто я?
–– Ну да, – кивнул Дима уверенно, – Дарья Сереброва, журналист.
–– Нет, – покачала я отрицательно головой, – я Дарья Филатова.
Дмитрий замер, изумленно уставившись на мое лицо. Похоже, он только теперь обратил внимание на мое внешнее сходство с Данилой (мы были очень похожи друг на друга, не смотря на семнадцатилетнюю разницу в возрасте). В этот момент я подумала: «А почему же Ян не обратил внимания на нашу идентичную внешность, он ведь видел Даню практически каждый день. Согласна, женское и мужское лица непросто сопоставить. Но глаза. Взгляд. У нас был один взгляд на двоих: поражающий окружающих своей тождественностью».
Брови Димы нахмурились, а вот в глазах появился подлинный испуг.
–– Ты сестра Данилы? – спросил он, продолжая рассматривать меня.
Я положительно кивнула.
–– Я хочу знать, при каких обстоятельствах погиб мой брат.
–– Я не знаю, – еще больше испугался Дима, сжав пальцы на ручках спортивной сумки, лежащей на его коленях.
–– Он ведь был твоим лучшим другом, – ляпнула я первое, что взбрело в голову, ведь подобной информацией не располагала.
–– Откуда ты знаешь?
–– Что делал Даня за городом ночью? – игнорирование чужого любопытства освобождало от обязанности отвечать на неугодные, неудобные вопросы.
–– Не знаю.
–– А что ты знаешь? – разозлилась я, но быстро взяла себя в руки, дабы не пугать еще больше и без того перепуганного Диму.
–– Все, что я знал, рассказал год назад следователю.
–– Ты ничего ему не рассказал, – произнесла я холодно, из последних сил сдерживая гнев, желающий громко заявить о себе. – Оказывается, за каждую победу на ринге вам выплачивают гонорар, но Данила до последнего дня жизни был на полном обеспечении родителей. Куда же он тратил деньги?
–– Да откуда же мне знать? – как-то неискренне удивился он, а я тут же уличила его во лжи, но так ничего и не сказала, лишь хмыкнув, выказывая недоверие.
–– А куда делась его девка?
–– Диана? – зачем-то уточнил Дмитрий.
–– А у него их что, было много?
–– Нет, – тут же покачал он головой, дабы не порочить имя друга. – Никуда она не делась. Проживает по-прежнему адресу.
Я резко наклонилась к Диме, а он испуганно отпрянул назад и прижался спиной к двери автомобиля. Теперь уже насмешливо хмыкнув, я дотянулась рукой до бардачка и, откинув крышку, достала ежедневник. Сунув его в руки ошарашенного мужчины, приказала:
–– Черкни-ка адресок!
Он положительно закивал и, открыв ежедневник, зажал в пальцах обнаруженную в нем ручку. Поспешно записав адрес на чистой странице, Дмитрий вернул мне блокнот, а я вернула его на место, намеренно громко хлопнув крышкой бардачка, дабы не позволять напряжению обстановки расслабляться.
–– Ты совсем ничего не можешь рассказать мне о Дане? – спросила я, изображая огорчение. Он отрицательно покачал головой, глядя мне в глаза с искренним ужасом, словно я представляла для него реальную угрозу. – Что же ты за друг-то такой? – разочарованно произнесла я и, отключив аварийку, завела двигатель.
Автомобиль медленно выкатился на дорогу и только после зарычал, пытаясь ухватиться за асфальт летней спортивной резиной, которую я из вредности не стала менять, периодически наслаждаясь дрифтом на обледеневших местами улицах города.
Я вновь взглянула на Дмитрия.
–– Ты только не думай, что я настолько глупа, что поверила тебе, – сказала я, сжав пальцы на рычаге переключения передач, нервно дернув его на себя. – Если вдруг твоя совесть когда-нибудь очнется ото сна, позвони мне, – сунув руку во внутренний карман куртки, я достала белую визитную карточку и протянула ее Диме. Он без колебаний и промедления принял визитку и сунул в нагрудный кармашек объемного пуховика.
Сидя в офисном кресле, я всматривалась в белый лист на экране ноутбука уж второй час как, все порываясь написать статью об уходе одного из министров c занимаемого поста вслед за губернатором, но в голове блуждали посторонние мысли, словно неупокоенные души средь могил. Утомившись от бесполезного разглядывания экрана, я выключила ноутбук и откинулась на мягкую спинку, закрыв глаза…
Тихое шуршание… Шелест… Хруст валежника… Завывание ветра… Крик… Громкий и пугающий крик встревоженного ворона, сорвавшегося с ветки, и слышимые звуки взмахивания его больших крыльев… Писк желтобрюхих синиц, устроивших беспокойную возню в кустарнике дикого шиповника, и зловещий шепот листьев, сбитых с него резким порывом ветра… Рухнувшее за макушки тополей дрожащих пунцовое закатное солнце погрузило лес во мрак… Тишина… Бездонная черная тишина, поглотившая все звуки… Покрасневший старый клен и сваленные в одну кучу обломанные большие ветки подле… Желание вдохнуть не увенчалось успехом… Нет больше необходимости вдыхать воздух, насквозь пропитанный едким трупным смрадом… Нет больше необходимости вдыхать воздух, ведь он не вдыхает его… Нет больше необходимости вдыхать… Нет необходимости – нет ничего… Истошный крик…
Распахнув глаза, я уставилась на ерзающий по столу мобильный. Незнакомый номер, отображаясь на тусклом экране, тормошил моего внутреннего трусливого ребенка, желающего забиться под стол.
–– Слушаю, – шепнула я в микрофон, дрожащей рукой прижимая телефон к щеке.
–– Дарья? – уточнил мужской голос, но подтверждения дожидаться не стал. – Это Дмитрий. Я хочу поговорить.
–– Когда? – снова шепнула я, распознав в его голосе тревожные ноты.
–– Сегодня, – он решил тоже перейти на шепот, пугая меня все больше и больше. – У меня вечером бой, я буду дома только после одиннадцати, если сможешь, приезжай ко мне, пожалуйста.
–– Я приеду, – закивала я, ощущая, как сильно дрожат мои руки от волнения (нет, от страха и паники, граничащих с истерией).
–– Двести пятнадцатая квартира, четвертый этаж, – сообщил Дмитрий. – Я буду ждать.
К Диме я решила поехать прямо из офиса, не желая объяснять мужу, куда это я собралась в такое позднее время. Он, естественно, несколько раз (не менее пятидесяти точно) пытался дозвониться до меня, но я предпочла проигнорировать звонки, не будучи настроенной на разговор. Да и что бы я ему сказала? Что у меня встреча с молодым мужчиной наедине? Даже если б я и осмелилась произнести подобное, то через несколько минут сидела б у его ноги, выполняя команду «Служить», к тому же на цепи и в наморднике, иначе и быть не могло.
Казалось, сердце от страха с каждым ударом становится все больше, наливаясь горячей кровью и упираясь в ставшее привычным для него острие (и не одно). Потеющие без конца ладони вынуждали периодически вытирать их о брюки. 22:06 – высветилось на дисплее мобильного, и я поспешила к выходу. Пустынные коридоры кишели беззвучием, расползающимся не только по стенам, но и по потолку, и по гранитному полу. Стук каблуков рванул вперед (поперед батьки в пекло), наполняя эхом пространство.
Выскочив из необитаемого офиса, я оказалась на такой же необитаемой парковке, продолжая считать удары собственного сердца. Ночь поглотила чуждый мне город, утопив его во мраке и лишив праздно шатающихся по улицам нетрезвых человеческих особей. Устроившись на водительском кресле, я завела двигатель. Моя злобная сущность мгновенно воспряла, оживилась, содрогнулась кузовом, зарычала. Взглянув на приборную панель, я медленно и подконтрольно выдохнула, полностью освобождая легкие.
