Акили
Стеклянная шестерёнка

Глава 2. День прогресса

Утренний Гласстон выглядел так, будто с него сдёрнули тёмную пелену и наполнили множеством красок. На западе богатый район отливал светлым камнем двух- и трёхэтажных особняков, мрамором статуй и зеленой парков. На его широкие проспекты заглядывало редкое солнце.

Трущобы на востоке походили на закопчённый отпечаток пальца на стекле. Вдоль узких грязных улочек скучились лачуги. Дымок от костров поднимался тонкими струйками в такое же серое небо. И ни одного светлого пятна.

Промышленный район пестрел кирпичом, железом и деревом, но все краски приглушал плотный дым из массивных труб. Над фабриками и заводами всегда парила чёрная вуаль сажи, скрывая их массивные здания.

На кирпичных стенах выделялись исполинские надписи вроде «Уоррис и сыновья», «Гремсон и партнёры», «Барбер и Ко» «Плавильни Адамса», «Хэслвуд Уголь», «Рошед Пиво», а то и просто «Вильямсон», «Милсворд», «Брэдшоу и Моутс» или «Додстон». Здесь могли не знать названия переулков – а мелкие улочки имён и вовсе не имели – зато всякий нашёл бы нужное место по огромным буквам на стенах или вывескам пабов на углу.

Но не это было отличительной чертой города.

Башня с музыкальными часами по-особенному «пропевала» каждый новый час. На Центральных улицах сквозь решётки поднимался пар, обогревающий мостовую. На стоянке паромобилей сидел механический попугай и выкрикивал время. Перед входом в гостиницу автоматон галантно снимал шляпу. На витрине дорогого магазина с помощью труб и клапанов играло автоматическое пианино. По реке вместе с внушительными пароходами то и дело плавали заводные игрушечные кораблики, какими игрались дети. Передвижные тележки с имбирным пивом и кофе рассекали по тротуарам, скрывая за дверцей современное оборудование. А в центральном парке играл оркестр автоматонов.

Всё это доказывало, что Гласстон шагнул в эпоху прогресса. Ни один другой город в стране, а может, и в мире не мог похвастаться такими технологиями. Сюда приезжали за паромобилями. Здесь находился причал первого в мире дирижабля. В театре ставили пьесы в духе «Влюблённый автоматон», читали лекции на тему вычислительных машин будущего.

И Гласстон знал, кому обязан своей нынешней славой. Имя гениального самородка-изобретателя Вильямсона всегда упоминали в День прогресса. А в этом году он произносил речь и презентовал новое изобретение.

Вильямсон выбрал для этого небольшую гостиницу на стыке промышленного и делового районов. Во-первых, её хозяин – большой поклонник гения Вильямсона. Почти на каждой стене гостиницы висели в рамках газетные статьи об изобретениях. Во-вторых, через панорамное окно на последнем этаже хорошо просматривались огромная фабрика Вильямсона и новый цех, который успел заинтриговать всех в городе.

«Вильямсон готовит что-то грандиозное!» – обещали заголовки газет. Надо отдать должное Стонбаю – при всей его навязчивости он делал Вильямсону громкую славу вот уже больше двадцати лет. Правда соответствовать газетным обещаниям с каждым годом становилось всё труднее и труднее.

Грегор Вильямсон выглянул из-за занавески в зрительный зал. Видные господа города уже заняли места и ждали приветственного слова. Их шляпы-цилиндры напоминали заводские трубы. Были среди них старые знакомые: Милсворд, Стонбай, Бонс, Фаулер, Хэлсвут, даже директор местного театра Хадингтон. Также присутствовали другие солидные господа и капиталисты крупных компаний: от производителя мыла до импортёра чая. Вильямсон было забеспокоился, но тут же нашёл и членов парламента, и довольно потёр ладони.

Взгляд метнулся в сторону и внезапно встретился с другим. Разноцветные глаза заметили лёгкий шпионаж и внимательно смотрели в лицо Вильямсону. Вежливый обмен кивками, и Грегор скрылся за занавеской.

«Пришёл-таки», – заметил про себя Вильямсон.

Он хорошо разбирался в людях и умел распознавать таланты. Без этого Вильямсон не смог бы развивать свой бизнес, привлекать инвестиции, нанимать на фабрику талантливых инженеров, продвигать изобретения. За годы он познакомился со всеми видными и перспективными дельцами и аристократами города. Все они сейчас сидели в зрительном зале и ждали его речи. Некоторые из этих джентльменов уважали ум и деловую хватку Вильямсона. Другие завидовали. Третьи пытались использовать. Грегор прекрасно понимал их всех, ведь и он сам очень давно был таким же.

Вильямсон знал, как себя с ними вести и что говорить, чтобы произвести впечатление. Этот город стал для него отлаженным часовым механизмом… и сейчас в нём сидела лишняя пружина, которая могла непредсказуемо выстрелить.

Хозяин гостиницы взглянул на карманные часы и вышел на сцену.

– Господа, этот человек не нуждается в представлении. Вы знаете его как гения, Отца прогресса и праздника, что мы сейчас отмечаем. Но я всё же представлю: ми-и-исте-ер… Грегор Вильямсон!

Зал наполнился вежливыми аплодисментами.

Вильямсон важно вышел на середину сцены. Все зрители смотрели на него с подлинным интересом и предвкушением. Члены парламента ещё и оценивали. Журналисты подняли карандаши и блокноты. Вильямсон дождался, когда стихнут аплодисменты, прочистил горло и громко начал:

– Господа! Многие из вас застали то время, когда Гласстон был лишь городком – остановкой на пути к большим свершениям. Многие приезжали сюда и так же быстро покидали нас, стремясь в более богатые и просвещённые города. А теперь посмотрите, – Вильямсон махнул на панорамное окно, и все машинально повернули головы на вид дымных труб вдалеке. – Теперь Гласстон – это желанный пункт назначения для всех людей страны. Это город богатств – островок цивилизации и прогресса. И таким его сделали мы с вами!

Зрители одобрительно закивали. Вильямсон прекрасно знал, что начало прогрессу положил его паровой двигатель. Но зависть этих джентльменов нужно держать на допустимой отметке манометра, чтобы давление не стало критическим.

– Когда-то я сидел за чертёжным столом, веря, что смогу изменить этот город, положить начало новой эпохе. Я начал с механических игрушек, и журналист одной газетёнки от скуки написал об этом заметку… – Вильямсон выдержал драматическую паузу. – Сейчас, если в утренней газете вы не увидите что-то про изобретения и меня, значит, мистер Стонбай скончался, – по залу прокатились смешки, и Вильямсон поспешил миролюбиво улыбнуться газетному магнату среди зрителей.

Стонбай пожал плечами и неестественно усмехнулся.

– Я работал ночами напролёт, ругаясь, что свеча слишком быстро тает. «Вот бы изобрести вечный свет», – подумал тогда я. Год спустя в своей тесной мастерской я уже смотрел, как в моих руках светилась синим обыкновенная трубка¹. Соседи решили, что я колдую, – рассмеялся Вильямсон, и зал ему вторил.

– Я хотел запатентовать чертежи своих первых механизмов и принёс их в маленькую нотариальную конторку. Как сейчас помню, Уолтер, ваш хозяин дымил как нынешние паровозы, – известный нотариус Уолтер Смит в приступе смеха хлопнул себя по колену, – Он назвал меня нелепым фантазёром и отказался марать бумагу и тратить чернила на ерунду… Сейчас я и сам не прочь подымить. Всё-таки паровозы изобрёл тоже я, – продолжал забавляться Вильямсон.

Он мельком глянул на членов парламента. Все они из старой знати, но в нынешний век древность их корней перестала иметь большое значение. Сейчас начинали править капиталисты, и не долог тот день, когда в сакральный парламент войдёт первый из них… и Вильямсон знал, кто это будет.

– Когда-то я принадлежал к обычному среднему классу. Мне хватало на жизнь, но я мечтал о великом. Я изобрёл великое, но требовались средства, чтобы это создать. Мистер Фаулер, сколько раз ваш банк посылал меня к чёрту?

Вильямсон усмехнулся, как и банкир Фаулер. Оба знали, что Грегор обратился в банк лишь раз – дал взятку. Фаулер взамен выбил для него ссуду на постройку первого парового двигателя и машину к нему. Но история для газет получилась красивей.

– Когда я показал прототип парового двигателя, мой приятель Милсворд счёл меня сумасшедшим. – Саймон Милсворд закатил глаза, вот и его очередь. – Однако он сел со мной в странное устройство, чтобы испытать агрегат. Поистине смелый поступок, я считаю. Не каждый решиться испытывать изобретения сумасшедшего. Сейчас все мы сидим в таких устройствах и зовём их паромобилями.

Вильямсон снова сделал драматичную паузу как актёр, безраздельно завладевший умами зала.

– Я хочу сказать, господа, что этот город создала смелость. Не будь у человека отваги на невозможное, а порой и на абсурднейшее, заваляйся подобные чертежи в пыльном столе неуверенного в себе изобретателя, Гласстон не был бы сейчас городом прогресса.

Да, это он, Вильямсон, сотворил Гласстон. Превратил захолустное поселение в прогрессивный город, тонущий ныне в инвестициях и прибыли от туристов. Его, Вильямсона, богатство теперь превышает состояние любого из парламентариев. Он «торговый принц», и высший политический орган страны вот-вот с поклоном распахнёт перед ним двери.

– Господа, – Вильямсон набрал воздуха для помпезного финала речи. – Я имею смелость пригласить вас всех в мой новый цех и…

Последние слова потонули в оглушительном взрыве. От его эха задребезжали стёкла. Вдалеке на месте нового цеха Вильямсона поднялся дымный гриб и слился с общим смогом промышленного района. Оранжевое зарево охватило дымные облака, а с улицы тотчас послышались сирены пожарных машин.

Разноцветные глаза внимательно смотрели в окно.

* * *

Два дня спустя

– «Происшествие на фабрике Вильямсона»! «Чудом никто не пострадал»! «Ваши изобретения опасны, мистер Вильямсон?»

Мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки на всех улицах. Чем сенсационней звучало, тем больше газет раскупали прохожие. Клаксоны паромобилей гудели зачитавшимся посреди дороги горожанам. Пассажиры в ожидании паробусов ныряли взглядами в раскрытые страницы. Во всех клубах и пабах шло бурное обсуждение последних новостей.

Вильямсон смял газету и швырнул её в пустой камин. С первой полосы вместо нового цеха на Грегора смотрело изображение развалин и насмехалось над ним. Рядом красовался его портрет, а также напечатанный текст речи вместе с завершением на «оглушительном взрыве, но вовсе не аплодисментов» и «мёртвой как на кладбище тишине» в конце.

– Чёртов Стонбай! – ругался Вильямсон на стены своего дома.

Он был уверен, что Стонбай не поленился лично придумать все заголовки. Мстит ему за холодность на приёме и укол на церемонии.

– Получил-таки свою сенсацию! – снова воскликнул в сердцах Вильямсон.

– «Ваши изобретения опасны, мистер Вильямсон?» – донеслось с улицы, и Грегор сердито захлопнул оконную створку и сжал руки в кулаки.

Люди превозносили его, пока всё шло идеально, но одно происшествие, одна ошибка – и они готовы его растерзать как свора голодных собак. Причём капиталисты могли не уступать в этом жадным до сенсаций журналистам.

– Это не была ошибка, – бормотал Вильямсон. – Это не была ошибка.

– Отец.

Инес вошла в комнату в светлом домашнем платье и мягких туфлях. Её локоны были слегка влажными после утреннего обтирания. Маленькая белая ладонь накрыла кулак Вильямсона

– Отец, прошу вас. Поберегите своё здоровье.

– Это не ошибка! – продолжал распаляться Вильямсон с красным от гнева лицом. – Это саботаж!

– Отец, давайте дождёмся результатов расследования.

Вильямсон на это только вскинул руки.

– Толку от этих бобби²! Констебль мне прямо заявил, что у меня взорвалось «что-то опасное»! Тупица! Что они понимают в технологиях? Там не могло ничего взорваться! Чертежи идеальны! Это подрыв! Саботаж!

Инес усадила отца на диван и разожгла камин – из той самой газеты. В доме было паровое отопление, но иногда Вильямсону доставляли радость напоминания о старых временах свечного света, тёплого очага и лошадиные экипажи. Но он никогда не признается в этом на публику. Перед людьми Вильямсон подтрунивал над «древними» аристократами и продвигал позиции капиталистов во всех сферах жизни. Он стал для людей воплощением прогресса и изо всех сил держал этот образ.

– Отец, тебе нельзя много волноваться. Ты уже не так молод, – напомнила Инес – мягко, как каждая приличная и заботливая дочь.

– Я перестану волноваться, когда наше наследие надёжно пустит корни в этом городе.

– Да куда уж надёжней. Стоит только в окно взглянуть, и всё напоминает о вас.

Вильямсон на это пренебрежительно махнул рукой:

– А, эти стервятники только и ждут моего промаха. Они ездят на моих паромобилях, читают при моём свете, греются от моих паровых котлов, сверяют время по часам из моих деталей, дарят детям мои механические игрушки, но мечтают столкнуть меня в бездну и самим занять пьедестал прогресса. Это был подрыв! – Вильямсон убеждённо ударил кулаком по ладони.

– Если это было преступление, то его должны расследовать, – кивнула Инес.

– Бобби бесполезны. Они тупы как пробки от бутылок, когда дело касается технологий.

– Тогда обратитесь к тому, кто знает в них толк. Я слышала, мистер Эдельхейт…

– Что? Этот хлыщ?! Он смотрел на пожар в моём цехе как на красивый закат. Эти его дьявольские глаза…

– Отец, – терпеливо заметила Инес. – Я разузнала о нём. Он действительно известный детектив, хоть и не официально. Он раскрывал громкие дела, о нём писали в газетах. В Пентовере даже песню про него сложили. Вдруг он поможет?

– Где это ты всё разузнала? – нахмурился Вильямсон. – Ини, ни во что не вмешивайся. Твой долг – дать нашей семье наследника. Когда закончится твой траур, я найду тебе приличного мужа. А пока…

Вильямсон встал с шёлковых подушек и поправил накрахмаленный воротник рубашки. Он снова был тем джентльменом, которого привык видеть Гласстон – полным достоинства и уверенным в себе.

– Вот что мы сделаем. Этот Эдельхейт сам явится ко мне с просьбой расследовать дело. Раз у него такой аппетит на загадки, как он говорит, он не упустит своего. И когда он попросит, я скажу ему: «Отказываюсь!» Посмотрим, что он тогда сделает.

Вильямсон сбросил с себя домашний халат и засобирался.

– Отец, куда вы?

– Ловить двух зайцев одним капканом.

* * *

Гласстон проносился за окном паромобиля. Ритм его жизни бился подобно взволнованному сердцу. Любой, кто приезжал сюда, был вынужден ускорять ход: быстрее идти, быстрее оглядываться по сторонам, быстрее перебегать дорогу. Но для местных жителей такая суета стала привычна, и они куда чаще иностранцев смотрели на часы.

Вильямсон заглянул в свои и постучал тростью по стеклу впереди. Водитель заворочал рычагами и, замедляя ход, прижался к обочине. Затем поспешил выйти и открыть дверь пассажиру. Вильямсон вышел и поднял голову к массивному каменному зданию. Из приоткрытых окон слышался стук печатных станков и щёлканье перебираемых клавиш. Огромные буквы на фасаде гласили «Стонбай».

Когда-то эту фамилию можно было увидеть разве что в «подвале» мелкой газетёнки. Теперь её носитель заседал в богато обставленном кабинете за столом из чёрного дерева, а дым дорогих сигар витал в воздухе вместе с ароматом кофе.

Когда Грегор вошёл, Стонбай заседал на обычном месте и читал свой утренний «шедевр». Несмотря на неспокойную работу, годы пощадили Стонбая, и он сохранил юношеский пыл и журналистский нюх. Хотя, возможно, он черпал вдохновение в авантюристских романах, один из которых как раз лежал на столе с закладкой.

Стонбай одевался у лучших портных города и всегда по-особому пах. Производитель мыла уже несколько лет выпускал ограниченную партию товара, где каждое наименование имело уникальный аромат, стоило сумасшедших для мыла денег, но зато носило имя одного из «торговых принцев». Так любая собака издалека почует, что приближается важная шишка. И Стонбай неизменно пользовался своим «именным» мылом и пах кофейными зёрнами и виноградом. Для Вильямсона тоже выпустили «своё» мыло, но он предпочитал не замечать, что к нему таким образом нагло подмазываются.

Едва Вильямсон вошёл в редакторский кабинет, как Стонбай расплылся в улыбке.

– Мистер Вильямсон! Мой любимый инфоповод!

– Мистер Стонбай… Смотрю: цветёте и пахнете.

– А как же иначе? Тираж раскупили ещё до обеда, – Стонбай победно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. – Чем громче новость, тем богаче я. И неважно, какой у неё оттенок.

– Вы наживаетесь на моей беде, сэр, – нахмурился Вильямсон, присаживаясь напротив собеседника.

– Что вы, друг мой. Здесь нет ничего личного. Я всегда писал о ваших делах беспристрастно. Весьма соболезную вашему происшествию.

У Стонбая не нашлось бы и унции соболезнования. Он – делец до костей. Именно по этой причине они когда-то с Вильямсоном и сработались. И Грегор намеревался использовать эту черту Стонбая снова.

– Ваши статьи обычно хлёстки и метки, но в этот раз вы промахнулись, сэр, – перешёл в наступление Вильямсон и не без удовольствия заметил, как ухмылка сползает с лица Стонбая.

– О каком же промахе вы говорите, мистер Вильямсон?

– Вы взяли не то направление.

– А по-моему, очень даже то, – улыбнулся краем рта Стонбай, снова намекая на распроданный тираж.

– Нет, сэр. Я знаю, чего вы на самом деле хотите. И я дам вам это.

Газетный магнат сложил пальцы в замок и заинтересованно наклонился вперёд.

– Звучит интригующе. Кажется, подобное вы говорили и лет двадцать пять назад.

– И я оказался прав! Стонбай, вы можете неделю топтаться по моей репутации, но вряд ли ваш хороший улов продлится дольше. Вашим покупателям всегда нужны неожиданные повороты! Газета для них – всё равно что бульварная книжонка, от которой ждут захватывающего сюжета и развлечения, – Вильямсон кивнул на затёртую книгу на столе. – Я дам вам такой сюжет, и его хватит на целый роман.

Два дельца посмотрели друг другу в глаза и тут же нашли там взаимопонимание. На следующий день на всех крупных улицах кричали новые газетные заголовки: «Таинственный саботаж! Изобретение Вильямсона, которое должно было означать для Гласстона новую эпоху…»

– «…уничтожено неизвестным. Кто же преступник? Полиция в замешательстве», – прочитал вслух Эдельхейт, сидя в парке. Затем усмехнулся и… не став дочитывать, перевернул газетную страницу на биржевые сводки.

Глава 3. Гордость и любовь

– И-и-и р-раз! Взяли, парни!

Несколько мужчин изо всех сил налегли на железную балку, и она, подобно рычагу, наконец приподняла тяжёлые завалы. Джеймс поспешил укрепить подпорки, чтобы эта громада разномастного хлама ни на кого не рухнула и в особенности на него самого.

– Опускай! – скомандовал он товарищам и тяжело упал на закопчённый пол, потирая потную шею. Работяги последовали его примеру.

– Этот Вильямсон нас совсем не жалеет, – сетовал один. – Нашёл грузчиков!

– Так ты и есть грузчик, Митти!

– Я ящики тягаю, а не металлолом разгребаю!

– Зато почти отрыли кабинет Вильямсона, – хлопнул товарища по плечу Джеймс. – Зря он его перенёс в новый цех.

Работяги не без злорадства загоготали, как вдруг на затылок Джеймса обрушилась свёрнутая в трубку газета.

– Или я оглох и не услышал гудок перерыва, или у нас тут незапланированное безделье! – вскинулся на них инженер Питтерс. – А ну подняли свои задницы и живо откапывать кабинет мистера Вильямсона!

– Тц, подхалим шефа, – пробурчал Джеймс.

– Наверное, тоже на его дочку зарится, – подмигнул Митти.

У Джеймса ломило руки, плечи и спину. Они уже третий день разбирали треклятые развалины нового цеха. Под руку попадались осколки стёкол с прозрачного купола наверху, почерневшие куски труб, запчастей и бесформенных деталей всех размеров. Джеймс понятия не имел, что тут могло быть, но изо всех сил надеялся, что оно не рванёт снова.

Стоило немного расчистить главное помещение, как сюда тут же сбежались инженеры и юристы и под ленивым взглядом констебля оценивали ущерб. Приезжал даже сам Вильямсон. Джеймс впервые видел его так близко. Тот прошёл мимо как хозяин жизни, хмуро посмотрел на бедлам и велел откапывать его новый кабинет в первую очередь.

– Ищите сейф. И обвались это всё вам на голову, если с ним что случится! – напутствовал Вильямсон в неожиданно мягко       для себя манере.

– Сэр, взрыв произошёл у главного проекта. Это совсем рядом с вашим кабинетом. Ваш сейф могло задеть… – осторожно заметил инженер, но, взглянув на выражение лица Вильямсона, тут же исправился: – С другой стороны, это же сейф! Его содержимое наверняка в порядке.

Вместо того чтобы успокоиться, Вильямсон ткнул своей тростью в сторону Питтерса и проговорил сквозь зубы.

– У главного проекта должна была быть тишь да гладь, Питтерс. Вы отвечали за его сохранность!

Инженер побледнел так, словно вместо трости на него наставили револьвер.

– Но с-сэр, вы приказали, чтобы здесь никого не было до официальной презентации…

– Констебль! – окликнул Вильямсон, и у Питтерса душа ушла в пятки, но Вильямсон лишь подозвал полисмена, чтобы узнать о ходе расследования. А затем обернулся на прощание к инженеру и добавил. – Сейф, Питтерс. Учтите: в нём ваше жалование.

С тех пор инженер не щадил работяг и гонял их как коз, пока не разгребут всё. И вот очертания бывшего кабинета уже начинали проступать. Джеймс нашёл обломки, которые когда-то были столом, а обуглившиеся корешки книг – рабочей библиотекой мистера Вильямсона. Ещё одно коллективное усилие – и Джеймс пролез дальше. Железные балки нависли над его головой устойчивым «домиком». Можно оглядеться.

Сейф лежал на боку под грудой подгоревших досок. Почерневший, открытый и пустой.

* * *

Улица Оуксфорд, несмотря на свою широту по меркам Гласстона, отнюдь не могла похвастаться яркостью Центральных улиц. Здесь не было ни фонарей, ни популярных заведений или магазинов, сюда не заглядывали колотильщики и не стучались в окна – здесь текла тихая и монотонная жизнь доходных домов и частных квартир среднего класса.

Впрочем, Гая устраивала такая тишина. Днём на его чердак даже попадало немного света через круглое слуховое окно, которое старательная мистрис Палмер тщательно отскребла от копоти. Ведь чердак чердаком, а его снял столь почтительный джентльмен и даже заплатил больше запрошенного! Благодаря хлопотам мистрис, Гая всегда ожидал обед из тушёных овощей или суп – тщательно подогретый, если Эдельхейт задерживался. И за это он всегда отзывался о Палмер как о чудесной хозяйке.

Гай уже поднимался к себе по длинной скрипучей лестнице, как услышал за собой тяжёлые, чуть шаркающие шаги. Гай точно знал, кто это, ведь к остальным комнатам вели другие лестницы, и постояльцы пользовались ими.

– Мистер Эдельхейт, вам письмо от самого мистера Вильямсона, – учтиво и чуть с гордостью сказала миссис Палмер, словно подержать в руках письмо от такого человека уже было честью. – Похоже, мистер Вильямсон очень заинтересован в знакомстве с вами.

«Наверняка там лишь канцелярские слова от секретаря», – хмыкнул Гай.

– Если бы мистер Вильямсон был заинтересован, он бы пришёл лично. Правда, боюсь, в последнюю нашу встречу я задел его гордость, и теперь он мне не рад, – улыбнулся Гай, абсолютно не чувствуя за собой никакой вины. – Я ведь говорил всем, что я в отпуске.

Миссис Палмер покачала головой в накрахмаленном чепце:

– Мистер Эдельхейт, вы не здешний, но для любого жителя Гласстона внимание почтенного мистера Вильямсона – это честь. Не знаю уж, что он за человек, но не отвергайте такие знакомства.

– Я приму это к сведению. Большое спасибо за письмо, дорогая мистрис Палмер. Вы очень внимательны ко мне.

Гай учтиво склонил голову и улыбнулся, из-за чего щёки немолодой Палмер зарделись девичьим румянцем. Она коротко вздохнула и отправилась убираться на первый этаж.

Гай же остался в столь любимом им одиночестве. Он вертел письмо с такой улыбкой, словно кот игрался с мышью. На самом деле Гай был уверен, что Вильямсон его теперь ненавидит, но письмо, пусть и секретарское, говорило, как остро фабричный магнат нуждался в уме Эдельхейта.

Все эти дни со Дня прогресса Вильямсон и Эдельхейт вращались в одних кругах. Нарочито наблюдали друг за другом и оба делали вид, что совершенно друг в друге не заинтересованы. Человек, пострадавший от загадочного преступления, и юрист, любящий разгадывать загадки. Они бы сошлись без преград на общем деле, если бы не один момент – их гордость была непоколебима как мрамор.

Остальные члены высшего общества с любопытством наблюдали, чья же возьмёт. Никто ни минуты не сомневался, что сотрудничество этих двоих – решённое дело… но кто сделает шаг навстречу первым?

Вильямсон подошёл к Эдельхейту на очередном приёме у графини, явно выжидая момент, чтобы разговор услышало как можно меньше ушей.

Гай уже знал о пропавшем содержимом сейфа. Об этом шептались все, а констебль лишь разводил руками. И это стало той смазкой, которая заставила заржавевшие от самомнения шестерёнки Вильямсона снова завертеться… хоть и со скрипом:

– Сэр, помнится, вы говорили, что любите загадки! Слыхали об одной, что произошла на моём производстве? Полагаю, вам не составит труда распутать и её. Почему бы не устроить маленькое соревнование с полицией? Развеять скуку, так сказать.

Вильямсон говорил нарочито беспечно, словно произошедшее для него ничего не значило. Но даже недалёкие люди, вроде графини Мур, догадались, каким ударом стали для Вильямсона события… и как он старался это скрыть.

Гай улыбнулся ему своей самый очаровательной улыбкой, от которой вздыхали женщины и приходили в бешенство мужчины, и сказал всего одно слово:

– Отказываюсь.

Удивление на лице Вильямсона тут же сменилось сдерживаемой яростью. Он-то рассчитывал, что Эдельхейт с радостью бросится в погоню за тайной, как собака за костью. «Найдёт виновного – хорошо. Не найдёт – сам себя в грязь окунёт», – так и читалось у Вильямсона на лбу, когда он ожидал ответ.

«Торговый принц» слишком горд, чтобы открыто просить о помощи и прикрывался скукой. Ему же хуже. Не получает помощь тот, кто её не просит.

Не успел Гай дочитать дежурное письмо секретаря, как на лестнице снова раздались шаги двух человек. В одних Гай узнал тяжёлую походку миссис Палмер, вторые же…

– Мистер Эдельхейт, к вам пришли. Миссис Браун просит принять её.

Инес Браун имела ту уверенную осанку, которая явно говорила: эта женщина знает цену своему высокому положению. Но при этом у неё было меланхоличное выражение лица, которое всецело отвечало принятому образу хрупких созданий.

Она оделась в тёмно-серое, почти чёрное в светлую полоску платье, а миниатюрная шляпка с полупрозрачной вуалью слегка спускалась на лоб по последней моде. От волос и шеи исходил аромат фиалкового мыла.

– Мистрис Браун, моё почтение. Удивлён вашим визитом.

– Прошу меня простить за то, что не предупредила о нём ранее. Я помешала?

– Отнюдь. Но боюсь, чердак не самое подходящее место для воспитанной леди. Мы можем спуститься в чайную гостиную и отведать изумительных пирожных мистрис Палмер.

Хозяйка тут же засуетилась:

– Да, я сейчас же подам чай.

– О, нет. Не беспокойтесь, мадам, – Инес подняла ладонь в полупрозрачной кружевной перчатке. – Я совсем ненадолго и не задержу мистера Эдельхейта.

Палмер сделала ещё несколько милых попыток задержать дочь «самого Вильямсона» в своём доме, но всё же после нарочито вежливых отказов сдалась и спустилась вниз. И только достойное воспитание не позволило мадам остановиться у основания лестницы и послушать беседу. Искушение наверняка было велико.

Молодая миссис Браун дождалась, когда внизу стихнут шаги хозяйки, и прямо посмотрела в разноцветные глаза Эдельхейта.

– Если вы ждали визита моего отца, мистер Эдельхейт, то он очень занят. На него многое навалилось, а вы даже не захотели ему помочь. Разве так подобает себя вести благородному джентльмену, коим вы, без сомнения, являетесь?

Гай неожиданно рассмеялся, и на лице Инес проступило сначала замешательство, потом обида.

– Прошу прощения, леди. Вырвалось. Вы явно не искушены в интригах – выдавать столь неумелую словесную манипуляцию.

– Прошу прощения? – Инес на миг прикрыла глаза и тут же взяла себя в руки. – Я хотела сказать, что мой отец – честный и умелый во многих делах человек, но не всесильный. Ему нужна помощь. Почему вы отказали?

– Разве честный человек станет отправлять к мужчине свою дочь, рискуя её репутацией?

– Я здесь не по воле отца, а по своей собственной. Более того, в моём визите нет ничего предосудительного. Я поставила в известность управляющего и вашу хозяйку о разговоре с вами. Водитель ждёт меня снаружи. Разве моей репутации что-то угрожает, мистер Эдельхейт?

– Вы образец любящей дочери, мистрис Браун. Наверное, были и образцом любящей жены?

– О, я понимаю, к чему вы клоните, – нахмурилась Инес Браун. – Наслушались слухов о смерти моего мужа. Это вас интересует больше дел живых, не так ли?

– Если вы настаиваете на таком ответе… – уклончиво отвёл взгляд Гай.

– С моим мужем случилась трагическая случайность.

– Скорее подозрительная случайность.

– На что вы намекаете, мистер Эдельхейт? – уже не сдерживая негодования, сказала Инес.

Гай глянул в её сторону и усмехнулся:

– Мне часто задают этот вопрос именно с таким выражением лица. Прошу прощения, мистрис Браун. Я привык иметь дело с людьми, которые лгут мне и прячут в своих шкафах по меньшей мере с дюжину скелетов.

– Я вам не лгу. И если вам необходимо это знать, чтобы рассеять ваши… подозрения, то уверяю вас, это действительно была случайность. Мой муж любил выпить. Это всем известно.

При этих словах Инес красноречиво сморщила нос, выдавая явную брезгливость.

– А я уж думал, у вас там история запретной любви к человеку не вашего положения, достойная женских бульварных романов, – снова усмехнулся Гай.

– Вы бестактны.

– Чувство такта ещё ни разу не помогало мне добиться правды.

– Здесь нет никаких тайн, которые вы так любите разгадывать. Этот брак устроил мой отец, – сдержанно ответила Инес.

– Что удивляет ещё больше. В духе вашего отца отдать вас в семью аристократов или хотя бы богатых промышленников.

– Всё дело в фабрике, мистер Эдельхейт. Я единственная наследница отца, и он хочет быть уверен, что даже после его смерти на фабрике останется фамилия «Вильямсон». Это было основным условием брачного контракта. Фабрика не досталась бы моему мужу, она должна была перейти к моему будущему сыну, который будет носить фамилию Вильямсон. Этих сведений хватит, чтобы вы перестали повторять оскорбительные нелепицы, какие ходят среди чернорабочих в перекурах?

Улыбка Гая изменилась с насмешливой на более добродушную.

– Вы со мной поразительно откровенны, мистрис Браун.

– Потому что прошу вашей помощи для отца. Тайны не помогут решить его проблему. Эта фабрика – для него всё. Что мне сделать, чтобы вас нанять?

– Ваш платок.

– Простите?

– Позвольте ваш кружевной платок, и считайте, что мы договорились.

* * *