Свет раннего утра просачивается по краям светомаскировочных штор, а я лежу без сна в кровати с балдахином и смотрю, как перед глазами постепенно вырисовывается комната. Еще совсем недавно серые стены этой школы и отсутствие электричества страшно угнетали меня. Я чувствовала себя такой одинокой в этом мрачном замке, укрытом в глухом лесу, вдали от всего, что мне близко и дорого. И вдруг с удивлением осознаю, что больше не чувствую себя здесь в ловушке, хотя понятия не имею, когда все изменилось, когда изменилась я…
Раздвинув шторы, впускаю в комнату тусклый свет. В спальне очень холодно, на ледяном каменном полу ноги мерзнут даже в носках. Подхожу к старинному туалетному столику, где стоит тазик с водой, а рядом чистое полотенце. Плеснув себе в лицо немного воды, рассматриваю свое отражение в зеркале. Синяк под глазом, куда меня пару недель назад ударил Маттео, уже едва заметен, ссадины на руках и ногах, полученные при падении с дерева, откуда меня спихнул Феликс, все еще красные и воспаленные, но уже начинают затягиваться. Синяк на челюсти налился фиолетовым цветом и стал темнее, чем вчера, на теле нет живого места, но все это кажется такой ерундой по сравнению с предстоящими поисками папы.
Смотрю в окно. Между ветвями высоких деревьев, кружась, подрагивают первые снежинки.
– Снег, – выдыхаю я, и меня тут же охватывает тоска по родному Пембруку, по Эмили и нашим зимним развлечениям. А потом я вспоминаю, какой сегодня день. – Двадцатое декабря, – шепчу я, и в груди становится тесно.
…– Двадцаааатое декабряяяя! – кричим мы с Эмили в задние окна папиного грузовичка.
Земля покрыта толстым слоем пушистого снега, сверкают серебристые деревья, а городская площадь напоминает идиллию с праздничной открытки из Новой Англии.
– Ну, что мы сегодня будем делать? Поедем кататься на санках? – сидя за рулем, спрашивает папа.
– Вообще-то… – Эмили хитро поглядывает на меня. – Мы хотели бы поехать на пруд Истбери и покататься на коньках, если вы согласитесь нас туда отвезти.
– Завтрак, катание на коньках, горячий шоколад, санки, – перечисляю я, полностью разделяя энтузиазм Эмили. – А потом закажем большую пиццу или даже две и поездим на машине по городу, посмотрим на праздничные украшения в богатых кварталах.
Папа подъезжает к закусочной Люсиль и выключает мотор.
– Сегодня твой день, Нова. Готов выполнить любые ваши желания, девочки.
Зимой, вскоре после того, как мне исполнилось шесть лет, и через пару месяцев после смерти мамы, папа завел новую традицию – Зимний праздник двадцатого декабря, наш собственный выдуманный праздник, который никак не был связан с нашей потерей. Эмили тоже каждый год принимала в нем участие. Бывало очень весело, когда двадцатое декабря приходилось на выходной, но в миллион раз лучше, если оно выпадало на будний день и родители позволяли нам не ходить в школу.
Мы с Эмили, широко улыбаясь, выскакиваем из грузовичка. Под ногами хрустит только что выпавший снег, и нас охватывает особенная радость от сознания того, что мы занимаемся чем-то поистине замечательным, пока все остальные ломают мозги над математикой…
Кто-то стучит в дверь моей спальни.
– Войдите, – говорю я, вытирая лицо полотенцем.
В комнату входит Пиппа, молодая горничная, которая убирает у нас в апартаментах. Через руку у нее перекинута моя только что отглаженная школьная форма.
– Доброе утро… – неуверенно произносит Пиппа таким голосом, что это скорее похоже на вопрос, чем на обычное приветствие.
Она раскладывает мои черные легинсы и белую льняную рубашку на крышке сундука в изножье кровати.
– Спасибо, – говорю я, пытаясь придать своему голосу живость, но выходит как-то неловко.
Взгляд Пиппы скользит по синякам у меня на руках, выступающим из-под закатанных рукавов ночной рубашки. Она тревожно хмурится, и я быстро опускаю рукава, но этот жест только напоминает мне о кошмаре, который я видела во сне прошлой ночью. Я улыбаюсь в надежде успокоить ее, но, похоже, никакие улыбки тут не помогут. А если я не могу убедить Пиппу, что ничего страшного не случилось и со мной все в порядке, у меня нет никаких шансов убедить в этом одноклассников, больших специалистов в области обмана.
Пиппа останавливается на полпути к двери и смотрит мне в глаза, как будто хочет о чем-то спросить, но тут появляется Лейла, и горничная, извинившись, уходит. Как же хочется сказать «до свидания», обнять ее и поблагодарить за то, как замечательно она заботилась обо мне все это время. «Никто не должен знать, что мы уезжаем», – напоминаю я себе.
– Я ей передам, – тихо произносит Лейла, когда закрывается дверь в коридор. Несмотря на недавнее пребывание в темнице, Лейла, как всегда, выглядит собранной и уравновешенной. По плечам блестящей темной волной струятся распущенные длинные волосы. – Хотя твое чересчур эмоциональное поведение и кажется мне странным, Пиппа – хороший человек, и я знаю, что ей будет приятно, если ты с ней попрощаешься. – В голосе Лейлы не слышно никаких эмоций, как будто она считает вежливость всего лишь пустой формальностью.
Я с благодарностью киваю.
– И еще: раз вы с Эшем сегодня уезжаете, самое время поговорить о том, где, по-твоему, сейчас может быть твой отец, – продолжает она. Меня накрывает новая волна страха. – Как тебе кажется, он скорее напрямую бросит вызов своей Семье, чтобы отомстить за смерть твоей тети? Или же будет скрываться и собирать информацию в поисках более тонкого хода?
– Я бы сказала, что месть не в его стиле, – отвечаю я и кусаю ноготь, – но если я что и выучила в этой школе, так это то, как мало на самом деле я знаю своего отца. – Поднимаю глаза и смотрю на Лейлу. – Могу лишь предположить, что он задумал что-то очень опасное. Иначе не отправил бы меня сюда.
– Хорошо, это уже кое-что, – говорит Лейла с присущим ей задумчивым выражением лица. – Если он решил внедриться на территорию Львов, это точно небезопасно.
Я сажусь на край кровати.
– Именно эта мысль и не давала мне полночи спать.
Лейла заправляет волосы за ухо и присаживается рядом со мной.
– Если он отправился к Львам, скорее всего, он где-то в Великобритании. Это центр их власти, там живет Джаг, там наиболее сильны их союзники. – Она усаживается поудобнее, поворачиваясь ко мне. – У нашей Семьи есть связи в Великобритании. Собственно говоря, у всех Семей там есть связи. – Она замолкает. – Только я сомневаюсь, что Волки непременно станут помогать вам с Эшем. Не все члены нашей Семьи ненавидят Львов так, как мы. – Она смотрит на меня, как будто только что приняла какое-то решение. – А без помощи ты не сможешь найти своего отца.
Я отвечаю на ее взгляд, стараясь разгадать подтекст этого простого утверждения.
– Я и не спорю, Лей. Но что ты предлагаешь?
– Используй связи Медведей.
– Но я никого из них не знаю.
– Может, и нет, но Маттео наверняка знает, – говорит Лейла.
Я морщусь.
– Ты же не думаешь, что я стану просить Маттео о помощи? Каковы мои шансы на успех? Он меня терпеть не может, – возражаю я.
– Я и не говорю, что это будет легко. Я только хотела сказать, что это умный ход, – хладнокровно отвечает она.
Я шумно выдыхаю. Теперь мне будет еще сложнее пережить этот последний «нормальный» день.
Сажусь рядом с Лейлой на уроке по ядам, который проходит в комнате, похожей на средневековый вариант школьной химической лаборатории. Комнату обогревает большой камин, в котором мы также нагреваем и готовим ядовитые вещества, а еще неподалеку стоит огромная каменная чаша с водой. В Академии Абскондити вам не дадут защитных очков, чтобы уберечь глаза от случайно брызнувшего яда, зато, если вы ненароком подожжете себя, вас тут же погасят. Ну хоть что-то… Впрочем, что меня действительно обескураживает, так это не отсутствие элементарных правил безопасности в школе, а то, что я каким-то образом быстро привыкла к этим полным риска урокам. Абсурд какой-то! При мысли об этом хочется в недоумении покачать головой, но нельзя – одноклассники непременно обратят на это внимание. С той минуты, как сегодня утром я вышла из своей комнаты, постоянно ловлю на себе пристальные взгляды и учителей, и учеников.
Не сомневаюсь, что Аарья превратила рассказ о моих родителях-бунтарях, Ромео и Джульетте Альянса Стратегов, в настоящее шоу. Перворожденная дочь Семьи Медведей сбежала с первенцем Семьи Львов, а за ними в погоню пустились нанятые Львами убийцы. В сочетании с кратким объявлением директора Блэквуд о смерти доктора Коннера и необъяснимыми ранами и синяками у нас с Эшем ее болтовня привела к тому, что все перешептываются у меня за спиной, бросая украдкой подозрительные взгляды.
– Садитесь, мои хорошие, – говорит профессор Хисакава. Так она приветствует нас в начале каждого занятия по ядам. Она оглядывает комнату сверкающими из-под ровной челки глазами. – Сегодня нам предстоит обсудить так много замечательных вещей! Не будем терять ни минуты!
За деревянным столом через проход от нас сидят Аарья и Феликс. Аарья переставляет перед собой флаконы и склянки, наполненные различными ужасами, и что-то насвистывает себе под нос. То и дело она высокомерно поглядывает на сидящего к ней спиной Брендана. Она явно гордится ролью, которую сыграла в гибели доктора Коннера. Однако больше всего мне не дает покоя тот факт, что Брендану – если все считают его причастным к заговору против меня – почему-то не назначили никакого наказания. Может, от наказаний его защищает статус будущего главы Львов? Или против него просто нет улик?
Перевожу взгляд на Феликса. В отличие от Аарьи, он пребывает в каком-то оцепенении и напряжен так, что даже длинный шрам на скуле натянулся. Выглядит он не менее израненным, чем мы с Эшем, а судя по неподвижной позе, нетрудно догадаться, что у него, как и у меня, после падения с дерева на теле нет живого места. Он ни разу не взглянул на меня с тех пор, как вошел в класс. Что ж, наверное, тяжело смотреть на человека, которого ты пытался убить, а тот потом, не сказав всей правды, спас тебе жизнь.
– Atropa belladonna, или сонная одурь, – с улыбкой говорит Хисакава, упиваясь своей страстью к ядам. – Мрачная сирена любого хорошего аптекаря и, позвольте заметить, один из самых романтических ядов.
«Атропа, – про себя повторяю я, приступая к привычному анализу, – это, скорее всего, в честь греческой богини судьбы Атропос, старшей из трех мойр, которая перереза́ла жизненную нить смертных, – потому и «сонная одурь». А bella donna в переводе с итальянского означает “красавица”». Бросаю взгляд на Брендана. Яд – это, пожалуй, единственное, чем они с дружками еще не пытались меня прикончить, хотя я ни минуты не сомневаюсь: представься ему такая возможность, он не преминул бы ею воспользоваться.
Брендан сидит за столом один. Его густые светлые волосы резко выделяются на фоне темного дерева и мрачных каменных стен. Никта еще не вернулась из темницы после нападения на меня с мечом, и, судя по тому, как Брендан хмурится, глядя на ее пустой стул, он, очевидно, знает, что она не придет. Он избегает моего взгляда, но временами неприятно прищуривается, и я уверена, он заметил, что я на него смотрю. Лейла пинает меня под столом ногой, что наверняка означает: «Не будь дурой, не подзуживай Брендана, ведь тебе осталось провести здесь всего один день».
Снова концентрирую внимание на Хисакаве, которая стоит перед большим камином, сцепив руки за спиной, и покачивается с пяток на носки.
– Самое удивительное в белладонне – это то, что в истории сохранилось мало примеров отравления ею. Однако мой любимый пример связан с отравительницей по имени Джулия Тофана, жившей в семнадцатом веке. Она готовила средство под названием аква-тофана, которое на протяжении более пятидесяти лет продавала только женщинам, чтобы помочь им избавиться от мужей. Это средство не наносили на кожу, его подливали в суп. По некоторым данным, Тофана помогла отравить более шестисот мужчин по всей Италии, прежде чем ее наконец поймали и казнили. – Хисакава мечтательно вздыхает – так некоторые люди реагируют на трогательное лирическое стихотворение. – Итак, скажите, почему мне так нравится нечто, у чего существует слишком мало образовательных примеров?
Аарья откидывается на спинку стула – сама расслабленность.
– Потому что белладонну легко достать и она растет в природе по всему миру.
– Из чего логично было бы заключить, что известных случаев отравления белладонной должно быть больше, а не меньше, – возражает ей Хисакава.
– Именно, – говорит Аарья таким тоном, как будто только что выиграла приз на ярмарке. – Белладонна – действенное средство и в то же время легкодоступное, а это значит, что те, кто ее использует для отравления других, почти не попадаются. И это ее лучшее качество.
– Точно! – восклицает Хисакава, приподнимаясь на пальцах, чтобы подчеркнуть свои слова. – И все же почему так редко попадаются те, кто использует белладонну?
Лейла открывает рот, чтобы ответить, но ее опережает Брендан:
– Потому что белладонна не используется и никогда не использовалась только для убийства. Женщины закапывали ее в глаза, чтобы расширить зрачки, что в те времена было модно. Смесь с морфином называлась «Сумеречный сон» и применялась как обезболивающее при родах. Она до сих пор входит в состав лекарств, которыми лечат все что угодно, от болезни Паркинсона до бронхита.
– Молодец, – говорит Хисакава. Лейла разочарована, что ей не удалось ответить первой. – Белладонна широко распространена. Поэтому ее часто игнорируют как действительную причину смерти. Вместо этого причиной смерти объявляют передозировку или чересчур продолжительное применение лекарства. Может, даже самодельное снотворное.
Брендан упивается похвалой Хисакавы, а я вспоминаю свитки в библиотеке, на которых записаны лучшие ученики в каждом предмете за последнюю тысячу лет. Эш говорил, что, если не преуспеешь в Академии, тебя могут счесть непригодным для положения главы Семьи. Даже после того, как тебя сюда приняли, ты должен постоянно демонстрировать собственные таланты и доказывать свое превосходство над другими.
Хисакава проводит пальцами по краю стола и опирается о него.
– Как я вам говорила на прошлой неделе, важно использовать то, что у вас уже имеется, на благо себе. Смешивайте. Так делала Джулия Тофана, когда готовила средство для убийства мужей. Но это важно не только для отравителей. Это важно и при установлении наличия яда. В наиболее уязвимом положении вы оказываетесь, когда все вокруг вас кажется нормальным, таким, каким должно быть.
Хисакава смотрит на меня, а я на нее. Пытаюсь проанализировать выражение ее лица, чтобы понять, не говорит ли она что-то такое, что мне обязательно нужно услышать. Она не впервые пытается передать мне сообщение от директора Блэквуд.
Стоило мне подумать о директрисе, как в следующую секунду, словно по мановению волшебной палочки, дверь открывается и в комнату входит Блэквуд. Волосы, как всегда, стянуты в тугой пучок, на ней обычная форма – белая блузка с кружевами под черным блейзером и такие же черные брюки.
– Прошу прощения за вторжение, профессор Хисакава, однако, если вы не возражаете, я бы хотела незамедлительно кое с чем разобраться.
Лейла с тревогой смотрит на меня.
– Разумеется! – Хисакава приглашающим жестом обводит комнату рукой.
Снова со стоном открывается тяжелая деревянная дверь, и в сопровождении двух охранников входит Никта. О нет! Сердце уходит в пятки, и я чуть ли не на дюйм вжимаюсь в стул. Кудрявые волосы Никты свисают тусклыми безжизненными прядями, под глазами черные круги, как будто она не спала несколько недель, не помогает даже перманентная подводка на веках. Лицо осунулось, плечи безвольно опущены.
Брендан отодвигает стул, явно намереваясь встать и помочь ей, но Блэквуд бросает на него суровый взгляд, и он замирает на месте.
Охранники даже не держат Никту, и у меня в голове крутится только одна мысль: каким же кошмаром должна быть темница, если она смирила даже такую неукротимую и злобную девчонку.
– Новембер, – говорит Блэквуд. Мне хочется спрятаться под партой. В Академии есть только одна вещь, еще более страшная, чем темница, – это система наказания «око за око». – Подойди сюда.
Я встаю. В мрачной тишине комнаты звук отодвинутого стула кажется грохотом. Все взгляды прикованы ко мне.
– Покажи нам руку, – велит Блэквуд, и я нехотя приспускаю белую льняную рубашку с плеча, обнажая четырехдюймовый порез, с которого недавно сняли швы. Блэквуд поворачивается к Никте: – Никта, во время урока ты подменила затупленный меч для практических занятий на острый. Насколько я поняла из беседы с твоим преподавателем, ты собиралась убить им Новембер. За это тебя посадили в темницу. Но вопрос раны, которую ты нанесла, остается открытым. Согласно нашим правилам, сейчас Новембер получит возможность нанести ответный удар.
Блэквуд протягивает руку, и один из стражников подает ей свернутый кусок кожи, висевший у него на поясе. Она разворачивает его. Отблески огня танцуют на лезвии ножа.
Блэквуд протягивает мне нож. Я с неохотой беру его.
– Око за око, Новембер. Ты имеешь право порезать ей руку так же, как это сделала она. И больше никакой расправы. – Она предостерегающе смотрит на меня.
Инстинктивно оглядываюсь на Лейлу – вдруг что-нибудь в ее лице подскажет, как вести себя в этой чудовищной ситуации, но она с каменным лицом уставилась на директрису.
Разглядываю нож, потом смотрю на Никту. Она встречается со мной взглядом и, хотя совершенно ясно, что она едва держится на ногах, с гордым видом выпрямляет спину. Не понимаю, как причинение ей боли изменит тот факт, что она пыталась меня убить. От этого мы точно не станем квиты. Но я не могу просто взять и отказаться от ответного удара; все здесь сочтут это слабостью. У меня на лбу выступают капельки пота.
Блэквуд наблюдает за мной и замечает мое колебание.
– Не думаю, что тебе нужно еще что-либо объяснять, учитывая, что я уже делала это раньше. – Она имеет в виду мой второй день в Академии, когда Маттео врезал мне кулаком по лицу. – Правила распространяются на всех, и ты не исключение, Новембер.
Аарья в восхищении втягивает воздух, как будто годами не видела более увлекательного представления.
Нож у меня в ладони кажется инородным телом. Я не чувствую его привычного веса. Бросаю взгляд на дверь, а когда снова смотрю на Никту, внутри у меня все переворачивается.
– Я хочу осмотреть нож, – вдруг заявляет Никта, прерывая ход моих мыслей. Несмотря на крайне изможденный вид, по ее тону сразу ясно, что она не растеряла былого пыла. – Это ведь урок по ядам. Откуда я знаю, что она сейчас не покрыла лезвие какой-нибудь отравой?
Все смотрят на Блэквуд, которая медлит с ответом. Неужели она и правда подумывает о том, чтобы дать Никте нож? Я переминаюсь с ноги на ногу.
– Я исполню твою просьбу, – говорит Блэквуд, и от изумления я едва не выпускаю нож из рук.
Аарья радостно хлопает себя по колену. Щеки Лейлы покрывает смертельная бледность.
Блэквуд забирает у меня нож и передает его Никте. Та медленно рассматривает лезвие и рукоятку. Нюхает ее, трет пальцем клинок и подносит металл к свету. Все ученики, затаив дыхание, внимательно следят за ее действиями. В классе так тихо, что я слышу звук собственного дыхания.
Внезапно Никта резко подается вперед, выставив перед собой нож. Непроизвольно вскидываю руку, чтобы защититься. Охранники окружают Никту. Но она останавливается и смеется.
За спиной слышу презрительное фырканье и сдавленный смешок Брендана.
– Насколько я понимаю, ты удовлетворена, – говорит Блэквуд Никте, не ругая ее за выпад.
– Почти, – отвечает Никта.
Но она не смотрит на Блэквуд, ее взгляд прикован ко мне. Убедившись, что полностью завладела моим вниманием, Никта поднимает нож к собственному плечу, хладнокровно наносит себе порез и при этом даже не вздрагивает. Ее губы искривляются в усмешке. Она возвращает нож Блэквуд рукояткой вперед и вытирает окровавленную ладонь о рубашку, оставляя на ней размазанное красное пятно.
– Ну вот и все, – говорит Никта, глядя мне в глаза. – Мы квиты. Можешь больше не смотреть на дверь так, будто хочешь разреветься и убежать.
Я напрягаюсь. «Как, черт возьми, ей удалось обойти меня в ее же собственном наказании!» Теперь мое бездействие лишь навредит мне: все поймут, что когда дело доходит до драки, я трусливо ухожу в сторону.
– Во-о-обще-то, – медленно, по слогам выговариваю я, стараясь не допустить, чтобы в голосе прорезались нотки страха, – то, что ты порезала себе плечо, вовсе не означает, что мы квиты. На самом деле я давно уже не видела настолько никчемного с точки зрения стратегии хода.
Если раньше Лейла выглядела испуганной, то теперь она, похоже, и вовсе перестала дышать. По левой руке Никты стекает кровь. Глаза злобно прищурены.
Блэквуд не успевает сказать ни слова, как я выхватываю у нее нож и делаю выпад. Не задев здорового плеча Никты, разрезаю острым лезвием ткань ее рубашки. От неожиданности Никта охает и резко отскакивает в сторону.
Ученики смотрят, выпучив глаза. По выражению лица Никты я догадываюсь, что она буквально задыхается от злости, и не столько на меня, сколько, прежде всего на себя – за то, что не смогла сдержаться и при всех вот так отскочила.
Я смеюсь.
– Да нет. Наверное, мы все же квиты. Теперь, когда ты смотришь на дверь так, будто хочешь разреветься и убежать.
Она стискивает зубы и смотрит на меня с такой яростью, словно ей не терпится прямо сейчас оторвать мне голову, и хотя я не вижу Брендана, чувствую, как его взгляд буравит мне спину. И это называется «нормальный» день?