Аластер Рейнольдс
Дом Солнц
– Разве это не так?
– Я не старейший куратор и до сих пор расту. Все кураторы растут. На заре своей цивилизации мы нашли рецепт биологического бессмертия. Постоянный рост – необходимое условие. Существуют другие способы, но мы остановились на этом.
– Есть кураторы крупнее вас?
– Разумеется, только ты их не увидишь. Они живут в самых больших узлах с самыми важными ядрами, но из-за размера не могут двигаться. У них головы с этот отсек, а невероятная мудрость сопряжена с такой же невероятной медлительностью. Здесь ничего не поделаешь: синаптический путь у них в сотни метров и элементарная мысль формулируется по нескольку минут. Общаться с ними немного… утомительно. Думаю, ты меня понимаешь. С твоей точки зрения… Нет, хватит об этом, ладно?
Встреча с гигантом меня не смутила, хотя разобраться во впечатлениях удалось не сразу. В космотеке содержалось много информации о размерах кураторов, но она была так противоречива, что доверия не вызывала. После отлета с Вигильности я поневоле должен был внести вклад в общую сумятицу, а следующий путешественник, скорее всего, увидит нечто совершенно иное.
– Вы постоянно носите скафандр? – спросил я.
– Нет, не постоянно. Вряд ли ты в курсе, но дышим мы не воздухом, а жидкостью. В определенных условиях мы выживаем без скафандров, хотя оборудовать каждый узел компрессионной камерой слишком хлопотно. Со временем мы вырастаем из скафандра и перебираемся в больший, оставленный куратором постарше. Я живу в этом скафандре более сотни тысяч лет, и он мне еще не тесен. Прежде его носили множество кураторов. «Старый», – скажешь ты. Зато он очень крепкий и прослужит еще не одному.
– Другие Горечавки считают мой корабль старым, а мне он нравится.
– Вот, это самое важное.
– Куратор, не желаете взглянуть на мою космотеку? Ничего интересного вы в ней не увидите, но должен же я вас чем-то отблагодарить!
– Космотека транспортабельна? В твой корабль я точно не помещусь.
– Я могу ее вынести.
– Меня это вполне устроит. Приготовься и выноси ее. Не торопись – у нас тут спешка не в почете.
Я предчувствовал, что понадобится скафандр, и заранее дал синтезатору соответствующие команды. В скафандре у меня началась клаустрофобия, я даже мазохистом себя почувствовал. Перебрасывание куда проще.
Скафандр старательно под меня подстраивался. Я выплыл из заднего шлюза – давненько его не использовали! – и прежде, чем нырнуть в вакуум отсека ожидания, глянул на корпус «Лентяя», покрытый боевыми шрамами и царапинами. Новые шестиугольные чешуйки уже пробивались на обшивке и сливались в кружево свежего эпидермиса. В правой руке я сжимал рифленый фиолетовый цилиндр космотеки. Посредине – в месте, где космотека соединялась с кораблем, – блестел золотой поясок интерфейса. Казалось, я несу нейтронную звездочку, полную знаний и мудрости.
– Шаттерлинг, долго ли этот скафандр способен тебя поддерживать?
– Надеюсь, достаточно долго.
– Вели кораблю ждать твоего возращения. Он ведь может обходиться без пилота?
– Уже велел.
– Доверься мне и держись.
Куратор протянул руку и осторожно сомкнул пальцы вокруг моего тщедушного тела. Скафандр заскрипел – меня вместе с космотекой потащили к огромному лицу. Лишь тогда в кольце, соединяющем шлем куратора с торсом, я заметил сопло. Открылся шлюз, и меня затянуло в небольшой трюм. Вытесняя вакуум, хлынула соленая розовая жидкость. Скафандр провел анализ: окружающая среда кишела длинноцепочечными молекулами.
Открылся второй шлюз, и розовая жидкость понесла меня дальше. Чтобы притормозить и сориентироваться, пришлось работать руками и ногами. Как выяснилось, я попал в шлем и плавал между забралом и подбородком куратора. Его мерное дыхание напоминало прилив и отлив спокойного моря. Розовый поток поднес меня к бреши невероятного рта. Губы казались глыбами песчаника, обточенного подземными реками.
– Шаттерлинг, как ты? Если что-то не так, скажи.
– Все хорошо.
– Попав сюда, многие ропщут.
– Вы не хотите меня обидеть. Иначе давно обидели бы.
– А если я хочу тебя съесть? Об этом ты думал?
– Раз вы об этом заговорили…
– Нет, я не хочу тебя есть, по крайней мере не в общепринятом смысле. Мне нужно тебя проглотить. Зачем – поймешь через пару секунд. Обещаю, ничего плохого не случится, внутри меня ты пробудешь недолго.
– Тогда я должен поверить вам на слово. – Рот раскрылся настолько, что я проплыл между губами. – Куратор, – позвал я, падая в бездонный котлован, – простите за нескромный вопрос, но какие у вас гарантии, что я сейчас не причиню вам вреда?
– Даже уничтожь ты весь узел, большой беды с нашим банком данных не случится и ничего ценного не пропадет.
– Я мог попробовать.
– Тебя проверили тщательнее, чем ты думаешь. Возможности твоего корабля нам прекрасно известны. Оружие на нем есть, но явно не для военных целей. Скафандр твой не представляет совершенно никакой опасности.
– А я сам?
– Мы и тебя досконально изучили. Обнаружили только мясо, кости и немного безвредных механизмов. Разумеется, космотека может оказаться бомбой, но к такому риску мы готовы. Без риска новые знания не добыть.
Жидкость, проглоченная куратором, несла меня по его горлу. В свете фонаря скафандра упругий листок надгортанника казался зловеще-лилово-розовым. Раз! – и вход в гортань закрылся: меня направляли в желудок, а не в легкие.
Пищевод куратора сжимался – перистальтика увлекала внутрь глото́к жидкости, в которой я плавал. По сужающемуся каналу я попал в теплую затопленную полость и решил, что очутился в нижнем отделе живота куратора, хотя где именно – не представлял. Не факт, что внутренние органы этих существ соответствовали человеческим, даже с поправкой на размер.
Я огляделся и подметил особенности пищеварительного тракта. Полость имела форму полусферы с входным отверстием у полюса. Жесткие блестящие образования, не то костные, не то хрящевые, расходились от отверстия и покрывали стенки. Грудная клетка двигалась ритмично и очень медленно, словно гигантские легкие работали где-то выше, за метрами брюшной стенки и плевральной полости.
Самым необычным – я сразу подумал, что в моем организме подобного нет, – была стенка напротив выпуклой части. Она поросла извивающимися щупальцами, похожими на анемоны. Раза в два-три длиннее меня, щупальца терлись друг о друга, стробировали и переливались завораживающе яркими цветами, некоторые сгибались пополам, пряча концы среди мерцающих соседей. Я подплыл ближе и в брешах между ними увидел темные штуковины, глубоко воткнутые в мясистую стенку. Штуковины имели форму цилиндра, куба, яйца. Согнувшиеся щупальца присосками крепились к их корпусам или погружались внутрь через отверстия в оболочке.
Космотеку я по-прежнему держал при себе. Команд не поступало, и я легонько подтолкнул рифленый цилиндр – пусть плывет. К нему тотчас потянулся добрый десяток щупалец. Их концы подрагивали, как носы зверенышей, льнущих к материнским сосцам. Цилиндр космотеки упал, и щупальца начали за него драться.
– Добро пожаловать в мое чрево, – проговорил куратор. – Это интерфейс моей нервной системы. Интерфейсов у меня несколько, только нам и этого хватит.
– Темные штуковины тоже космотеки?
– Да, или что-то вроде того. Бо́льшую часть отдали хозяева. От тебя я такого жеста не жду, но заглянуть в твою хочу.
К золотому кольцу интерфейса моей космотеки прилепилось щупальце. Оно замерцало разными цветами и завибрировало от кончика к мясистому корню.
– Вы читаете мои материалы?
– Процесс пошел. Закончу я не скоро, спешить тут нельзя. Все данные осядут у меня в голове. Сейчас я буфер между твоей космотекой и Вигильностью. Мы очень боимся порчи данных.
Тем временем три щупальца присосались к моему скафандру. Меня брали в плен, причем незаметно, чтобы я не разобрался в обстановке. Раз! – и я вырвался.
– Куратор, можно вопрос?
– Конечно. Что плохого в вопросе?
«Много чего», – подумал я. Куратор сам признал, что безобидное получение информации порой рискованно.
– О Вигильности нам известно очень мало.
– Здесь побывало столько шаттерлингов, неужели они не удовлетворили ваше любопытство?
– Вопросов еще хватает.
– И ты решил, что сможешь на них ответить?
– Я должен попробовать. Это мой долг перед Линией и Союзом.
– Тогда не стану мешать тебе, шаттерлинг.
Казалось, я на цыпочках стою на краешке пропасти, еще дышу, и это уже здорово. Меня допустили в рой, допустили в информационный узел, удостоили встречи с куратором. Немногие странники достигли такого успеха, по крайней мере из числа вернувшихся.
– Нам давно известно, что Вигильность собирает информацию обо всей галактике, обо всей метацивилизации. На первый взгляд это говорит о вашей беспристрастности: конкретной темы вы не придерживаетесь.
– Такой вывод вполне понятен.
– Однако, присмотревшись, мы обнаружили признаки направленного поиска. Все странники, вернувшиеся с Вигильности, – и невредимые, и с расстроенной психикой – твердят, что определенным темам уделяется повышенное внимание. Статистический анализ ваших многовековых исследований показывает, что есть направление, которое вам важнее остальных.
– Какое же?
– Андромеда, – ответил я. – Точнее, Пустошь. По большому счету, можно сказать, что Вигильность преследует одну-единственную цель. Вас интересует все, что касается исчезновения туманности Андромеды и связанных с ним событий.
– Пустошью интересуются многие цивилизации, что совершенно не удивительно.
Я осмелился покачать головой, хотя неизвестно, заметил ли это куратор.
– Правда то, что все с тревогой думают о Пустоши и гадают, почему она появилась. Но дальше не продвинулся даже Союз Линий. Есть пара исследований, пара теорий – и только. Мы просто научились жить, игнорируя Пустошь. Это чистейший эскапизм, глупый и трусливый, но что поделаешь? Исчезновение Андромеды – самое значительное событие на нашей памяти. Даже поняв его суть, мы не сможем предотвратить подобное явление. Это проявление силы, которая выше нашего понимания, хоть промыслом Божьим ее называй.
– Возможно, так оно и есть.
– Господь уничтожил целую галактику, чтобы люди не впали в грех гордыни?
– Даже если это Промысл Божий, хотя наши данные эту теорию не подтверждают, – говорить так о Пустоши неправильно. Андромеда сейчас не видна, но там определенно что-то есть. Есть звезды, которые образование Пустоши не затронуло. По сути, Пустошь правильнее называть Окклюзией.
– Боюсь, название уже прижилось, – проговорил я, но, подумав над словами куратора, решил, что он прав. Согласно исследованиям Союза Линий Андромеда не пропала, а скорее исчезла из виду – не отражает излучение Вселенной, вплоть до микроволнового фонового, так же как рой Дайсона блокирует свет Млечного Пути у Вигильности. Однако на ее месте осталась не галактика, а нечто вроде норы, поглотившей пространство, черной кляксы с острым, как бритва, краем горизонта событий[2]. Такое и черной дырой не назовешь. Как сказал куратор, вокруг кляксы-норы до сих пор вращаются звезды и поодиночке, и скоплениями. Только их орбиты не реагируют на близость черной дыры, то есть не проявляется эффект Лензе – Тирринга[3]. Звезды двигаются, словно Андромеда не исчезла.
Что означает появление этой кляксы, никто не понимал. Пугающе ясным представлялось одно: Андромеда – галактика вроде нашей. Там, как и на Млечном Пути, могла существовать жизнь. Возможно, жизнь там продолжалась до самого возникновение Пустоши. Все боялись, что, если потерять бдительность, случившееся в Андромеде повторится у нас.
– Часть шаттерлингов видят в этом меру предосторожности, – сказал я. – Мол, жители Андромеды возвели стену, чтобы защититься от нас. Посмотрели они, как мы расселились по этой галактике, и испугались.
– За такой стеной они как в тюрьме. Зачем им себя мучить?
– Это лишь теория. Уверен, у Вигильности есть более состоятельная.
– Конечно, и далеко не одна. Разве стену так быстро построишь? Целой галактике пришлось бы действовать сообща, а это совершенно непостижимо. Неужели нас испугалась бы цивилизация с такой скоординированностью?
– Не знаю.
– Шаттерлинг, тебя интересует Пустошь? Ради нее ты сюда прилетел?
– Я прилетел засвидетельствовать почтение от имени Линии Горечавки. Все остальное вторично.
– Ты не ответил на мой вопрос. – В голосе куратора появились угрожающие нотки.
У меня аж пот на лбу выступил.
– Да, интересует, но это лишь способ получше узнать вас. Я уже говорил, что Союз Линий предпочитает игнорировать Пустошь, поэтому новые данные и новые теории нам не очень нужны. Считается, что исследовать ее бесполезно. Это как бороться со смертью, которой все равно не избежать.
– Что в нас такого интересного?
– Пожалуй, долголетие. У Линий есть понятие перерождения. Галактические цивилизации, как волны, появляются и исчезают на наших глазах. Долгое время мы считали себя единственными образцами постоянства, но пригляделись к Вигильности и поняли, что это не так.
– Наша культура существует очень давно. Вы же не вчера нас заметили.
– Да, но мы слишком долго считали вас любопытной аномалией и, разумеется, ошибались. Вигильность не просто звездная цивилизация, которая не вымерла. Вы – общество, которое планировало долго существовать и приложило максимум усилий, чтобы план осуществился. Я уже видел рои Дайсона, но ни один из них не сравнится с вашим по эффективности. Работу вы проделали колоссальную – каждый камешек преобразовали. Вы и себя подвергли мутациям. Вы, кураторы, отважились на кардинальные изменения – кто теперь узнает людей, которыми вы были раньше?
– Во Вселенной есть существа диковиннее нас.
– Верно, есть, например краебежцы. Но они стали диковинными в результате миллионов случайных мутаций, то есть неосознанно. Плана у них не было. Вы же наверняка с первого дня понимали, какими станете. Понимали, что мутируете в неповоротливых гигантов, которые непрерывно растут. Это самое интересное, ведь получается, цели и задачи Вигильность наметила задолго до появления Пустоши. Исчезновение Андромеды застало врасплох всех, но не вас – вы его ждали.
– Мы испугались не меньше других. Наши данные ничего подобного не предвещали.
– Но Андромеду вы исследовали. Может, не ожидали появления Пустоши, но наблюдали не просто так.
– Это ближайшая наша соседка, поэтому она и привлекла внимание.
– В Местной Группе есть и другие галактики, – возможно, в некоторых существует жизнь. Ими вы тоже интересовались, но не так активно, как Андромедой.
– Не знаю, что сказать тебе, шаттерлинг.
– Мы считаем, что вы обнаружили артефакты Предтеч Андромеды – астротехнику, сферу Дайсона и тому подобное. Они не стремились общаться с нами, просто не могли стать незаметными. Нам пришлось бы странствовать по космосу два с половиной миллиона лет, прежде чем Предтечи нас увидели бы, поэтому вполне вероятно, что они считали Местную Группу своей. Появившись слишком поздно, Предтеч Млечного Пути они не застали или сочли окончательно вымершими. Так или иначе, увидев нас, Предтечи Андромеды встревожились. Союз Линий полагает, что Вигильности велели наблюдать за Андромедой и ее Предтечами, чтобы определить, враги они или друзья. Никого не пугало, что исследование может занять миллионы лет: быстрее галактическую цивилизацию не изучишь. Возможно, вам поручили собирать данные пять-шесть миллионов лет, а потом избрать дальнейшую тактику, вплоть до упреждающего удара, первого в межгалактической макровойне. – Я улыбнулся не столько куратору, сколько себе: хотелось успокоиться. – Ну, тепло или холодно?
– Ваша теория вполне обоснована.
– Вполне, но не совсем. Если вы просто следите за Предтечами Андромеды, зачем столько секретности?
– Сейчас мы с тобой предельно откровенны.
– Да, но вдруг вы модифицируете мне память, прежде чем отпустить? Будь дело в Предтечах, вы бы не лукавили. О такой проблеме знали бы все, включая шаттерлингов и перерожденцев.
– Секретность важнее, чем ты думаешь, – возразил куратор. – Одна культура вряд ли решится на кардинальные действия, а стань информация о Предтечах Андромеды общедоступной, вероятность увеличится многократно.
– Мы навели бы порядок, если бы понадобилось.
– Не уверен. Если бы перерожденцы собрали военный флот и отправили к Андромеде, еще не факт, что шаттерлинги успели бы его остановить. Даже если их цивилизация исчезнет, флот, защищенный сжатием времени, продолжит путь. Если скорость кораблей близка к скорости света, их не догнать.
– Согласен, повод для секретности есть. Но перерожденцы отнюдь не глупы. Кто-нибудь понаблюдал бы за Андромедой и увидел бы те же артефакты Предтеч.
– Признаки могли оказаться столь ничтожными, что для их обнаружения понадобился бы весь разведывательный арсенал Вигильности. В любом случае перерожденцы больше интересуются ближайшими соседями по галактическому диску, чем происходящим в двух с половиной миллионах световых лет от них.
Куратор не отрицал, что Вигильность активно исследует Андромеду. Что ж, хоть крупицу нового я Горечавкам принесу. Невелика важность, но наши доводы подтвердятся, а излюбленная теория Союза станет весомее.
– Спасибо, что обсудили со мной эти темы, – поблагодарил я, чувствуя, что дальше расспрашивать неразумно.
– Не за что. Мы всегда уважали шаттерлингов и ценили их умение хранить секреты.
– Я сообщу Линии обо всем, что здесь со мной случилось.
– Так я и думал. – «Потолок» полости взлетел и натянулся, как парус на ветру, – видимо, куратор очень глубоко вдохнул. – Теперь к делу, если можно так выразиться. Я просмотрел содержимое твоей космотеки.
– Надеюсь, вы не слишком разочарованы.
– Ты преуменьшаешь ее ценность. В ней есть данные, которые интересуют нас хотя бы отчасти.
– Рад, что вы не зря потратили время. Копируйте все, что вам нужно.
– Сколько ты за это просишь?
– Нисколько. Мне позволено выдать вам любую информацию в знак дружбы и благодарности Линии Горечавки, которая надеется и впредь поддерживать с вами теплые отношения.
– Шаттерлинг, по-моему, так несправедливо.
– Разве справедливо взимать плату за устаревшую информацию?
– Неустаревшей информации вообще не бывает. Устаревают даже фотоны, достигающие твоих глаз. Вроде бы смотришь на реальные предметы, но неизвестно, существуют ли они до сих пор. Пока фотоны летели, предметы могли безвозвратно исчезнуть.
– Согласен, но плату с вас не возьму.
– Тогда Вигильность сама решит, как тебя отблагодарить. Ты явился сюда как посланник, но вряд ли откажешься от шанса познакомиться с нашими архивами.
– Не откажусь, – осторожно проговорил я, опасаясь, что излишнее рвение погубит золотой шанс.
– Я посоветовался с другими кураторами. Если содержимое твоей космотеки пройдет стандартную проверку, мы откроем тебе временный доступ. Ты сможешь ознакомиться с данными внешнего уровня для изучения и записи. С данными второго уровня – без права записи, с внесением в память только с использованием обычных мнемонических модулей. К данным третьего уровня и ядра ты не допускаешься.
– Любой вариант превосходит мои ожидания. Вы очень щедры, и я с удовольствием соглашаюсь.
– Очень хорошо. С твоего разрешения, шаттерлинг, космотека останется в моем чреве до завершения проверки.
– Да, конечно.
– Отлично. Наружу выберешься через мой нижний пищеварительный тракт. Выход сейчас откроется.
На моих глазах среди щупалец проступил блестящий туннель, которого я прежде не видел.
– Как покинешь прямую кишку, к забралу можешь не возвращаться. В нижней части моего скафандра есть очистительный патрубок, – объяснил куратор.
– Благодарю… за подсказку, – проговорил я.
– Возможно, такое быстрое достижение результата не слишком разумно, но твоя космотека прошла проверку, и доступ к архиву ты получишь немедленно. Если нет необходимости возвращаться на корабль, можешь сразу приступить к изучению.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Вы упомянули, что доступ будет временным. Не подскажете ли хотя бы приблизительно, когда его срок истекает?
– Шаттерлинг, на Вигильности ты впервые. Мы с тобой славно поладили, но развивать отношения стоит постепенно. Двухсот лет тебе для начала хватит?
Глава 6
Я подняла тост за Геспера, чье золотое лицо дробилось в гранях винного бокала. Робот сидел на противоположном конце стола, доктор Менинкс – справа от него, мой собрат-шаттерлинг – слева.
– За тебя, Геспер! – провозгласила я. – За успешное восстановление твоих воспоминаний, за возвращение к машинному народу, за будущее и за великие свершения, которых мы добьемся сообща!
– За Геспера! – поддержал меня Лихнис и одним глотком опустошил полбокала.
Геспер поднял свой бокал и, кивнув, отхлебнул столько, что стало ясно: вино он выпил, а не держит во рту для отвода глаз.
– Спасибо! Здорово быть среди друзей. Вы очень гостеприимны.
– И тем не менее… Если чего-то не хватает, если нужна помощь…
– Все хорошо, Лихнис. Не считая повреждений, полученных по вине Атешги, я полностью исправен. Даже прошлое понемногу вспоминается.
– Правда, вспоминается? – уточнила я.
– Да, но медленно. Повреждения велики, но и функции авторемонта у меня на высоте.
– Раз уж заговорили о повреждениях, я все смотрю на вашу руку, – вмешался аватар доктора Менинкса.
– На мою руку?
– Да, на левую. Она куда больше правой, неужели не замечали?
Геспер заерзал, поочередно взглянув на нас с Лихнисом:
– Доктор, вас это беспокоит?
Арлекин откинулся на спинку стула:
– Почему это должно меня беспокоить?
– Потому что вы завели этот разговор.
– Да я просто тревожусь за вас.
– Очень любезно с вашей стороны, но, уверяю, причин для тревоги нет. Мой организм работает в стандартном режиме, без сбоев и отклонений.
Мы сидели в столовой Лихниса в паре сотен метров за мостиком «Лентяя». Благодаря имитации окон казалось, что мы в гондоле, висящей под изогнутым корпусом корабля. Лихнис даже включил имитацию звезд, и мы словно летели в потоке солнц. Звезды неслись по стенам столовой, порой вместе с вращающимися планетами.
– И все равно… странно, – не унимался доктор Менинкс. – Но хватит об этом. Не желаю привлекать внимание к вашим дефектам. Думаю, от них вам и без того мало радости.
– Вы очень тактичны, доктор, – отметил робот.
– Геспер, всем нам очень интересно, что ты вспомнил, – начал Лихнис после неловкой паузы. – Данные о Вигильности чем-нибудь помогли?
Аватар доктора Менинкса наклонился к Гесперу, согнувшись в поясе, как переломленная игральная карта:
– Чем вас может привлечь Вигильность?
– У Геспера такое же право интересоваться, как у вас, – проговорила я.
– В том, что касается Вигильности, авторитет доктора для меня непререкаем, – отозвался Геспер, чуть заметно кивнув Менинксу. – Точно я о ней знаю лишь то, что почерпнул из космотеки Лихниса. Сведения весьма интересны, но я не могу отделаться от ощущения, что изучал Вигильность и раньше.
– Вдруг она связана с твоей миссией? – предположил Лихнис.
– С какой еще миссией? – спросила я, чтобы снова не вмешался доктор.
– Может быть, – неуверенно ответил Геспер. Я заметила, как ногтем большого пальца он скребет по бокалу, вверх-вниз, вверх-вниз, так быстро, что отдельных движений не отследить. Похоже, сам Геспер не осознавал, что делает. – Точно могу сказать одно: за хаосом воспоминаний я чувствую насущную потребность, важное задание, которое я должен был выполнить, но не успел. Впрочем, я могу ошибаться. Вдруг я просто турист, странствующий по Вселенной в поиске новых впечатлений? Ну, почти как вы…
– Но раз ты чувствуешь насущную потребность… наверное, есть причина, – заметила я.
– Не могу избавиться от ощущения, что куда-то сильно опаздываю. – Геспер перестал скрести бокал, чуть наклонил его и покачал. С минуту он завороженно наблюдал за переливами вина, словно в жизни не видел ничего прекраснее. – Надеюсь, что возвращение к своему народу меня успокоит, а пока я радуюсь вашему гостеприимству. – Геспер поднял бокал. – Еще один тост. За долголетие и процветание Линии Горечавки! Пусть славится она еще долгие-долгие века!
Мы с Лихнисом тоже подняли бокалы и чокнулись. Я укоризненно смотрела на доктора Менинкса, пока он к нам не присоединился.
– Надеюсь, тебе понравится Тысяча Ночей, – сказала я. – Не знаю, каким получится этот сбор, но гарантирую, что лучше ни одна другая Линия не устраивает. Мы веселиться умеем.
– Вы собираетесь погрузиться в латентность? – спросил Геспер.
– Нам с Лихнисом нужно кое-что подготовить, прежде чем мы уснем.
– Байки сочинить, – с неприкрытым восторгом подсказал доктор Менинкс. – Подчистить нити, стереть одни воспоминания, подделать другие – и все ради того, чтобы скрыть, что они любовники. Разумеется, мне известна вся грязная правда, так что их кривляния бесполезны.
– А нам известно, что вы отреченец, – напомнила я. – Помните об этом, когда вздумаете болтать с другими шаттерлингами. Вряд ли вас примут с распростертыми объятиями, если узнают, какой вы мерзкий фанатик.
– Доктор сгущает краски, – проговорил Лихнис, широко улыбаясь. – Мы не лепим себе алиби, а лишь слегка подтасовываем факты. Может, это ни к чему, но если сведем наше общение к паре встреч, то, вероятно, отделаемся хорошим нагоняем со стороны Линии.
– А это не рискованно?
– Еще как рискованно, – кивнул Лихнис, – но выбора у нас нет.
– Когда стираете воспоминания из нити, так сказать, удаляете их из открытого доступа, что происходит с воспоминаниями у вас в голове? Они тоже стираются?
– Нет, собственные воспоминания мы не стираем, – ответила я, проигнорировав смущенный взгляд Лихниса. – Хотя при желании могли бы: ничего сложного в этом нет. Лихнис вот считает, что разумнее их стирать.
– Простите, – сказал Геспер, – я не хотел поднимать щекотливую тему.
– Ничего страшного, – со вздохом отозвалась я. – В девяноста девяти случаях из ста я с Лихнисом соглашаюсь. Единственное, в чем мы не единодушны, – ладно, один из нескольких случаев – проблема «криминальных» воспоминаний. Я за то, чтобы их хранить. Лихнис за то, чтобы стереть, тогда, мол, ни Овсяница, ни Чистец, ни другой шаттерлинг не используют их против нас. Черт подери, он прав. Только зачем чувствовать, если потом не помнишь собственное чувство? – Я взглянула на свой опустевший бокал. – Самой увидеть что-то прекрасное уже здорово. Если прекрасное видят двое, если они держатся за руки, обнимаются и чувствуют, что запомнят это на всю жизнь, но каждый по убогой половине, а воедино воспоминание сложится, лишь если они встретятся и станут говорить или думать об этом… Такое дороже, чем один плюс один, дороже в два, в четыре, в немыслимое число раз. Лучше умереть, чем потерять эти воспоминания!
– Портулак, твоя убежденность просто восхитительна. Я не ценил воспоминания, пока не утратил свои.
– Пожалуй, нужно скорректировать состав жидкости у меня в резервуаре, – пробурчал доктор Менинкс. – Что-то меня тошнит.
– Я с удовольствием спущусь и помогу вам, – сказал Геспер.
– Он угрожает мне! – завопил бумажный арлекин. – Слышали? Он мне угрожает!
Геспер поднялся:
– Думаю, мне лучше уйти. Очевидно, доктор Менинкс в плену своих гадких фантазий. Очень жаль, ведь меня наш разговор вдохновил.
– Правда? – спросила я.
– Конечно, очень вдохновил. Еще недавно, когда мы обсуждали происхождение моего народа и мою предполагаемую миссию, у меня в памяти неожиданно всплыл один факт. По-моему, он очень важен. Надеюсь, вас не огорчит то, что я сделал.
– Что ты сделал? – спросила я.
Геспер поднял бокал и медленно повернул на сто восемьдесят градусов, чтобы показать нам маленький, но сложный рисунок на стекле. Даже через стол я видела, насколько он подробен и какими чистыми, тонкими линиями его вырезали – словно не ногтем, а лазером. Я вспомнила, как Геспер скреб бокал. Похоже, он медленно поворачивал его, а большим пальцем выцарапывал двухмерное изображение растровыми линиями. И все это время робот казался поглощенным разговором с нами.
– Не возражаете, если я оставлю бокал себе? – спросил он.
