Афина Сафонова
Отсебятина и ксебятина. Сборник психосказок
Правда о жизни и смерти
Жизнь крепко спала всю ночь и видела длинные разноцветные сны. С первым лучом солнца Жизнь вскочила и побежала к зеркалу, любоваться.
Хорошая штука Жизнь!
Далее прекрасная Жизнь умывалась, чистила зубки и делала зарядку ради здоровья тела. Тело у неё тоже было прекрасное.
Потом Жизнь одевалась. У нее много платьев. Все платья, существующие в мире, её. Она не может допустить, чтобы какое-то платье ей не принадлежало.
Одевшись, Жизнь украшает себя камешками, перышками, бусинками, ниточками, платочками и монетками, а также всем, чем можно себя украсить. Она укладывает волосы, красит лицо, смотрит, не появились ли морщины. Нет, Жизнь как прежде молода, очень молода. Она прекрасна.
Сейчас она побежит работать и учиться одновременно. Она всегда торопится. Должно быть, у нее мало времени. Она сама так считает, поэтому и спешит.
Вот ей стало вдруг неуютно, нехорошо даже. Это её мать встала рядом. Жизнь не любит свою мать.
Точнее, она её ненавидит. Избегает и боится. И о ней не думает. Главное – не попасться матери на глаза. Жизнь считает, что её мать самое отвратительное из существ на планете и в космосе.
Жизнь видит её безобразной старухой. Она зовёт её Смертью, хотя имя той было Бессмертие.
«Бессмертие – это я!» – заявляет Жизнь.
«Хорошо, пусть будет так», – соглашается Смерть.
Смерть всегда и со всем соглашалась.
Вот и сейчас Смерть постояла, посмотрела на своё дитя и отошла. Она приходит только тогда, когда её зовут.
Но Жизнь заметила и крикнула: «Пошла ты!»
Смерть ушла подальше.
И Жизнь засмеялась.
И, радостная, побежала учиться, работать, веселиться и развлекаться одновременно.
Впопыхах она толкала, бежала, спотыкалась, падала, разбивала себе нос и бежала дальше. Она расталкивала всё, стоящее у неё на пути, разбивала молоточком препятствия, сокрушала разные стены. И строила новые из песка.
Если кто-то вдруг мешал ей, она брала подручное средство и убивала его, чтоб не мешал. Мир принадлежал Жизни.
Она брала в мире всё, до чего могла дотянуться. И украшала этим свой дом. Дом был огромен, чтобы смог вместить в себя все украшения. Но Жизни всегда не хватало в нём места. Она строила и строила новые комнаты, и снова украшала их всем подряд.
«Мир мой», – заявила Жизнь.
«Хорошо», – разрешила Смерть.
Смерть вообще всегда со всем соглашалась.
Поэтому Смерть была бездомной, не имела одежды и ела то, что могла найти. Впрочем, она никогда не бывала особенно голодна.
Когда наступали холода, Смерть заворачивалась в выброшенные Жизнью тряпки. Зеркала у неё не было. Смерть долго думала, но так и не поняла, зачем нужно в него смотреть.
Смерть не была безобразной. Просто мир был один, и она делила его с Жизнью. А Жизнь однажды потребовала у неё: «Отдай мне красоту!»
«Ещё! Всю!» – так Жизнь получила всю красоту, что была в мире.
Получила, стала радоваться и прыгать, держа всю красоту в своих руках.
Смерть наблюдала за ней с любовью.
Любить – это была функция Смерти. Жизнь не умела любить. Точнее, то, что Жизнь называла любовью, было на самом деле чем-то другим.
Жизнь умела привязываться, чтобы получить своё. Своё ей нужно было всякое: всё, что имеет красоту; всё, что умеет радовать; всё, что способно приносить пользу. Потому что Жизнь, на самом деле, была хрупка и ранима. Она тянулась к сильным и надёжным, к прекрасным и добрым, к богатым и умным, и особенно к самым счастливым. Ей хотелось проглотить и всосать всех их в себя. Но она называла это любовью.
Добрые чувства, как платья, были её одеждой. Иногда она разнообразила свой переменчивый облик чувствами горячими и злыми, когда хотела этого. Но под верхним платьем гнева у Жизни было надето исподнее доброты и благодарности. Жизнь считала себя красивее в нежном нижнем белье.
Как приятно было вечером, наедине с собою или с любимым, обнажить плечико в невинной легкой белой сорочке доброты…
А затем Жизнь надевала камуфляж и бросалась в атаку. Она защищала себя, разрушала, строила, хватала, брала, бросала, бежала, падала, вытирала кому-то кровь.
Попутно она успевала читать добрые и хорошие книги, а также плохие и злые. При этом она часто плакала и одевалась в свои слёзы, как в платье. И смотрела в зеркало.
Жизнь любила жалеть несчастных и больных. Ей нравилось, что она довольна и здорова.
И бежала жить вперёд.
Вообще Жизнь никогда не ходила назад. Вправо и влево погулять могла, могла описать сложную запутанную кривую, но только прямо вперёд было её любимой дорогой.
Иногда на дорожке встречался ей кто-то мёртвый, воробей, или… или… Может быть, не мертвый, а больной. Просящий у неё помощи.
Цепляющийся за её ноги. Вонючий. Заразный. От него так и веяло смертью. Жизнь отбегала, закрывала глаза. Отталкивала его мерзкие скрюченные руки. Он заплакал. Ну и что. Он ведь уже не такой, как она, Жизнь. А только она имеет право жить. Значит, пусть он зовет к себе Смерть, может быть она ему и поможет.
И больной понимал. Что от Жизни любви не дождешься. Она любит только живое. Да и не любит даже, а ест…
Он звал тогда её маму, Смерть, и она приходила к нему и лечила: гладила по щеке.
Когда Жизнь уставала бегать, она вспоминала про еду. И устраивала застолье.
Жизнь садилась готовить. Готовила долго и замысловато. Раскладывала еду в блюда в прекрасном порядке. Празднично украшала стол.
И долго, долго, долго кушала всё подряд.
После этого Жизнь обычно валялась без сил. Потом начинала тревожиться о своем здоровье и садилась на диеты.
Жизнь очищалась, голодала и была вегетарианкой. Одновременно она кушала много мяса для энергичности. И много сладкого для души.
Вдруг Жизни отчего-то стало плохо. Она утомилась.
Она поранилась в битвах, ей всё вокруг надоело. Хуже всего: те сильные и красивые, которых она прежде любила, достались не ей.
Ведь они принадлежали не Смерти, а сами себе! Поэтому Жизнь не могла прямо потребовать и получить их. И Жизнь упала в печаль.
В печали Жизнь мучилась. Когда ей стало плохо, она позвала свою маму.
И мама пришла.
Смерть всегда приходила к тем, кто звал её, дабы утешить их, потому что сердце её было полно к ним любви.
«Нет, уходи прочь, я звала не тебя!» – закричала Жизнь.
Смерть ушла прочь.
Жизнь повеселела, окрепла, разрумянилась. Снова побежала в атаку. Вновь стала себя украшать.
А потом вдруг у нее округлился живот…
И у нее округлились глаза, увидев Божье чудо.
Жизнь стала матерью.
Но она как будто перестала быть Жизнью.
Жизнь перестала украшаться. Не смотрела в зеркало. Не меняла платья. Ела что придется. Могла ничего не есть. Никуда не бежала. Она вела себя как Смерть.
Она любила.
Кормила кого-то. Вынимала из себя сердце и кормила кого-то сердцем.
Дитя потребовало: «Мне! Красоту!»
«Возьми», – отдала, всю.
Дитя сказало: «Мир – мой!».
Жизнь согласилась.
Потом дитя выросло.
И она снова стала Жизнью. Продолжила себя украшать. Выгнала повзрослевшее дитя вон.
Попыталась отнять у дитя красоту, но не получилось, только кусок себе отщипнула.
Дитя претендовало владеть миром. Оно было сильно, хитро, умно и недоверчиво. Оно пошло на нее войной. Жизнь удивилась и …заболела.
Тяжко заболела.
Тяжело.
Перестала есть, не могла. Жить больше не могла. Была не в силах. Стала плакать.
К ней пришла Смерть. Смерть не приходила просто так. Лишь когда кто-то в ней нуждался.
Она обняла и поцеловала умирающую Жизнь, и помазала её ранки волшебным порошком. И они превратились в ранки маленькие-маленькие… А потом Смерть дунула на них, как в детстве на коленочку, и Жизни стало легко, светло-светло и хорошо, как никогда при… при… жизни?
«Мама, я тебя люблю», – сказала Жизнь.
«Я знаю», – ответила Смерть. – «А ты помнишь, как меня на самом деле зовут?»
– «Тебя зовут Вечность».
Жизнь долго лежала в ласковых объятиях своей мамы.
Она приходила в себя. Отдыхала. Набиралась сил и энергии, полноты и безграничного, плещущего Счастья.
Она медленно дышала, обретала постоянный покой. Черты её лица отпустили красоту, упустили красоту. Но обрели ясность. Чистоту. Она вновь стала маленькой, Божьим чудом.
Научилась плакать. Требовательно кричать. Вот она закричала матери: «Хочу есть, немедленно, прямо сейчас!»
А у её матери ничего с собой нет, ни еды, ни вещей. Она вытаскивает сердце из разреза на платье, и кормит своё дитя сердцем.
И говорит: «Если ты хочешь быть бессмертием, то должна стать похожей на меня.
Ибо бессмертие – это все-таки я, а не ты».
– «Хочу красоту!!!»
Пётр и Феврония
Эта история привлекла меня загадочной нелогичностью.
Крестьянская девушка ультиматумом женит на себе князя (выбор у него невелик: умереть или жениться) и становится причиной государственного раздора. Потом князь возвращает себе княжество, но умирает монахом (и она монахиней); стало быть, перед смертью они развелись и даже детей у них не было. Конец жизни добровольно провели порознь. Зато после смерти их тела мистическим образом оказались в одном гробу. И за всё это они стали святыми покровителями любви и брака.
Нельзя ли было, уважаемый фольклор, выбрать в качестве образца кого-нибудь поромантичнее, да хоть бы и святого Валентина? Ведь валентинки всё равно пишут, невзирая на запреты западных праздников и охаивание Дня всех влюблённых, а петрофевронийки почему-то не пишут. Ошибся, наверно, фольклор?
Но в историях такого глобального уровня не бывает случайностей и ошибок. Была ли любовь? Я использовала метод активного воображения (вход в состояние транса и безоценочное наблюдение), чтобы увидеть, как оно было на самом деле.
Было ли это действительно на самом деле (вряд ли, поскольку историки утверждают, что даже князя с таким именем на Руси не было в ту эпоху), или это история других похожих людей, или это вовсе не люди, а символы и архетипы коллективного бессознательного, или это мои собственные проекции моего бессознательного – да не важно.
Важно, что история есть, и в ней есть и логика и любовь, все паззлы сошлись.
ПЁТР И ФЕВРОНИЯ.
Картинка первая. Феврония ждёт великих гостей – княжеских визитёров. Очень волнуется. Она про князя знает только хорошее, она его уже любит (заочно), он для неё почти кумир.
Князь входит, она видит его пустые высокомерные глаза, чувствует его превосходство, его отчуждённость от земного. Простые люди вроде неё для него значат не более, чем одушевлённые зверушки. Режет эта его энергия Февронию, как ножом по сердцу.
Понимает Феврония: если не излечится Пётр от гордыни, то грозит ему смерть, потому что нет ему ниоткуда поддержки и дух его бедствует. Чувствует она так. А если излечится он от гордыни, то сердце его сможет немножко любви от мира, от людей принимать. И целительная эта любовь заразу лихую прогнать с тела может. А если и не справится любовь вселенская с заразою, так хотя бы счастлив князь какое-то время перед смертию побудет.
Очень она хочет принести ему счастья. Но нет у неё ничего, травки только, а они глубоко не идут. Выпьет Пётр травок, да и причинит себе смертельную рану.
Что же у неё есть-то? Да только она сама. Собой, значит, пожертвовать надо.
Тошно Февронии, страшно. Что задумала она: пожертвует собой, поможет ему через себя от гордости излечиться, даст возможность ему таким же, как она, стать… даст возможность.
Может, он ещё и откажется. И тогда ей не придётся покидать родные места, терпеть обиды и поругания, жить не своей жизнью. Он подумает, что берёт её в рай, из грязи в князи, но это для неё будет катастрофа всей её жизни. Может, он и откажется… и она будет свободна; но она не может не предложить, она не вправе, она должна предложить это из любви…
Она предлагает ему на ней жениться.
«А потому что травки не действуют, князь. А потому что ты пока с миром бороться не кончишь, ничего глобально с тобой не изменится. И улучшение твоё временным будет. Я девушка тёмная, я слепая, я не знаю: может, другие какие-то способы есть… может, тебе надо бросить жуткое это твоё княжеское правление и смертоубийственные занятия, и уйти жить отшельником. Но ты же князь, ты нужен народу, от врагов Русь защищаешь, нельзя, значит, тебе уходить.
А раз нельзя тебе плохое бросать, то возьми меня с собой, князь, там вместе как-нибудь разберёмся. Тебя будут бить за меня и ругать, а я буду помогать тебе видеть любовь и смиряться, так сердце твоё и очистится».
Картинка вторая. Пир у князя.
«Вот мои други, собраты мои, вместе со мной кровью мечи обагрявшие. Вот жёны их знатные. Все они меня дурачком считают убогеньким. Мол, лихая заразная хворь помутила ум князя, что дал он себя девке простой опоить-одурманить, пустил её в палаты свои. Фиктивным брак признать требуют. Митрополита, сволочи, подсылают, митрополит уж и прошение Патриарху составил: брак аннулировать по причине княжеского слабоумия.
Смеются над Ней. Убьют ведь Её… Надо бежать.
Куда бежать, как бежать? Растерянность. Не супротив же своих воевать. Знаю, они Её и подкупить пробовали, и запугивать. А Она твёрдословная: «Я женщина замужняя, только мужа слушаюсь, моего господина, а вы, иуды, прочь идите…»
Предлагали ей всё её село возродить, дать денег на стройку храма, больниц, чего она там хочет. Отвечала: «Если муж разрешит».
Я, значит, никто среди этих. По их правилам играю – вместе делим добычу военную, в верности мне клялись. А полновластно княжить тут мне никто не даст. Политика такая.
Февроньюшка, матушка, любушка, что делать будем?»
«А пойдем мы с тобою, Свет очей моих княже, на природу, на волю. Есть у тебя поместье? Где холмы, горы, деревья, озёра. Там у Бога спросим, что делать. А пока будем мирно там жить. Успокоиться нужно тебе… Видишь же, князь, только в спокойном месте болезнь твоя утишается, а в беспокойном растёт. Не хотят они, чтобы ты ими правил, так позволь им это, на то, значит, Божия воля».
«Кто Она мне? Половинка моей души, половинка моего сердца. Жил я без Неё так, словно сердце моё потеряно было. Сколько девушек красивых было! Знатных, ярких, интересных. Послушные были моей воле и моему кошельку. Ни к одной не было у меня доброты и милосердия.
А Она… у Неё сердце такое чистое. Только через Неё я познал спокойствие. Только Она показать мне сумела, что можно остановиться, глаза распахнуть – на небо, на воду… И никто не умрёт от этого, и мир не кончится. И, даже, только тогда не умрёт.
Она показала мне, что всё, за что я держался, и что причиняло мне боль – необязательно, даже умирать не обязательно. Что Бог – это жизнь, Бог живой.
Помню, когда увозить её из деревни собрался, батюшка ко мне прибежал тамошний, духовник, знавший её с малолетства. Просил меня: князь, не делай худое дело, пощади Февроньюшку, дитё ведь это малое. Худому она не научена, трудно ей будет, сгубят её там. Ты её понапрасну сгубишь, по прихоти, мало что ли тебе девок для б..дства! А я его толкнул, поди, мол, дурак, не твоё дело, я Её беречь буду и все условия Ей предоставлю!
А вышло всё по его словам. Только не погубилась Она, а и меня вытащила, второй раз».
«Так оно, значит, в Божьем мире, не в адовом. В адовом мире ты борешься с демоном, и чем более борешься, тем более он тебя изнутри поедает. И нет тому конца, ибо поедает демон даже то, что уже поедено, и нет исцеления.
В Божьем мире надо не бороться. Надо уйти туда, где есть чистота. Надо хранить сердце своё в чистоте. И любовь творить вокруг себя. Как не надо жить в огне, но надо жить в тихом месте, и только когда пожар потухнет и творящие его успокоятся – возвращаться.
Если нужен, сами позовут, сами придут и предложат. Вот же он я. Хочешь, народ, сумятицы и правителей, бьющих тебя палками? Или тишины, спокойствия, мира? Выбирай, народ. А народ, он всегда сердцем чист, он большой Божий ребёнок. Узнал народ, что князя хорошего выгнали, что князь сам ушёл и с женой, которая славная, которая помогала народу. Узнал народ, да и потребовал князя-мученика вернуть. Не обрадовался я даже такому повороту, ибо боялся уже, что всё повторится, что заставят меня творить неправедные дела.
Но нет, успокоилось как-то всё.
Потому что в Божьем мире всё само успокаивается, важно лишь зло отпустить и за зло не держаться».
Диеты и аскезы, часть первая
I. Диета.
Ум: Что-то мне в тебе, тело, не нравится.
Тело: Аааааа, мамочки, куда спрятаться, меня не любят!!!
Ум: Стой, гадина, к ответу! Вот это что за жирная складка? Зачем вчера мороженку жрало? Всё, слушай: теперь с утра вот эту штуку ешь. У неё вкус картона? Отлично. Потом эту. И всё.
Тело: Караул, она меня голодом уморит! От чего её бабушка в блокаду померла? Срочно перестраиваемся: в какое время она менее активна и бдительна? Ночью? Теперь мы хотим жрать ночью.
Ум: Стоп! Я ночью хочу спать!! Вот я тебя снотворным, допрыгаешься у меня.
Тело: Ничего, мы что-нибудь придумаем… У нее работа тяжелая? Отлично, после работы двойной заброс соляной кислоты в желудок, плюс отупляющее в мозг, плюс удовольствие от эндогенных опиатов… нее, на опиаты она не заработала, хватит ей и эндогенного алкоголя, пусть сидит пьяненькая и кушает.
Ум: Что происходит?? Почему меня после работы тянет выпить, и я всё жру как не в себя? Нет, так дело не пойдёт, займёмся самовнушением. Слышь, тело, ты должно быть красивое, а то тебя бросит мужик.
Тело: Кто? Мужик? Ха-ха. Я уже так оголодало, что его съем, пожалуй.
Ум: Тело, да это же стыдно! Нельзя распускаться, так мама говорила.
Тело: Кто, мама? Мама мне так не говорила, мама говорила «съешь побольше, нельзя на тарелке оставлять». Погоди-ка… точно, был кто-то, кто говорил «нельзя, нельзя», растопыривался, много места занимал. Надо стать пожирнее, занять побольше места и выпереть его с территории. Дай-ка мне булочку…
Ум: Тело, помоги мне, я чувствую слабость, сонливость, может я замерзаю и вот-вот умру… Что делать?
Тело: Всё нормально, это я жру.
Ум: Слушай, а может я просто отрежу от тебя жир, а? Вон сейчас в клиниках делают.
Тело: Чего????? Только попробуй. В другом месте наращу. Боли выделю столько, что всю жизнь помнить будешь, как со мной бороться.
Куда это ты вяло ползёшь? Холодно, надень мне на уши шапку. Что??? На тренировку? Эй, осторожнее, у меня стенокардия! У меня двоюродной сестры тётя третьего мужа племянница от ишемии померла! Усиливаем сердцебиение. Холодный пот. Да она поесть забыла!!! Скачок глюкозы. Трясущиеся ноги. Слышь, подруга, ещё пару раз и устрою тебе диабет, чтоб лежала смирно на коечке. Или лучше паническую атаку попробовать? Тренировка ей, ага конечно. Шапку надень и домой.
II. Пост.
Тело: Стой, а что это там так сладко пахнет?
Ум: Это нельзя, потому что Иисус умер.
Тело: Кто-то умер? Ой, какое горе. А сколько надо горевать? Всё, погоревали, хочу пироженку.
Ум: Тело, ты не поняло. Он всех любил, а потом умер.
Тело: Ой, божечки… (плачет).
Ум: Ты понимаешь, что мир убил Иисуса, мир сделал себе плохо.
Тело: … (взирает в ужасе).
Ум: И всё хорошее мир тоже в себе убивает. Вот ты, забыло о любви, хочешь всё время жрать, как свинья.
Тело: Я не забыло о любви!!! Я не хочу больше жрать!! Я… это… я вообще больше ничего есть не буду. Не лезет. Отвращение. Как это так, жрать, а Иисус умер. А он всех любил. Можно я заболею анорексией?
Ум: Анорексией нельзя. Жалко маму и бабушку, они переживать будут.
Тело: А как же тогда быть?
Ум: Нуу… пожертвуем собою ради них, съедим в гостях что-то. Надо быть терпеливыми к близким.
Тело: Ладно, но я должно как-нибудь выразить скорбь по этому поводу. Можно у меня выпадут волосы?
Ум: Да какая разница, можно.
III. Влюблённость и любимое дело.
Ум: Я встретил вас, и всё былое… Ооо!!! Аааа!!! Какая красота кругом!!! Творить, творить, творить!!!!
Тело: А поесть? (робко)
Ум: Что? Я тебя не слышу, говори погромче. Оо!!! Какая красота!! А я сейчас вот эту финтифлюшку к этой загогулине пришпандорю, офигенно будет…
Тело: Хм, а мне тоже нравится. Но… мы с тобой ничего не забыли?
Ум: ААА, не получилось! Развалилось!! Пипец!! Так, собираем вторую попытку…
Тело: Понятно, ум меня не слышит. Придется самому добывать питание. Расщепляем жиры. Поедаем шлаки. Это что, отходы? В какие такие моменты я так зажралось, что посчитало это отходами?? Нее, они еще вполне ничего, их еще можно расщепить и вторично переработать. Да и, кстати, пока он там маньячит, я могу побаловаться, включить древние инстинкты охотника. Адреналин в ноги, растим мышечную массу, сокращаем срок и увеличиваем качество сна, внимание, готовься, сейчас я поймаю мышь…
Ум: Почему я жру мышь????
А ничего, вкусная была. Так, на чем мы остановились?…
Тело: Я хочу кашки.
Ум: Погоди. Еще полчасика, я доработаю.
Тело: Я хочу кашки!!!!
Ум: Что-то я плохо соображать стал. Наверное энергии мало, надо поесть. Что это рядом лежит? Ням.
Тело: Уф. Наконец что-то кинул в желудок. Что это вообще такое, даже не пожевал? Бееее… Гадость. Ладно, надо переваривать. А может лучше стошнить? Да вроде не ядовитое. Беее, он это сигаретным пеплом сверху посыпал!!!!! Ну да ладно, всё равно там немножко калорий есть, переварю. А то вдруг он испугается и вообще больше ничего в меня не положит.
Ум: Какое хорошее тело у меня. Весь день всухомятку, и даже не тошнило.
