Адольф фон Эрнстхаузен
Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943
Предисловие
Факты в этой книге изложены с той степенью их соответствия происходившим событиям, которой я мог достичь с целью сложить из отдельных кусочков мозаики историческую картину событий Второй мировой войны. Тем самым я хотел показать, каким образом война воздействует на людей, которые пережили ее.
Все описанное мной я наблюдал с точки зрения германского офицера-фронтовика. При этом я не старался представить себя и своих боевых товарищей не лучше и не хуже, не жестче и не мягче, не проще и не сложнее, чем мы на самом деле были. Не избежал я также ни критики командования там, где мне это представлялось оправданным, ни описания болезненно-неприятных процессов; но все же я прошу читателя не выносить на этом основании никаких окончательных приговоров.
Мне удалось воздержаться от всех попыток искусственно выстраивать действие в этой книге. Это делает Творец истории, который гораздо лучше знает человеческую природу. Я же постарался отобразить краткую главу новейшей германской истории – кампанию 1942/43 года, наступление от Северского Донца до Кавказа и отход на Кубанский плацдарм, представленную такой, какой она была: сначала «бодро-веселой» наступательной войной, вскоре утратившей весь свой запал, затем застывшей в судорожном оцепенении и потом, после обескровливания войск, трагедией неслыханных масштабов. В общественном сознании эта кампания не нашла соответствующего внимания лишь потому, что была заслонена более крупной трагедией Сталинграда. Оба этих события обозначили поворотный пункт в безнадежной для немцев войне. Но за кулисами стоял тот демонический зачинщик, который не желал видеть действительные обстоятельства, разворачивающиеся с судьбоносной логикой, и который в запутанном положении не видел никакого другого выхода, как только приказ: держаться любой ценой! Все это представляет нам в совершенно чистом виде, без каких-либо примесей, ситуацию, которую не могла бы создать никакая самая богатая поэтическая фантазия.
Рукопись этой книги была закончена уже в 1946 году, когда воспоминания еще не успели померкнуть в моей памяти. Лишь позже были сделаны незначительные дополнения (как следующая за предисловием краткая глава «Исходное положение на май 1942 года»), чтобы обрисовать стратегические рамки, в которых разворачивались описанные боевые действия, и отчетливее представить политическое закулисье. В качестве источника для подобных дополнений послужила «История Второй мировой войны» Курта фон Типпельскирха.
Адольф фон Эрнстхаузен
Исходное положение на май 1942 года
Гитлер рассчитывал в результате одной быстрой кампании летом 1941 года (операция «Барбаросса») уничтожить все русские армии до начала зимы и в результате получить свободу для развязывания войны с Англией. Он недооценил своего противника. Контрудар, нанесенный ему на русском театре военных действий зимой 1941/42 года, поставил Германию в весьма опасное положение, что обернулось для Гитлера значительным падением престижа и поколебало уверенность его противников и союзников по военным действиям в непобедимости германских вооруженных сил. Поэтому летом 1942 года он должен был попытаться осуществить на Востоке перелом военных действий в пользу Германии.
Для этого на южном участке Восточного фронта было подготовлено германское наступление с целью овладеть плодородными землями Восточной Украины (так автор именует земли Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев (а также других субъектов Федерации) РСФСР в составе СССР. К началу летнего наступления почти вся Украинская ССР (в составе СССР) была немцами уже захвачена, за исключением восточной части Донбасса. – Ред.) и нефтяными месторождениями Кавказа. При этом ожидалось, что советское военное командование задействует значительную часть своей армии для обороны этого жизненно важного для России региона, а также предполагалось, что германский вермахт окажется в силах уничтожить собранные здесь вражеские силы.
Еще до того, как Крым после победы на Керченском полуострове (Керченская оборонительная операция советских войск 8—19 мая 1942 г., в которой из 249,8 тыс. чел. было безвозвратно потеряно (пленные и убитые) 162 тыс. 282 чел., 14 284 чел. было ранено. – Ред.) и взятия Севастополя (оборона Севастополя продолжалась с 30 октября 1941 по 4 июля 1942 г. – Ред.) оказался целиком в немецких руках, на пространстве между Таганрогом и Курском началось стратегическое сосредоточение и развертывание групп армий «А» и «Б».
Русские пытались опередить германское наступление, предприняв попытку окружения войск под Харьковом (12 мая 1942 г.). Попытка эта потерпела крах. Южная часть русских клещей сама оказалась в котле (23 мая) и в ходе нескольких ударов до 29 мая была уничтожена. (Из окружения вырвалось только 22 тыс. чел. Безвозвратные потери советских войск в Харьковском сражении составили 170 958 чел. – Ред.)
Это поражение пошло на пользу германским планам, поскольку значительно ослабило оборонительную мощь русских войск. Однако вермахт еще не настолько продвинулся в своей подготовке наступления, чтобы нанести удар непосредственно после этого успеха. После него прошло еще четыре недели. (Операции перед генеральным наступлением, соответственно, операции «Вильгельм» на волчанском направлении и «Фридерикус II» на купянском направлении, были проведены 10–14 июня и 22–26 июня. – Ред.)
В дороге
В самом начале войны я был прикомандирован к артиллерийскому полку, которому выпал жребий следовать за боевыми действиями, не принимая в них участия; после чего, наконец, мне пришлось служить в гарнизонной команде, что меня совершенно не устраивало. Поэтому в начале 1942 года я подал рапорт о переводе меня на Восточный театр военных действий. Вскоре после этого я был вызван в Берлин, в управление личного состава сухопутных сил, где мне сообщили, что мой рапорт поступил в самое подходящее время. Планировалась переброска нескольких легкопехотных дивизий, получивших теперь название егерских, для ведения военных действий в горной местности, при этом имелся некомплект командиров в подразделениях горной артиллерии. Поскольку из моих документов следовало, что я участвовал в Первой мировой войне, будучи именно в горной артиллерии, то мне было предложено в течение нескольких недель обновить свои познания в горноартиллерийском деле.
После этого в мае 1942 года я был направлен в 97-ю егерскую дивизию, стоявшую на реке Северский Донец.
Мы днями и ночами сидели или лежали на жестких деревянных полках вагонов третьего класса. Поезд с отпускниками, возвращающимися на фронт, медленно тянулся через всю Украину. Но гораздо больше, чем возвращающихся отпускников, в поезде ехало личного состава пополнений, которые должны были восполнить потери на фронте после кровопролитной зимней кампании и в ходе еще продолжающихся боев в районе окружения советских войск под Харьковом. Вместе со мной ехал на фронт также и мой будущий коллега Циммерман, высокий капитан с севера Германии, по многомудрому указанию вершителей судеб из управления личного состава переведенный из береговой артиллерии в артиллерию горную.
Погрузившись каждый в свои думы, мы с ним молча смотрели в сгущающиеся за вагонным окном майские сумерки. Подобно мрачно волнующемуся морю, за стеклом вагона до самого горизонта меланхолично тянулись широко раскинувшиеся черноземные степи – темная однотонная местность. Лишь кое-где иногда появлялись и тут же исчезали тусклые огни человеческих поселений, обычно скрытых в низинах.
На следующее утро наш поезд остановился в небольшом городке, который скорее был похож на большое село. Неподалеку от привокзальной станции были видны купола церкви. Поскольку поезд должен был стоять здесь более часа, мы с Циммерманом вышли из вагона, чтобы осмотреть эту церковь. Дверь в нее оказалась закрытой. Бедно одетый человек, по-видимому церковный служка, стал возиться с громадным ключом, открывая нам дверь. Внутренний вид церкви нас буквально ошеломил. Она была полностью обновлена. У стен еще стояли леса для реставраторов. Они проделали аккуратную и отличного вкуса работу. В новых окладах на стенах висели иконы тонкой работы.
Вскоре появился священник, старый, оставшийся, вероятно, еще с царских времен поп, высокорослый, с ястребиным носом, выдающимся между худыми аскетическими щеками, длинноволосый и с ниспадающей волнами внушительной бородой. Воздев длинную худую руку, он благословил нас и в немногих словах выразил свою признательность германским солдатам, которые возродили деградировавшую при большевиках до магазина церковь, а теперь еще и помогли прекрасно расписать ее.
Наш поезд сделал двухчасовую остановку в Кировограде. Здесь мы с капитаном Циммерманом должны были отметиться в местной комендатуре – чистейшая формальность; после чего нам предстояло следовать к месту расквартирования нашей дивизии. Времени для этого было, как мы посчитали, вполне достаточно. Однако это оказалось нашей ошибкой…
Писарь объяснил нам, что уже 12.30, поверка личного состава закончилась; так что нам надо дожидаться завтрашней поверки, которая состоится в 12.00, и тогда доложиться господину полковнику.
– Ну а где сейчас господин полковник? – спросил я писаря.
– Здесь, в соседней комнате.
– Тогда ступайте к нему и доложите, что майор фон Эрнстхаузен и капитан Циммерман находятся здесь по пути на фронт, просят немедленно ему доложиться, поскольку их поезд должен отправиться в четырнадцать часов.
Писарь удалился и вскоре вернулся со словами, что господин полковник сегодня больше рапортов не принимает. Нам придется задержаться до завтрашней поверки.
– Тоже мне транзитный полубог! – сказал я Циммерману. – Все точно как в Первую мировую!
Пылая от ярости, мы забрали наш багаж с поезда и понесли его в офицерскую гостиницу, «самый фешенебельный отель города», если только этот хлев вообще можно было назвать отелем: совершенно запущенное помещение, несмотря на следы попыток очистить его от грязи и пыли. В комнатах стояли только грубые столы и лавки, кровати с постельными принадлежностями и набитыми соломой матрацами, разумеется, все покрытое слоем пыли. В туалетах стульчаки были разбиты, смыв не действовал. Примитивные отхожие места во дворе, которые проживающие в «гостинице» также могли использовать, оказались неимоверно загаженными.
Сам город больше всего напоминал этот «отель». (До 1924 г. назывался Елизаветградом. Возник в 1754 г. как крепость в царствование Елизаветы Петровны – для защиты от набегов крымских татар и поддерживавших их турок. – Ред.) Облупившиеся фасады немногих домов еще помнили времена царей, на них можно было различить померкший блеск давно прошедших эпох. Но в течение десятилетий здесь явно ничего не делалось для их поддержания в былом состоянии. На того, кто, как мы, приехал сюда из тогда еще не разрушенной Германии, вид такого русского города действовал угнетающе.
Через несколько месяцев подобные города стали мне казаться даже приятными по сравнению с еще более примитивными русскими селами.
На базарной площади мы обнаружили маленькую, но на удивление чистую столовую, в которой готовили хорошие русские блюда по весьма низким ценам. Нас обслуживала пожилая, усталая и согбенная женщина в старом и поношенном платье. Я удивился, когда она бегло заговорила с нами на хорошем немецком языке. Оказалось, что она происходила из немецкой крестьянской семьи переселенцев на Украину, где они некогда благодаря своему трудолюбию приобрели значительное поместье и состояние, сохранив при этом свой немецкий и крестьянский образ жизни. Ее муж пропал четырнадцать лет назад (т. е. в 1928 г.) в ходе кампании по ликвидации крупных крестьянских хозяйств (т. н. раскулачивание. – Ред.). С тех пор она больше не получала от него никаких вестей. Эта женщина явно была много моложе, чем выглядела. Но она вела себя так, как будто ее жизнь уже прожита. Она рассказала нам все, что мы хотели у нее узнать, но каким-то безучастным голосом и с погасшим взглядом, словно дела этого мира ее уже нисколько не интересовали.
– Когда началась война с Германией, мы здесь думали: теперь Германия пропала. Мы думали, что никто не может противостоять громадной Красной армии. Ведь русские целых двадцать лет готовились к войне.
(До начала 1930-х гг. Красная армия была бледным подобием царской армии мирного времени (в первой половине 1914 г. численность русской армии достигла 1 млн 423 тыс. чел., а в Красной армии в 1928 г. было 586 тыс. чел., включая авиацию, флот, войска ОГПУ и конвойную стражу). Только в 1930-х гг. она стала превращаться в современную армию. Невероятными усилиями советское руководство сумело в десятки раз увеличить боевую мощь вооруженных сил к 1941 г., а их численность довести до более 5 млн чел. – Ред.)
– А что теперь здесь думают о нас?
– Поговаривают, что германские солдаты лучшие в мире, поскольку они могут побеждать Красную армию. Люди здесь радовались было тому, что немцы говорили, будто они хотят нас освободить. Народ верил, что они снова принесут независимость Украине. Надеялись, что они снова сделают нас свободными, что не надо будет работать в колхозах, что можно будет снова торговать. Но потом стали понимать, что Гитлер хочет сделать нашу землю германской колонией, и тогда хорошее мнение о немцах изменилось. Теперь говорят: «Германская армия – это хорошо, но те, кто следует за ней, очень плохие, немногим лучше русских комиссаров. Пусть уж лучше нас притесняли те, прежние. Они все-таки наши земляки, а не чужаки, как немцы».
– А как теперь народ относится к большевизму?
– Довольно враждебно, но все же не так враждебно, как раньше. Раньше все ненавидели колхозы. Теперь некоторые, особенно из молодых, говорят: «Это хорошая вещь, и когда система будет выстроена как следует, все будет куда лучше, чем раньше». Они напоминают о том, что Сталину пришлось многое менять в стране. При Ленине развернулся большой террор, как и в первые годы при Сталине. Но потом становилось лучше. Затем Сталин стал проводить и свои социальные программы. Для работающих построились прекрасные дома отдыха. Для их досуга создавались театры, радио и кино. А молодое поколение проводило время в коммунистических клубах. Так что все обещало быть лучше. Если бы немцы пришли сюда десятью годами позже, они бы не смогли предложить народу ничего большего.
– Но у меня не создалось такого впечатления. Мне кажется, по сравнению с Германией, здесь царит отсталость или даже упадок.
– У здешних людей совсем другие запросы, чем в Германии. У них другая культура, своя собственная. То, чего они все хотят, – это свобода. А ее-то вы сюда и не принесли.
За этим разговором мы подчистили тарелки. Женщина собрала их и удалилась на кухню.
– М-да, – пробурчал Циммерман, – мне кажется, она нас уела.
– Если бы это было сказано тому, кому надо, то было бы оправданно. Но до нужных ушей это никогда не дойдет.
Когда мы на следующий день подошли ко времени поверки, оказалось, что уже собралось около двадцати офицеров. Однако нам пришлось еще около часа ждать появления господина полковника, так что мы даже стали опасаться, не опоздаем ли снова и на следующий поезд, который должен был отправляться в 14 часов. Наконец открылась дверь в соседние помещения, но оттуда появился всего лишь адъютант. Быстро оглядев нас всех, он обратился ко мне:
– Господин майор среди всех старший по званию. Могу я просить господина майора приглашать господ офицеров по три человека, они представятся господину полковнику и затем займут места в строю справа. Каждый из господ офицеров должен будет сообщить господину полковнику следующее: свое звание, фамилию, свидетельство о производстве в чин, часть, из которой он следует, войсковую часть, в которую он следует, и будущую должность.
Затем появился сам полковник. Я отдал ему честь:
– Господа офицеры! Господин полковник, позвольте доложить! Двадцать три офицера следуют проездом на фронт!
Полковник отблагодарил меня высокомерным взглядом и приступил к заслушиванию офицерских докладов. Когда уже третий рапортовавший офицер при этом несколько сбился, полковник приступил к выговорам. Следующего представлявшегося ему офицера он упрекнул за то, что тот держит каску неуставным образом; еще на одном, по мнению господина полковника, оказалась недостаточно плотно затянута портупея; и так далее. В общем, все выглядело так, словно строгий унтер-офицер строил новобранцев-рекрутов. Раздав «всем сестрам по серьгам», господин полковник удалился при тяжелом молчании офицеров.
– И такое на третьем году войны! – пробормотал Циммерман.
Бросившись сразу после этого действа к писарю, мне удалось заставить его тут же подписать наши проездные документы, так что мы с Циммерманом успели к отходу нашего поезда. Остальным же предстояло провести в Кировограде еще целый день…
На Северском Донце
Штаб дивизиона
На следующее утро наш поезд прибыл на станцию Славянск, а оттуда, проделав долгий путь на грузовике службы снабжения, мы добрались до штаба дивизии. Там мы доложились генералу, среднего роста невзрачному человеку с обветренным лицом и добрыми голубыми глазами, а затем и нашему командиру полка, некогда гвардейскому артиллеристу, который при крупной, стройной фигуре и юношески свежей внешности воплощал собой тип бывшего прусского офицера королевской (позже кайзеровской) гвардии. Стоявший за ним его адъютант был коренастым невысоким мужчиной с бледным, но энергичным лицом и темными усиками, придававшими его лицу несколько богемное выражение. В грузовике 1-го дивизиона артиллерийского полка, командиром которого и был назначен, вскоре после обеда я добрался до своего собственного КП.
Он представлял собой бедную крестьянскую хату, которая ничем не отличалась от других таких же бедных хат деревни, лишь у входа в нее находился командирский вымпел. Рядом с ним стоял часовой из русских военнопленных, который при моем появлении встал навытяжку. Он выглядел очень ухоженным и чистым, был довольно высокого роста, стройный, с непривычно темной кожей и резкими чертами лица – мусульманин из Азербайджана, представитель одного из кавказских народов, стремление которых к независимости еще при царизме, да и в первые годы большевистской власти доставило много тяжких забот России. Здесь он выступал в роли, как, смеясь, доложил мне мой адъютант, вестового при нашем ординарце и вполне обжился в нашем штабе.
Хата была разделена на две комнаты с земляным полом. В первой, более просторной, располагался персонал КП вместе с крестьянской семьей, которая здесь жила, в другой размещались офицеры. Там же находился и пункт связи, действовавший всю ночь – каждые четверть часа производилась проверка связи. Спать приходилось на сложенной из глины большой печке или на полу. Мне были приготовлены в качестве кровати санитарные носилки. Непосредственно рядом с хатой была развернута одна из наших батарей, залпы которой время от времени сотрясали стены нашего жилища. Когда же артиллерийская стрельба не нарушала стоявшей вокруг тишины, становилась слышна «игра на нервах» русских ночных летчиков, которые постоянно кружили над нашими позициями. Но мы обращали на них внимание только тогда, когда они порой выключали свои моторы. Тогда снова воцарялась тишина, и не было слышно, где кружит самолет, пока он в совершенно неожиданном месте не сбрасывал бомбу, которая редко когда наносила ущерб нашему селению.
Когда я, проведя ночь на новом месте, на следующее утро отправился в туалет, за мной, взяв с собой лопату, последовал обер-ефрейтор Хиасль, который в нашем скромном хозяйстве был кем-то вроде дворецкого. Едва я утвердился на доске, кое-как закрепленной на краю выгребной ямы, как Хиасль принялся орудовать позади меня лопатой, присыпая содержимое ямы тонким слоем земли.
– Вы прибыли сюда прямо из Гармиша[1], господин майор?
Хиасль явно хотел использовать столь удобную возможность, чтобы развлечь себя светской беседой со мной.
– Именно так, Хиасль. Но если ты хочешь со мной пообщаться, давай-ка мы лучше выберем для этого другое время. И лопатой ты также можешь поработать попозже. А тем, чем занимаюсь сейчас, я привык заниматься в одиночестве.
– Так точно, господин майор, я отложу разговор на потом.
И, вскинув лопату на плечо, он удалился.
Несколько позже я разговаривал со своим адъютантом у входа в хату. Вдруг все мои чувства разом обострились. В воздухе послышался звук, который мне не доводилось слышать уже двадцать четыре года, но который я тем не менее сразу узнал. Это был наполовину свист, наполовину шелест – быстро усиливавшийся звук летящего к нам снаряда, голос смерти, отыскивающей свою жертву. Ты понимаешь, что она выбрала тебя и несется именно к тебе. Чувство это вызвало инстинктивную реакцию: одним броском я оказался в глубокой канаве, которая была вырыта рядом с входной дверью в качестве укрытия.
Ранг! Ранг! В саду по соседству разорвались два снаряда. Мой адъютант не сделал и шага в сторону от того места, где стоял. Нагнувшись, подал мне руку, помогая подняться из моего укрытия. При этом он был столь тактичен, что даже не улыбнулся.
– Вы можете от души посмеяться, – сказал я. – Я вел себя в самом деле как новичок. Но я уже подзабыл, как по звуку выстрела определять, куда попадет снаряд. Что ж, придется снова этому учиться.