bannerbannerbanner
Краеугольный камень

Аида Ланцман
Краеугольный камень

Полная версия

Стив лежал в своей кровати и не мог уснуть. Его штормило, мысли одна за другой сменялись в голове, как слайды диафильма. Детская комната Дугласа была за стенкой, и разговор брата с Грейси он услышал против воли.

– Я прочел одну из твоих книг о Древней Греции, – вкрадчиво признался Дуглас. Такого добра у нее, учителя истории, было полно. Грейс молчала, словно уже была готова принять все, что он скажет, и в глубине души уже отпустила его. Стива удивляла ее способность говорить Дугласу «да» на все, что бы он ни сказал. Он так и не сходил ни на одно из запланированных собеседований, а отглаженный дорогой костюм, подарок отчима, вернул на вешалку, повесил рядом с парадной военной формой. – Я собираюсь вернуться, Грейс, – наконец признался он.

– Нет, – спокойно ответила она. В ее голосе Стив услышал земную твердыню и слезы.

– Грейси, там парни кладут свои жизни. Я не собираюсь отсиживаться дома, за их спинами. Ты ведь знаешь, что это не про меня. Парни из моего взвода… – Грейс не дала Дугласу договорить.

– У тебя будет ребенок, – сказала она, и на несколько секунд разговор прервался.

– Ты это серьезно? – спросил Дуглас.

– Серьезней некуда, милый. Ты станешь отцом, – Грейс прервалась, Стив услышал, как его брат радостно и восторженно, как подросток, завопил от счастья. А потом Грейси сказала: – Но это ведь тебя не удержит, я права?

– В Спарте мать, провожая сына на войну, желала ему вернуться домой со щитом или на щите. Что значило: вернись домой живым и гордым, как победитель, со щитом в руках, или пусть тебя, с честью погибшего в бою, принесут сослуживцы на щите. Грейси, скажи мне, что любишь меня так же сильно. Отпусти меня и пожелай вернуться домой со щитом, – Стивен не ожидал услышать нечто подобное от брата, ему даже стало неловко за подслушанный разговор, настолько интимный, и явно не предназначенный для него.

– Я люблю тебя, – согласилась Грейс.

– Но с легкостью не отпустишь? – усмехнулся Дуглас.

– Не отпущу, – подтвердила она его слова.

К утру сумка Дугласа уже была собрана. На его шее висел армейский жетон, а в руках были ключи от машины. Он улыбался и жевал жвачку. Мама отменила консультации, Брэд на день закрыл клинику, Грейси отпросилась с работы, а Стив пропустил колледж, чтобы проводить Дугласа в часть.

– Когда теперь увидимся? – спросил Стив брата, когда они сели за стол, чтобы позавтракать перед отбытием Дуга. Брэд договорился о его практике в Европе, которая должна была состояться сразу после рождественских каникул. На это же время у Дугласа намечалась смена личного состава.

– Не знаю, Стиви, – Дуглас повел плечом и сжал ладонь Грейс под столом.

– Стиви – шестилетний пухлый мальчишка. Меня зовут Стив, – сказал он.

– Засранец, вот ты кто, – брат рассмеялся и потрепал Стива по макушке, взлохматив тщательно уложенные воском волосы. – Увидимся летом.

– Возвращайся скорей, – попросила Грейс. И тогда Дуглас накрыл ладонью ее еще плоский живот.

От Стива не укрылся этот полный немого отчаяния жест. Он сгреб в кулак ткань ее тонкой шелковой блузки, сжал челюсти так, что на выбритом лице проступили желваки, и сглотнул – выступ кадыка скакнул вверх, а затем вернулся на место.

– Там, чтобы выжить, тебе нужна веская причина. То, ради чего ты будешь рвать глотки, стрелять в ублюдков и не задумываться о том, что каждая твоя снятая цель – не мишень в тире, а живой человек. Плевать – пусть сдохнут все разом, если это поможет мне вернуться домой, к семье, – сказал однажды Дуглас, когда вернулся домой из Сомали, после очередной смены состава. – Каждая выпущенная из ствола пуля – шаг в сторону дома.

– Ты хороший человек, – Стив взглянул в глаза брата, в глаза такие же голубые и светлые, как у него самого. – Но разве ты не понимаешь, что война – это путь наименьшего сопротивления. Что война – это смерть. И однажды ты можешь не вернуться.

– Заканчивай читать умные книжки, Стиви, – усмехнулся Дуглас, выдохнул в серое небо тугую струю табачного дыма и сжал плечо брата.

– В детстве ты колотил меня, чтобы я читал.

– Детство закончилось, – Дуг кивнул и закусил нижнюю губу. – Война – это не только смерть. Это такая своеобразная жизнь, понимаешь?

В тот момент, когда Дуглас коснулся живота Грейси, Стив понял, что тот имел в виду. Все стало до смешного очевидным. Он понял, что, взяв в руки оружие однажды, уже никогда с ним не расстанешься. И дело даже не в том, что тебе нравится убивать, нравится чувствовать свое превосходство, а в том, что война становится частью твоей жизни. И ты сам становишься неотделимой частью этого безумия, не можешь жить без армейского распорядка, без адреналина, кипящего в крови.

Стив никогда не задумывался о том, чтобы пойти в армию. Агитационные плакаты и лозунги на них считал слишком наивными, предназначенными для тех, кто, как и его брат, делил мир на черное и белое и с трудом окончил старшую школу. Но тем утром понял, что должен быть там с ним, потому что его гипертрофированное чувство долга, ответственность и верность своим убеждениям уже граничили с опасностью. Он почти двенадцать лет положил на то, что считал правым делом, каждый раз возвращался домой живым, и теперь, понимание того, насколько хрупкой может быть человеческая жизнь – смазалось. Что удивительно, когда Дуглас возвращался домой, то постоянно получал мелкие травмы: однажды он сломал три пальца во время игры в баскетбол на заднем дворе, в другой раз упал со стремянки, когда ремонтировал их с Грейси квартиру, как-то даже попал в аварию. Грейс говорила, что так происходит потому, что, вернувшись из командировки, он снимает костюм Капитана Америки и вешает в шкаф. Забавным было то, что в армии Дугласа звали не иначе, чем Капитан Америка, за немыслимое сходство в суждениях с супергероем из комиксов, хотя в то время он едва ли дослужился до сержанта. Стив, в силу своего возраста склонный к отрицанию всех и вся, называл это «патриотизмом головного мозга» и сам себе удивился, когда заговорил.

– Я поеду с тобой туда.

Брэд взглянул на него поверх утренней газеты, мать выдохнула и оперлась ладонями о гранитную столешницу. Грейс закрыла ладонью нижнюю половину лица. А Дуглас рассмеялся и похлопал брата по плечу.

Какими бы ни были его личные убеждения, в то утро Стив понял, что, если не поедет вслед за братом, тот вернется домой на щите, поэтому вместо практики в Европе, после рождественских каникул Стивен оказался в Афганистане, где Дуглас уже в звании первого лейтенанта командовал взводом. Сам Стив под его командование не попал, его прикрепили к стрелковой роте разведбатальона, а взводом командовал лейтенант Алекс Махоун.

Ближе к весне их взвод сопровождал пехотинцев на облаву в городе. Взвод в составе шестнадцати человек зашел в дом семьи, единственное преступление которой, как выяснилось позже, заключалось в том, что они были однофамильцами разыскиваемого талиба. События того дня стали тяжким грузом в воспоминаниях Стива. Он, как и его сослуживцы, по-хозяйски осматривал дом с винтовкой наперевес, не вступая в диалог с настоящими хозяевами дома. Жильцов нашлось четверо – старик со старухой и молодая женщина в бурке7 с младенцем на руках. Тогда и случилось то, что заставило Стива полюбить лейтенанта Махоуна, простить ему все грехи, простить беспочвенные придирки и свирепый нрав.

Ребенок на руках у женщины разрывался от плача. Взводный медик сообщил, что вероятно, он голоден, а женщина не может оголить грудь в присутствии стольких посторонних мужчин, от того и не кормит его. Алекс Махоун попытался успокоить женщину, а когда детский плач стал невыносим, разрешил ей выйти в другую комнату и покормить ребенка за закрытой дверью. Тогда сердце Стива разбилось в первый раз. Ему было странно, что такие вещи, как рождение и кормление грудью, происходили посреди глиняных руин, в которые превратился Кабул.

Афганский народ разбивал его сердце множество раз после этого. Иногда, прямо посреди операции, ему хотелось сесть на пыльную, немощеную улицу Кабула, не думая о том, что в домах может прятаться вражеский снайпер, и расплакаться. Ему хотелось просить прощения за то, что они натворили в чужой стране, еще задолго до того, как прибыли сюда. Стив никогда не воспринимал себя, как отдельно существующего человека, он всегда был частью целого, частью страны, в которой родился и вырос. И раз уж он был частью страны, учинившей то, что теперь окружало его, то был виноват, и ему было ужасно жаль. Каждый день пребывания там, в военном лагере близ Кабула, вселял в него все большую уверенность, что они все подвели этих людей, потому что пришли даровать им свободу, свергнуть тирана, а на деле внушили страх и веру в то, что каждый новый герой был хуже старого злодея. Осознание этого пришло к Стиву запоздало, когда пути назад уже не было.

Все, чем они занимались с тех пор, как Стив прибыл в лагерь – это выламывали двери, в поисках призрачного врага, уничтожали дома и наводили ужас на семьи, живущие там. И делали это из страха и перед высшими чинами, которые отдавали распоряжения, сидя в своих кабинетах в штатах, и перед самими собой. Они делали это по приказам, которые отдавались, в попытках компенсировать их неспособность захватить талибов. Выходило хуже некуда: они словно прихлопывали мух кувалдой в саманных8 хижинах.

 

После душа Стив вышел посвежевшим, но все таким же уставшим. В самый первый день в тренировочном лагере Стив почувствовал, сколько костей и мышц в его теле на самом деле, до этого он знал об этом только со страниц медицинских атласов, которые изучал в колледже. И с тех пор Хэммонд так ни разу и не перестал все это чувствовать. Мышцы жгло, а кости плавились от усталости. Единственным его желанием было лечь в кровать, что стояла в палатке, полной крыс и насекомых, и уснуть.

Дуглас, весь провонявший оружейной смазкой и потом, накинулся на него у входа в барак, перепачкав его чистую одежду сольвентом, обхватив плечи своими увесистыми ладонями.

– У меня сын родился, – сказал он. И в тот момент ничто не способно было стереть широкую улыбку с его лица.

«Война – это такая жизнь», – думал Стив и не обратил внимания на то, что уголки его собственных губ поползли вверх.

А через пару дней Дугласу дали несколько дней отпуска. Такое в морской пехоте практиковалось не часто, но двенадцать лет отличной службы без нареканий стали весомым аргументом для полковника Миллигана, поэтому лейтенант Дуглас К. Хэммонд был откомандирован домой. Перед отбытием он шепнул Алексу Махоуну, чтобы тот приглядывал за его младшим братом. И с тех самых пор, когда самолет с Дугом на борту оторвал шасси от взлетной полосы, Махоун с него глаз не спускал, то ли из чувства долга, то ли еще почему, за что Стив был невероятно зол на брата. Но, пусть и с допущением, был этим тронут.

Глава вторая. Буря в пустыне

В марте две тысячи третьего года роту, в которой служил капрал Стивен Д. Хэммонд перебросили в Ирак. Из его взвода почти никого не осталось, большинство парней уволились из армии по собственному желанию, у других закончился контракт, который они не стали продлевать, а третьи вернулись по домам в цинковых гробах, укутанные полотнищем государственного флага. В Ираке их исключительно мужское подразделение стало смешанным, после принятия закона о том, что все воинские должности должны быть открытыми для женщин. Взвод скомпоновали заново, и теперь он состоял из тридцати двух солдат во главе с лейтенантом Махоуном, который домой не вернулся ни живым, ни, что не могло не радовать, мертвым. Все они, парни из взвода Стива – несмотря на то, что в отделении теперь были женщины, направленные прямиком из тренировочных лагерей, от чего не все были в восторге – самодовольные, закаленные в бою морпехи, считающие, что мир принадлежит им. На самом же деле, думал Стив, они оккупанты на чужой земле с оружием в руках, которые привезли в Ирак самый спорный американский продукт на экспорт: демократию и насилие. Одно невозможно без другого, когда ты пытаешься насадить чужеземцам свои убеждения или веру.

В Чикаго апрель приходил с дарами, он приносил с собой цветущие деревья, ласковое солнце и тепло. В Ираке это были песчаные бури, свист пуль над головой, пожарища у нефтяных вышек и изматывающая жара. В один из таких жарких дней весь их взвод погрузился в несколько «Хамви», чтобы проехать через выжженную пустыню, к столице страны. На горизонте было чисто, лишь изредка черный дым устремлялся в небо и быстро рассевался. Тогда четверым морпехам из отделения «Чарли» под началом сержанта Сукре становилось понятно, что в тех местах идут бои американцев с иракскими солдатами или с фидаинами Саддама. У «Хамви», относительно других видов военного транспорта был мягкий ход, за это он и нравился Стиву. Пятым в машине был журналист Ричард Мэдден. Все они были взбудоражены огромным количеством кофе, выкуренными сигаретами, ранним подъемом и страхом. За рулем «Хамви» сидел сержант Дженаро Сукре, которого в лагере звали Рино или «Ринуччо». Однажды, по неосторожности так его назвала жена в письме, которое тот неосмотрительно оставил на постели, и которое тут же стало достоянием всего отдела. Ему было двадцать восемь лет, и он, как и сам Стив, был ветераном Афганистана. А еще он был невыносимо красивым сукиным сыном, который, несомненно, знал, насколько он вообще красив и как это действует на окружающих. Музыку выбирал тоже он, потому что Сукре был сержантом и занимал место водителя. И именно поэтому они слушали Боба Марли. Сложно было представить лицо более печальное, чем лицо морпеха, вынужденного слушать регги. Как и Стив, Сукре давно, еще до начала этой военной кампании, пришел к четкому осознанию того, что никакого оружия массового поражения у иракцев нет и все, чем они занимались там, было безосновательным, построенным на лжи дерьмом. Ложь прочно обосновалась в армейской структуре, причем на каждом уровне иерархической системы. В их взводе был плохой лжец-рядовой, который сбежал из лагеря в Кувейте в бордель, а когда вернулся, не смог придумать стоящего объяснения своему отсутствию. Был лжец-капитан, распространивший слух о том, что иракцы уже пару раз пустили в ход химическое оружие. Лжецы были всюду: в армии, в Ираке, в ЦРУ. Но самым большим лжецом, который с легкостью обошел бы всех остальных, был Буш. В тот момент, когда до парней это доходило, они, как правило, увольнялись из армии, если не успели взорвать за собой мосты, связывавшие их с прошлой жизнью, или умереть.

– Мы уже были здесь раньше, – сказал Сукре, имея в виду войну в Персидском заливе, а журналист нажал на кнопку записи на диктофоне. – Никому это не понравилось. Мы не хотим воевать в этой стране. Мы не хотели в нее вторгаться. Пастухам и их закутанным женам не нужна демократия, они боятся всего, что выходит за пределы привычного уклада их жизни. Мы не хотим быть здесь, не хотим здесь умирать, – подытожил он и выдохнул в окно сигаретный дым.

Остальные, похоже, его мнение всецело разделяли, только еще не догадывались об этом. Война началась не так давно серией взрывов, которые прогремели в пустыне Кувейта двадцатого марта. Спящие в окопах солдаты с нетерпением ждали этого дня, но после событий седьмого апреля, когда иракский ракетный комплекс поразил командный центр механизированной дивизии США, рвавшиеся в бой поумерили свой пыл. Бойцам первого разведбатальона предстояло проложить путь до Багдада, часто не имея понятия о том, откуда выскочит враг. Восторг, волнение, страх, возбуждение, граничащее с эротическим – чувства, которые они испытывали, прокладывая этот путь, были вызваны запредельными эмоциональными и физическими нагрузками, давлением и нависшей угрозой безвременной отставки. После событий начала апреля те из них, кто хотя бы немного соображал, убедились, что военный конфликт не завершится быстро, хоть их и уверяли в обратном. Они словно вторглись не в страну, а разворошили осиное гнездо.

На заднем сидении, рядом с журналистом, сидела капрал Уолдорф, последний человек, которого можно было бы себе представить на подступах к Багдаду. Она была, что называется, «домашней девочкой», получившей образование в одном из университетов Лиги Плюща. В свободное время, пока остальные тренировались, участвовали в спаррингах или отжимались на кулаках, стирая в кровь костяшки пальцев, и таким образом сбрасывали накопившееся напряжение перед началом войны, она сидела в тени под пологом палатки прямо на песке и читала. У нее была светлая кожа, красивое, широкоскулое, пропорциональное лицо, прозрачные серые глаза и безупречное зрение. Стив знал о ней ничтожно мало. Родом капрал Эбигейл Уолдорф была из Провиденса, штат Род-Айленд. Она с упоением читала классику и была взводным медиком, а еще благодаря своим природным особенностям и знаниям, полученным в стенах университета, была наводчиком. Она говорила мягким, приглушенным голосом, с едва различимой хрипотцой, которая плохо сочеталась с ее детским лицом. На самом деле Уолдорф так и не закончила базовый курс разведки, поэтому морпехом-разведчиком была лишь на бумаге. Но не только молодость, недостаток опыта и навыков социального общения были причиной, по которой остальные с ней не считались, дело было даже не в том, что она женщина, а в ее общей незрелости. Она мыслила, как подросток, критиковала все, что попадалось на глаза, и часто была резка с остальными. К Эбигейл все относились с подозрением, потому что никто не мог представить, что такое побудило богатенькую девчонку, учившуюся в Лиге Плюща, заявиться в корпус и отправиться воевать. И пока остальные ожидали боя, она читала книги, которые потом сжигала, чтобы всегда быть налегке. Несмотря на отношение других морпехов к Уолдорф, Сукре видел в ней хороший потенциал. Дженаро давал ей советы, учил, как пользоваться средствами связи и сольвентом. А Уолдорф была все же внимательной и дисциплинированной ученицей. Иначе никогда бы не закончила Пенсильванский университет. Она заботилась о том, чтобы фляжки парней из отдела всегда были полными. Делала такие незначительные мелочи, на которые обычно внимания не обращаешь, но и жить без этого не можешь. И этих знаний об Эбигейл Стиву хватило, чтобы безнадежно в нее влюбиться.

Основная часть сил доберется до Багдада по новенькой магистрали, а для того, чтобы по пути к ней их не встретило сопротивление, зачистку должны были провести они – морпехи из роты «Чарли». Пробираясь через самые коварные и неприглядные районы Ирака. Их задача состояла в том, что они должны были разобраться с партизанами-федаинами вдоль сельско-городского коридора, протянувшегося от Эль-Кута к Багдаду. Обнаружить позиции и точечные засады врага и уничтожить. А после того, как эта часть операции будет завершена, они присоединятся к основным силам и продолжат выполнять свои функции.

Дуглас говорил Стиву несколько лет назад, а теперь он и сам в этом убедился, что морпехи из разведбатальона считаются в корпусе самыми выносливыми и лучше всего подготовленными. Стив прошел почти такую же подготовку, как ребята из армейского спецназа и парни из SEAL9. Стивен, как и его сослуживцы, был хорошо развит физически, он был способен пробежать по пустыне двадцать миль в полной экипировке, а затем нырнуть в водоем, если бы таковой нашелся на этой проклятой, выжженной солнцем земле, и проплыть несколько миль, опять же, при полном обмундировании. Их обучали прыгать с парашютом, погружаться на серьезную глубину, действовать в экстремальных условиях. Их подвергали физическому и психологическому насилию под надзором военных психиатров и докторов. Во время пыток, устроенных в выдуманных лагерях для военнопленных, многие выбывали, но тем ценнее становились те, кто оставался.

Все это делалось с целью обучить их правильному поведению в плену врага и для того, чтобы отсеять слабых. Их работа всегда была опасней остальной, потому что часто велась за линией обороны противника. Этому их учили. Управлять «Хамви», контактировать с иракскими повстанцами и солдатами они учились самостоятельно.

– Нас к такому не готовили, – Дженаро Сукре покачал головой и усмехнулся. – Знаешь, Рич, ты ведь не против, если я буду звать тебя Рич? – уточнил он, прежде чем продолжить.

– Не против, – Ричард слышал о парнях из первого разведывательного батальона, что они самодовольные, нахальные ублюдки, но на поверку все оказалось не совсем так.

Особое воспитание, которое мексиканцы дают своим детям, то, что они впитывают с молоком матери, позволяло им быть самодовольными ублюдками, которые знали, что честь, верность и уважение – не просто слова.

– Отыскивать засады и с боем идти напролом, буквально проезжать по их опорным пунктам нас стали обучать после Рождества. И через несколько недель отправили в Кувейт. А теперь еще и с девчонками смешали. Очевидно, чтобы они надрали задницы этим овцеводам, – сержант Рино кивнул на пастуха, который вывел овец на выпас. – Ты пойми, я не против женщин в морской пехоте, но знаешь, о чем я никак не могу перестать думать?

– О чем? – нетерпеливо спросил Мэдден.

– О том, как бы эти овцеводы нас не поимели.

«Хамви» медленно продвигался по сельской местности, через свалки мусора и металлолома. Саманные хижины изредка возникали перед глазами, и чем ближе они подбирались к Багдаду, тем гуще становились деревни. Отощавший от жары и засухи скот пасся у низкорослого, наполовину обглоданного кустарника, который по счастливой случайности не высох, как все остальное на мили вокруг. Иногда на пути встречались выжженные до каркаса машины, превратившиеся в труху. Реже встречались люди. Помимо пастуха, худого старика, им встретился босоногий молодой мужчина в платье, и тогда все напряглись, потому что молодой мужчина был потенциальной угрозой. Они видели женщин в черных бурках, чьих лиц не было видно, но взгляды их были, безусловно, прикованными к американским военным машинам.

 

– Надо и своей жене такую же одежду купить, – сказал Дженаро. – Пилар у меня настоящая красотка, – сержант Сукре достал из нагрудного кармана фотографию и показал Ричарду.

Пилар, действительно, была красивой женщиной. На фотографии она улыбалась. Она стояла посреди пшеничного поля в голубой рубашке, ладони опустив на большой круглый живот. У нее были темные волосы, тугие кудри лежали на плечах, добрый взгляд и маленькая родинка над верхней губой.

– Там у нее моя дочь, – сообщил Сукре. – Вот бы увидеть ее, и тогда не страшно.

«Не страшно умереть», – додумал за него Стив.

Сукре на старых фотографиях тоже был с буйными кудрями, но сейчас, как и любой другой военнослужащий, носил короткую стрижку. Дженаро Сукре, мексиканец по происхождению, родом из Сан-Диего, штат Калифорния, говорил с акцентом, а ругался исключительно на испанском. По его словам, в испанском языке самые лучшие, исчерпывающие и красивые ругательства. Его, как и пятерых сестер, воспитали мать с отцом, оба выходцы из рабочего класса. В старшей школе Рино чуть было не ввязался в разборки уличных банд, приторговывающих наркотиками, и отец отправил его в армию, потому что считал, что умереть за страну – значит, умереть с честью. По крайней мере, говорил Рино Сукре старший, схлопотать пулю на войне лучше, чем в грязной подворотне.

– У тебя есть семья, Рич? – просил сержант Сукре.

– Да, у меня жена и дочь. Ей семь, – Ричард протянул Рино фотографию, и Стив мельком увидел на ней темноволосую женщину с ясным лицом и такую же девчушку.

– А что насчет тебя, капрал Уолдорф? – спросил Сукре, вернув фотографию журналисту, и Стив затаил дыхание. – Ты сегодня молчишь даже больше, чем обычно.

– Не хочу мешать вам фантазировать о доме.

Фантазии о возвращении в Штаты Уолдорф считала беспочвенными и глупыми. Потому что, сказала она, если хочешь вернуться, просто сделай это. А если нет, то не ной и делай то, что должен. Мысли о доме, о женах, мужьях и детях расхолаживают. Однажды, в те дни, когда они сидели в окопах, во время тех шести недель в Кувейте, Эбигейл разговорилась со Стивом. Оказалось, что в школе она была пухлой девчонкой, не занималась спортом, не была чирлидером, зато была капитаном дискуссионного клуба, играла на всех музыкальных инструментах, которые попадались ей под руку. То, что она записалась в корпус морской пехоты, перевернуло ее жизнь с ног на голову. Она отучилась в университете Пенсильвании и уже готова была начать стажировку, когда из Афганистана пришла весть о смерти парня, которого она любила. И тогда Эбигейл решила сменить роль стороннего наблюдателя на более подходящую. Иногда Стиву казалось, что подавляющее большинство парней и девушек в корпусе испытали шок, прежде чем оказались здесь. И решение Эбигейл, ее желание рисковать своей жизнью было хорошим тому примером. Теперь она не отличалась от остальных женщин-военных ни силой тела, ни духа.

Взвод медленно продвигался на север к Багдаду, Сукре горланил песню на испанском, а когда закончил, сказал, что, выбравшись из этого ада, переедет в Мексику, станет фермером и будет выращивать лам и делать детей. Уолдорф посоветовала ему заткнуться и для начала спросить Пилар, согласна ли та на жизнь в окружении лам и целого выводка детей. Стив отвернулся к окну и улыбнулся, он и сам хотел сказать то же самое, но не решился бы, потому что Сукре был старше по званию, а для Стива иерархия была не просто словом. Дуглас научил его, что со старшим по званию нужно считаться, таким образом тебя самого повысят, не успеешь и глазом моргнуть.

Сукре и Уолдорф общались друг с другом, как парочка старых женатиков. Уолдорф не бредила повышением, а Сукре был весельчаком больше, чем сержантом для своих подчиненных. На самом деле, они испытывали симпатию друг к другу и по-настоящему друг друга уважали. Уолдорф нравилась Сукре за то, что та не стеснялась в выражениях, не выбирала слова, за что часто получала от остальных, а Эбигейл находила Дженаро смелым, ответственным и верным, если не стране, так тем, кто служил под его началом. К тому же Рино высоко ценил Эбигейл, потому что та была одной из лучших наводчиц среди морских пехотинцев обоих полов. Самого Стива он тоже ценил и всячески оберегал, потому что тот одинаково хорошо стрелял и из карабина М4, и из высокоточной винтовки М16. Завоевать уважение и одобрение Сукре было не так легко, как могло показаться на первый взгляд, потому что он сам был человеком, обладающим высокими личными и профессиональными качествами. Если он кому и импонировал, это было по-настоящему. Его китель был усыпан медалями и он, руководитель разведгруппы был этим очень горд.

С пассажирского места слева ситуацию контролировал Стив, смотря на бесконечные иракские пустыни через свой карабин. Справа отдел прикрывала капрал Уолдорф. Еще одним пассажиром в «Хамви» был специалист Генри Хаммер – двадцатилетний парень родом из крошечного Колби, штат Канзас, сын фермеров. Он управлял автоматическим гранатометом, самым мощным оружием в машине, установленным на крыше «Хамви». Он стоял, наполовину высунувшись в люк, и его работа, вероятно, самая опасная, заключалась в том, чтобы постоянно следить за горизонтом и высматривать потенциальные угрозы. Иногда он проводил на ногах больше двадцати часов, за что остальные считали его очень выносливым и сильным, одним из лучших бойцов в роте. Физическая сила у морпехов была в почете. Сам Генри по этому поводу скромничал, таким уж он был, с виду худощавый, хорошо воспитанный, с благородным лицом. На комплименты он обычно отшучивался, говорил, что он силен и вынослив, как настоящий ковбой со Среднего Запада.

И, конечно, сам Стив, желающий быть рядом с братом, но снова оказавшийся не под его началом.

И пока они продвигались к Багдаду, вся эта взрывоопасная, легковоспламеняющаяся смесь бурлила внутри машины, подогреваемая жарой снаружи.

Когда они пересекли границу между Кувейтом и Ираком, их основная задача заключалась в том, что они должны были разыскивать в пустыне иракское оружие, и точечное расположение вражеских сил, их укрепления и капканы, пока остальные морпехи захватывали одно за другим месторождение нефти. В первые дни вторжения отдел сержанта Сукре не встретил абсолютно никакого сопротивления, а также не обнаружил военной техники и оружия, зато встретил несколько сотен сдающихся в плен иракских солдат.

– Не стреляй в гражданских, – скомандовал Сукре, когда Хаммер занял свою позицию за гранатометом mark-19. – Мы вторглись в эту страну, мы оккупанты. Знаешь, что о нас думают эти хиппи-пацифисты?

– Я – морпех, – сказал Хаммер. – Я – убийца, я родился с оружием в руках. В свободное время, разумеется, пока не точу свой нож, я стреляю по мирным, – тон его был язвительным.

– Заткнись, Хаммер, – Сукре сплюнул себе под ноги. – Мы должны быть великодушными.

– Какими? – переспросил Хаммер – Какого хрена это значит?

– Это значит, Генри, – сказал Стив, – что мы должны выглядеть миротворцами, теми, кто пришел спасти их от тирана.

– А что делать с теми, у кого оружие в руках?

– Это не наше дело, – отозвался Сукре. – Оставь это капитану и полковнику. – Сержант старался не контактировать с военнопленными и всячески избегать контактов с ними, чтобы на его отдел не возложили бремя их задержания и раздачи им провизии.

Парни предчувствовали, что это будет унылая и скучная война. Те, кто еще ни разу не служил за границей штатов, поглаживали свои винтовки и пулеметы, шепча сладкую чепуху вроде «надеюсь скорей пустить тебя в ход». Все это было похоже на низкосортные военные фильмы. Стиву хотелось оттянуть момент пуска своей винтовки в ход на как можно большее время. И те, кому случалось стрелять в людей, думали о том же. После седьмого апреля сразу стало понятно, что война не будет ни скучной, ни унылой. Еще до завершения этого дня, каждый из них воспользуется своим оружием в тех целях, для которых оно предназначено. Многие будут вспоминать об этом, мысли об убитых ими людях не будут давать им спать по ночам, а в условиях катастрофического недосыпа – это паршиво. Некоторые будут сожалеть об этом до конца своих дней и в конце концов уйдут, надеясь на прощение.

А пока конвой съехал с захолустной сельской дороги, потому что журналисту приспичило помочиться. Они ничего не знали о том, что происходило вокруг, им не сообщали, какие бои ведет армия и силы коалиции, но над головой они видели санитарные вертолеты, курсирующие туда и обратно, и кое-что для них прояснилось. Они смотрели в насмешливо-чистое небо, в котором, с грацией летящей кувалды, то возникали, то пропадали вертушки медицинской эвакуации. Последние несколько недель они спали по несколько часов за ночь и даже во время этого непродолжительного отдыха им не позволялось снять ботинки и громоздкие костюмы химзащиты, благодаря тому лжецу, который пустил слух о химическом оружии иракцев. Как выяснится позже, не зря. Они питались сухими пайками, более половины калорий в которых добиралось вредной пищей, вроде выпечки и шоколадных батончиков. Дополнительную энергию они получали из растворимого кофе с сахаром и дрянным привкусом сублимированных сливок. Причем, чаще всего, высыпая содержимое пакетика прямо себе в рот. При всем этом они жевали табак, курили дешевые сигареты и горстями глотали стимуляторы из тех, что продавали без рецепта.

7Бурка, также известный как чадра в Афганистане или паранджа в Центральной Азии – верхняя одежда, укрывающая тело и лицо, которую женщины носят в некоторых исламских традициях, чтобы прикрывать себя на публике.
8Саман – кирпич-сырец из глинистого грунта с добавлением соломы или других волокнистых растительных материалов.
9SEAL (англ. Sea Air Land) – спецназ ВМС США, предназначенный для проведения разведывательных и диверсионных операций.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru