Адам Перри
Бунт призраков
Призраки в ночи
Я ложусь в постель, заворачиваюсь в одеяла, словно в кокон, и дремлю несколько часов, – вдруг в коридоре раздаются шаги. Гости расходятся по спальням, а значит, мне пора за дело. Сперва нужно выяснить, в какой комнате живёт Чарльз.
Я бесшумно выскальзываю за дверь и на цыпочках пробираюсь по коридору до угла. Напротив меня – высокие напольные часы. Стрелки показывают половину двенадцатого, и я прижимаюсь спиной к стене возле них. Маятник стучит в такт моему сердцебиению. Вдоль коридора стоят небольшие деревянные столы с лампами. На одном из них – металлическая ваза, и из-за угла мне видно отражение лестницы. Гости Ордена проходят мимо, кивая мне, желая спокойной ночи, а я жду, глядя в своё зеркало из отполированного серебра. Наконец на лестнице появляется голова Чарльза. В одной руке он держит книгу, в другой – свечу. Свет поблёскивает на его коже, и, покачиваясь, он идёт по коридору, поглощённый чтением, не глядя под ноги, пока не доходит до своей комнаты. Он переступает порог и…
Щёлк. Дверь отпечатывается в моей памяти.
Вот где находятся фотопластинки, и вот куда мне надо попасть.
До поры до времени я возвращаюсь к себе и ложусь в постель, – главное, не спать. Напольные часы не бьют по ночам, так что я жду час или два, пока дом не погрузится в тишину.
Пора.
Я снова прокрадываюсь в коридор – ни шороха, только ветер шелестит в листве, и босая, в одних чулках, я передвигаюсь бесшумно, словно лёгкое дуновение ветра. Каждая половица особенная, но я их хорошо изучила. Они теперь мои добрые друзья. Каждый шаг я начинаю с большого пальца, затем укладываю подушечку стопы и в последнюю очередь ставлю пятку. Каждую половицу я проверяю, прежде чем перенести на неё вес, продвигаясь не спеша. Кровь стучит в ушах.
Добравшись до комнаты Чарльза, я прижимаю ухо к двери и прислушиваюсь к его мерному дыханию. Я поворачиваю ручку и нажимаю плечом на дверь. Чарльз растянулся на животе, луна светит в окно, бросая мягкий свет на его лицо.
Его спальня той же формы, что и моя, но чуть меньше, и сразу видно, что он живёт здесь давно и не следит за порядком, как в комнатах для гостей. От пыли чешется в носу, и я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, выдох, стараясь не чихнуть. Куча одежды валяется на стуле и комоде под окном. Рядом с ней лежит бумажный пакет. Размер как раз подходящий, и я крадусь вперёд, подстраивая каждый шаг под храп Чарльза. Что я буду делать, если он проснётся и увидит меня? Он нажалуется мисс Элдридж, и тогда всё пропало. Сложно поверить, что вся твоя жизнь зависит от одного мгновения. Я замечаю тяжёлую бронзовую лампу в углу. Придётся…
Нет. Нет, я не смогу причинить ему боль. Лучше не думать об этом.
Я аккуратно берусь за пакет и раскрываю его, – любой шелест кажется мне громче грома. Наконец я заглядываю внутрь.
Карманный нож. Книга в твёрдой обложке и черепаховый гребень. Маленькая фотография Маргарет в рамке. Несколько центов и один пятачок. Да уж, никто не говорил, что будет легко.
Я открываю верхний ящик комода и роюсь в одежде, нащупывая руками предмет нужной формы.
Не здесь.
Поиски в следующем ящике комода приводят к тому же результату, как и в третьем, и в четвёртом, зато в последнем ящике, под кучей одежды, я натыкаюсь на коробку в бумажной обёртке. По одному прикосновению я понимаю, что это. Я бесшумно вынимаю коробку и направляюсь к двери. Вдруг Чарльз прекращает храпеть, и я замираю на месте, но он переворачивается на бок, и снова раздаётся тихий храп.
Я возвращаюсь к себе, на этот раз быстрее, ступая только на те половицы, которые не скрипят. Я добираюсь до поворота и проверяю отражение в серебряной вазе. В коридоре ни души.
В своей комнате я открываю чемодан, просовываю пальцы в потайное отделение, доставая всё необходимое из тайника, чтобы выполнить свою работу.
Я вспоминаю те времена, когда много лет назад мы только переехали к мистеру Спенсеру и я ещё не умела подделывать фотографии.
Стояла тёплая весенняя ночь, совсем не такая, как сейчас. Окна в нашей съёмной комнате были открыты, стрекотали сверчки, и в воздухе стоял сладкий цветочный аромат.
– Взгляни-ка, – сказал мистер Спенсер. Он достал изображение из коробки и положил передо мной фотографию женщины. – Это миссис Тёрнер. Умерла в прошлом месяце при родах. Её супруг владеет предприятием в городе. Думаю, мы можем неплохо заработать, если взяться за дело с умом.
– Как это? – шепнула я.
Он сел за стол напротив меня и вынул нож из кармана своей рубашки. Он улыбнулся. Я никогда раньше не видела, чтобы он улыбался, и мне стало не по себе.
– Почему бы нам не сделать для него ещё одну, последнюю фотографию?
Он принялся вырезать изображение – волосы, уши, подбородок. Его руки сильно тряслись в тот день, и результат получился неровный, неаккуратный. В одном месте рука у него соскользнула, и в платье женщины появился длинный разрез.
– Давайте я попробую, – сказала я, и он протянул мне нож и снимок, будто в этом и состоял его план с самого начала. Он достал свою трубку и кисет с табаком, набил чашу, приминая табак мизинцем.
Я вырезала лицо миссис Тёрнер, подправив неровные края, оставшиеся после мистера Спенсера, затем лизнула кончик пальца, надавила на изображение и подняла его.
– Готово.
– Чудесно, – сказал он, забирая у меня голову миссис Тёрнер, и положил её на толстую деревянную доску, выкрашенную в чёрный цвет. – Ну как?
– И что это будет? – спросила я, всё ещё не догадываясь.
– Призрак, – сказал мистер Спенсер.
Джон наблюдал из угла. Он подошёл ко мне, наклонившись над столом, чтобы лучше видеть.
– Ваще не похоже на призрака, – сказал он.
– Да уж, вообще не то. Неправильный какой-то призрак, – сказала я. Джон не ходил в школу уже несколько месяцев и нахватался дурных привычек от друзей мистера Спенсера.
– Что же ты предлагаешь? – спросил мистер Спенсер.
Я хитро улыбнулась Джону, слишком увлечённая творческим процессом, чтобы задуматься о последствиях.
– Мистер Спенсер, у вас найдётся вата?
– Что ты задумала? – шепнул мне на ухо Джон, но я оттолкнула его.
Мистер Спенсер встал и принёс стеклянную банку, наполовину набитую ватными шариками, я выудила один и начала разрывать его руками, скручивая волокна. Затем расположила их под головой миссис Тёрнер, словно палочку от леденца.
– А! – сказал мистер Спенсер.
– Нужно больше закрутить, – сказал Джон. – Будто она парит в воздухе.
Я перераспределила вату, обрамляя волосы миссис Тёрнер, создавая смутные очертания фигуры, испаряющейся книзу, с белым завитком на конце.
– Это называется эктоплазмой, – сказал мистер Спенсер, откидываясь на спинку стула и ухмыляясь. Он зажёг спичку, глубоко затянулся трубкой и выпустил дым, тонкое белое облачко, над своей головой. – Говорят, это духовная энергия.
– Кто говорит? – спросила я.
– Спириты.
Тогда я впервые услышала это слово.
– А кто они?
– Глупцы, которые верят, что можно разговаривать с мёртвыми, и готовы заплатить приличные деньги за эту ложь. Я случайно узнал, что мистер Тёрнер – один из них.
Он повернул ручку на лампе и приглушил свет. Мои глаза приспособились к тусклому сиянию луны.
– Ты знаешь, что это? – спросил он, открывая коробку и доставая прямоугольное стекло.
Я покачала головой.
– Это фотографическая пластинка, – сказал он, проводя пальцем по краю. – Она покрыта химическими веществами. Когда объектив камеры фокусирует свет на поверхности, он отпечатывается на стекле. Смотри.
Мистер Спенсер вставил пластинку в фотоаппарат и снова повернул ручку – пламя заплясало в лампе. Он поставил доску с вырезанной фотографией и моим творением из ваты к стене, а лампу – сбоку, чтобы хорошенько осветить.
Он выстроил кадр и повернул линзу объектива.
– Когда изображение не в фокусе, люди видят то, что хотят, – сказал он.
Щёлк.
Он растопырил пальцы, считая, сколько секунд был открыт затвор, вобравший ровно столько света, чтобы на фотопластинке остался призрачный силуэт.
– Что он делает? – спросил Джон.
– Иди сюда. Я тебя сфотографирую, – сказал мистер Спенсер.
– А Джону тоже можно? Мне бы хотелось, чтобы мы были вместе на фотографии, – спросила я.
Он недовольно заворчал и махнул, чтобы мы следовали за ним в комнату с занавеской, висевшей на стене в качестве фона, затем поставил стул и установил штатив передо мной.
– Садись, – сказал он, и я послушно села. Я всегда слушаюсь, никогда не задаю вопросы. Джон сел рядом со мной.
Мистер Спенсер достал вспышку из коробки. Она была металлическая, в форме буквы Т. Проволока соединяла её с затвором фотоаппарата. Мистер Спенсер открутил крышку маленькой стеклянной бутылки с порошком для вспышки и насыпал нужное количество в желобок сверху. Затем он направил фотоаппарат на нас, – стеклянный объектив казался одиноким чёрным глазом циклопа, – поднял руку и…
Щёлк.
Затвор открылся, электрический разряд метнулся по проволоке, поджёг порошок во вспышке и…
Бум!
На мгновение дым и целый водопад искр заполнили комнату, а едкий запах горящей химии ещё долго не выветривался.
Мистер Спенсер направился в тёмную комнату, обработал фотопластинки, смешал реактивы в лотках и проявил изображение. Затем он вернулся к нам со снимком в руке. На нём были изображены мы с Джоном вместе с духом миссис Тёрнер, будто обнимавшим нас за плечи.
– Это двойная экспозиция, – объяснил он. – Магия, одним словом.
Я с удивлением разглядывала своё творение. Размытое лицо и облако ваты пробудили моё воображение, и оно заполнило пробелы, превратив смутные очертания в конкретного человека. Хотя я знала, что это лицо миссис Тёрнер, стоило мне прищуриться, как я видела в нём нашу маму.
Когда изображение не в фокусе, люди видят то, что хотят.
У нас ушло несколько недель на то, чтобы понять, сколько порошка нужно использовать для портрета и сколько должна длиться экспозиция лица на чёрной доске, но ту фотографию я сохранила. Это единственная фотография, на которой запечатлены мы с Джоном, с тех пор как умерли наши родители, напоминание о том, с чего всё началось, как мистер Спенсер использовал мою выдумку, чтобы сделать ещё одну двойную экспозицию, а на следующий день наведался к мистеру Тёрнеру и сфотографировал его. Он взял с него в пять раз больше, чем обычно, чтобы тот увидел дух своей супруги. Вскоре новость облетела весь город, и к нам потекли клиенты. Так началась наша новая жизнь, мы путешествовали с места на место, воровали что могли и врали ради собственной выгоды, пока не оказались здесь.
Сегодня ещё один важный день, от которого многое зависит. Если я не поменяю пластинки, всё потеряет смысл. Я берусь за работу, надеясь управиться побыстрее и выспаться. На подоконнике лежит коробок спичек, я зажигаю лампу и разворачиваю пакет, выкраденный из комнаты Чарльза. Внутри десять фотопластинок, я аккуратно снимаю обёрточную ленту и кладу её на кровать.
Я перебираю свою стопку фотографий, выискивая самые обыденные лица мужчин и женщин, похожих на всех и каждого. Никаких детей, по крайней мере не сейчас, мы ведь не знаем, кого мы будем фотографировать. Нельзя рисковать. Взрослого каждый терял.
Вот эта сгодится. И эта. А вот эту в сторону. Слишком заметное родимое пятно на лице. Вот эта идеально подходит. И эта. Да, эта тоже.
Стопка фотографий растёт, и когда их набирается достаточно, я начинаю вырезать, создавая призраков, – работа кипит.
В коридоре раздаётся шум, на лестнице стучат шаги. Я замираю, готовясь спрятать пластинки, если в комнату войдут.
За окном тень скользит по газону – кто-то заходит в уборную. Из двери вырывается пар.
Я задуваю лампу, жду, пока он вернётся в дом, прежде чем снова зажечь её, затем ставлю лампу на кровать и достаю чёрную доску, раскладывая на ней бумажных призраков. Стеклянные пластинки легко вставляются в мой фотоаппарат, и я выдвигаю сильфон, выстраиваю кадр, чуть поворачиваю объектив, чтобы убрать резкость, задерживаю дыхание и…
Щёлк.
Бледный снимок, едва различимый, затем ещё один, и ещё, створка раскрывается, вбирая тусклые отблески света.
Часы идут, а я продолжаю трудиться, пока не обработаю все фотопластинки, затем капаю свечным воском на уголок каждой пластинки – одна капля означает женщину, а две капли мужчину – тайный знак, которому научил меня мистер Спенсер. Затем беру ленту с кровати и запечатываю пластинки, кладу их обратно в пакет и подгибаю углы, как и было.
Горизонт окрашивается в бледно-голубые тона на фоне тёмного неба. Сердце начинает бешено стучать. Я прячу свои инструменты в тайник, сверху кладу фотоаппарат, опускаю фальшивое дно и накрываю его одеждой.
В коридоре тихо, и я крадусь обратно в комнату Чарльза, приоткрываю дверь. К счастью, он всё ещё спит, так что я направляюсь прямиком к нижнему ящику комода и кладу пакет обратно, под его одежду.
Как будто меня здесь не было.
Бесшумно, на цыпочках, я выхожу в коридор и останавливаюсь перед серебряной вазой. В её отражении я замечаю движение в конце коридора – силуэт женщины. Мне вдруг показалось, что на меня сверкнули два белых глаза из-под пышных серебристых волос. Сквозняк касается моей руки, и я стою, не шелохнувшись. Даже не дышу.
Отражение искажённое, но женщина гораздо ниже ростом, чем мисс Элдридж. Может, Маргарет? Или кто-то другой?
Я делаю шаг вперёд, и прямо на моих глазах тень сливается со стеной. Я удивлённо моргаю – фигура исчезла. Вчера перед глазами мелькали пятна, когда Джордж посветил мне в лицо своей карманной вспышкой. Вот и мерещится всякое.
Вернувшись к себе, я прыгаю в постель и натягиваю одеяло на голову.
В глубине дома я слышу, как кашляет Джон – глухой, влажный звук, с хрипом, эхом отдающийся в моей голове.
Орден Серебряной Звезды
Яркий утренний свет бьёт в заиндевевшее окно, и небо горит, точь-в-точь как на картине в моей комнате. Не знаю, сколько я спала, но тело ещё болит после вчерашнего путешествия и ночных трудов, а постель такая мягкая и тёплая.
За окном раздаются звуки, голоса и смех, и копыта бьют по брусчатке. Высокие парадные двери открываются и закрываются, открываются и закрываются, и дом наполняется разговорами.
Чарльз стоит в коридоре за моей дверью. Я узнаю его голос. Словно бас гудит, и Маргарет отвечает ему, затем дверь приоткрывается, и сквозь ресницы я вижу её на пороге.
– Она спит? – спрашивает Чарльз.
Маргарет улыбается, подходит к кровати и дотрагивается до моего плеча.
– Притворяется, как я подозреваю.
В утреннем свете Маргарет похожа на ожившую фарфоровую куклу. Даже не верится, что она в родстве с мисс Элдридж. Сегодня она в голубом платье, а волосы уложены набок крупными локонами, словно водопад, ниспадающий на гладкий овал плеча.
Носком туфли она пододвигает ко мне чемодан, и на мгновение меня охватывает паника, – вдруг она откроет его и найдёт мой тайник.
– Одевайся, дорогая, – говорит она и покидает комнату.
Я натягиваю выцветшее платье и обуваюсь, выглядывая из окна во двор, где собираются люди. Они стоят возле каменной стены, лицом к солнцу, руками прикрывая глаза.
– Идём, – говорит Маргарет, когда я открываю дверь. – Пора завтракать.
Она берёт меня за руку и ведёт по коридору. На этот раз я забываю про осторожность, и половицы скрипят под моими ногами.
Чарльз следует за нами, мимо его спальни и вниз по лестнице, где комнаты полны гостей. Одни стоят, другие сидят на стульях, беседуя друг с другом, сдерживая слёзы, рассказывая о тех, кого они потеряли. Звучит и смех, когда люди делятся счастливыми воспоминаниями.
Маргарет ведёт меня к столу. Большинство уже позавтракало, – на белой скатерти остались пятна жира и кофе.
– Ещё одну тарелку! – кричит Маргарет, и из кухни отвечает мужской голос: «Мы уже убираем со стола».
– Думаю, накормить одного человека не составит труда, – говорит Маргарет и растворяется в море людей вокруг нас.
Вскоре появляется завтрак. Яичница, картошка и несколько ломтиков бекона c тёплой подливой. Я оглядываю комнату и наконец замечаю маленькую фигуру, скользящую в толпе, с хохолком, торчащим на макушке, словно усики жука.
Джон.
Чарльз усаживается рядом со мной и затыкает салфетку за ворот рубашки.
– Не хочу, чтобы ты ела одна, – говорит он, щелчком пальцев требуя у работников кухни ещё одну тарелку. – Не успел ещё позавтракать, пахнет очень вкусно.
Когда ему приносят тарелку, он распределяет еду небольшими порциями по кругу, чтобы они не соприкасались друг с другом, затем нарезает мясо на ровные маленькие кусочки.
– Тебе кто-нибудь объяснил, что это за место? – спрашивает он.
– В общем-то нет, – бормочу я, не признаваясь, что мне известно. – Маргарет рассказала мне про Аннабелль.
Чарльз улыбается.
– Да, это наша путеводная звезда. Что ж, начало хорошее.
Чарльз разрезает яичницу пополам и кладёт нож посередине. Он показывает на левую сторону.
– Вот эта часть яичницы – мы, – говорит он, а затем показывает на другую сторону. – А вот это – души людей, перешедших в иной мир.
Позади нас появляется мужчина и с усмешкой говорит:
– Я бы сказал, что они абсолютно одинаковые.
– Так и есть, сэр. И в каком-то смысле именно к этому я и веду.
Чарльз – сама вежливость. Он стучит по ножу пальцем.
– Когда умираешь, то проходишь сквозь эту стену, преграду, отделяющую живых от духов.
Чарльз поддевает вилкой кусок яичницы со стороны живых и переносит его на другую сторону.
– Вот и всё, – говорит он. – И там ты проводишь вечность, в Стране бесконечного лета, недоступной живым.
Он кладёт кусочек яичницы на середину тарелки, прямо под ножом.
– Однако существуют люди, с самого рождения наделённые даром. Они способны общаться через преграду с теми, кто на той стороне. Их называют медиумами.
Я отправляю свою яичницу в рот, и он улыбается мне. Сегодня он добрее, чем вчера, но кто знает, может, он тоже притворяется. Нужно быть осторожнее.
– Как этот нож, стена между нами имеет широкие и тонкие места.
Он показывает указательным пальцем на ту часть ножа, где лезвие переходит в рукоятку.
– Этот дом расположен в таком месте, где стена особенно тонкая. Ты понимаешь, что это означает? – Чарльз наклоняется ко мне и шепчет: – Ничего страшного, если ты не веришь. Иногда я и сам ни в чём не уверен.
Мисс Элдридж появляется в комнате, и мы тут же встречаемся взглядом.
– А, моя девочка, сегодня ты выглядишь намного лучше! – говорит она. – Хорошо спалось?
Не дожидаясь ответа, она обнимает меня за плечи и произносит:
– Внимание!
В комнате воцаряется тишина. Все головы поворачиваются к нам.
– Для меня огромная честь видеть каждого из вас в этом доме, хотя я не питаю никаких иллюзий насчет того, почему вы приехали. Утрата – связующая нить, объединяющая всех нас. Мы находимся в особенном месте. Вы наверняка почувствовали это.
Тихий шёпот наполняет комнату. Мистер Спенсер улыбается в углу.
– Наука не может этого объяснить. Многие сомневаются в нашей искренности. Нас называют в лучшем случае глупцами, а в худшем – обманщиками.
Мне кажется, она обращается лично к мистеру Спенсеру, но она продолжает, отпуская мои плечи и передвигаясь по комнате. Она поднимает взгляд на потолок и закрывает глаза, и в этом свете она кажется почти что красавицей, словно статуя, высеченная в камне.
– В наших сердцах хранится настоящее сокровище – хрупкое пламя истины, которое необходимо оберегать от нескончаемого ветра сомнений. Если мы убережём наше пламя, защитим его от внешних сил, никто не сможет обмануть нас.
Она оборачивается к толпе и протягивает руки.
– Сеансы будут проводиться регулярно в зале собраний и в поле, а урок Маргарет по астральной проекции пройдёт завтра у большого дерева. На этой неделе нас почтили своим присутствием особые гости. Вильма ван Хесен приехала к нам, чтобы продемонстрировать искусство спиритической живописи, а Мадам Кримсон привезла свои спиритические трубы, вы сможете взглянуть на них в кабинете. И конечно же, Томас Спенсер, печально известный спиритический фотограф, предложит вам свои услуги в подвальном этаже. Расписание вывешено на всей территории поместья.
– Идём со мной, – говорит Чарльз, беря меня за руку. – Сегодня мне пригодится помощник.
Он уводит меня из столовой, а мисс Элдридж продолжает раздавать указания, и её голос эхом отзывается в коридорах. Мы идём не тем путём, которым шли вчера вечером. Дом представляет собой переплетение узких лестниц и тайных ниш, обшитых досками, где можно спрятаться и подглядывать в щёлочки, и Чарльз знает все скрытые проходы, маленькие дверцы, выходящие в тесные коридоры, ведущие в неожиданные места.
– Этот дом когда-то был частью «Подпольной железной дороги», – говорит он. – Слышала о такой?
Я киваю. Отец рассказывал мне и Джону о «Подпольной железной дороге», когда мы повстречали это название в книге и решили, что речь идёт о поездах, которые ходят в туннелях под землёй.
– Так и думал. Сразу видно, что ты смышлёная. По этим тайным маршрутам мой дед попал на север через Каролину. Но я, к сожалению, не знаю, останавливался он здесь или нет.
Почему бы мисс Элдридж не спросить об этом у Аннабелль? – думаю я, но держу свои мысли при себе. Не за чем спорить с ним.
Мы проходим мимо молитвенной группы, собравшейся в маленькой гостиной, и идём через кухню, затем Чарльз ведёт меня в столовую и к лестнице.
– Я не знаю твоего имени, – говорит Чарльз, будто только сейчас вспомнил об этом.
У меня такое чувство, будто я у него в долгу после того, что я сделала с фотопластинками, которые он охранял прошлой ночью.
– Лиза, – говорю я, решив назвать своё настоящее имя, чтобы потом не запутаться.
– Приятно познакомиться, Лиза, – говорит он. – Красивое имя. А я Чарльз Бранч.
Поднявшись по лестнице, мы идём по коридору к его комнате, и он открывает дверь. Я не захожу, стараясь даже не заглядывать внутрь при дневном свете, – мне стыдно, что я уже довольно хорошо успела изучить содержимое его комода.
– Сегодня будет интересно, – говорит он. – Мисс Элдридж тоже считает себя скептиком, что бы ты ни думала. Физические медиумы, то есть люди, которые используют реквизит для общения с духами, – зачастую не более чем неудавшиеся фокусники. В этом доме побывало немало аферистов, и мисс Элдридж делает всё возможное, чтобы уличить их во лжи. Она считает это своим долгом перед спиритическим сообществом. Она разрушила столько карьер, но у неё есть привычка не замечать самые простые признаки мошенничества. – Чарльз достаёт коричневый бумажный пакет из нижнего ящика. – Вот почему мы не должны спускать глаз с этого пакета.
Я стараюсь сохранить бесстрастное выражение лица, не выдавая никаких эмоций, и спускаюсь за ним обратно, на первый этаж, где толпа уже собралась в кабинете. Тёмные занавески опущены на окнах, едва пропуская свет, и гости сидят вокруг дородной женщины. Должно быть, это и есть Мадам Кримсон. У неё тёмные волосы и гигантская бородавка на щеке. На ней красная шёлковая шляпа с крошечными золотыми кисточками, свисающими набок, и акцент у неё заграничный, хотя и с лёгким нью-йоркским выговором. Голос у неё мягкий, умиротворяющий, интонация меняется, словно музыка.
– Вы с нами, духи? – спрашивает она.
Будто из ниоткуда раздаётся стук. Он становится всё громче и громче, сотрясая картины на стенах.
– Вы слышите их? Они явились к нам!
Мадам Кримсон кладёт длинную конусообразную трубу на стол, затем поднимается и заходит за ширму, которую она привезла с собой, украшенную яркими узорами и изображениями животных.
– Я больше не дотронусь до этой трубы. Даже близко к ней не подойду.
Стук продолжается, и из-за ширмы доносится тихое бормотание.
– Духи здесь, среди нас, они шепчут!
Толпа оглядывается по сторонам в надежде увидеть духов собственными глазами. Одна из женщин начинает рыдать.
– Говорите в трубу, духи! Пусть они услышат вас!
Странный звук доносится из трубы, будто сдувается воздушный шарик. Не пойму, как она это делает.
Маргарет стоит у входа в комнату, пристально наблюдая за трубой.
– Слушайте! – вскрикивает Мадам Кримсон и вдруг пускается в пляс, позвякивая своими драгоценностями. Её грузное тело колышется и сотрясается, а странный звук из трубы продолжается. Фьююю фьююю фьююю. Я здесь.
В коридоре появляется Джон. Он улыбается, с трудом сдерживая смех, и мне едва удаётся не расхохотаться вместе с ним.
Фьююю. Мне так хорошо на той стороне.
Голос тонкий и высокий, будто детский, и тут встаёт мужчина и говорит:
– Сэмюел, это ты?
Гости приходят в волнение, и Чарльз хлопает меня по руке, показывая на дверь. Не знаю, заметил ли он, что я посмотрела на Джона, и я иду следом за ним, понурив голову, напоминая себе, что надо быть осторожнее.
Мы спускаемся по деревянной лестнице в просторный подвал с земляным полом и каменными стенами. Здесь темно, вдоль потолка между балками расположены небольшие окна. Подвал только наполовину уходит под землю. Двойные двери на задней стене открываются на кладбище. По правой стене тянется целый ряд дверей – должно быть, небольшие кладовые, а слева – полки с инструментами и досками.
Посередине просторной комнаты стоит высокий табурет. На нём лежит сложенное чёрное одеяло, Чарльз берёт его, встаёт на табурет и прибивает к балке.
– Тебя когда-нибудь фотографировали? – спрашивает он, и я качаю головой, хотя это ложь.
– Садись сюда, – велит он, ставя табурет перед одеялом. Он прищуривает один глаз, усаживает меня в нужное положение, помечает место. Носком сапога он чертит линию на земляном полу, а затем направляется в угол комнаты и возвращается с тяжёлым деревянным штативом, устанавливает его на метку.
– Щёлк, – говорит он, изображая звук фотоаппарата, и смеётся. – Я всего лишь притворяюсь. Пластинки дорогие, так что их пока нельзя использовать. Но я подозреваю, что скоро они станут нашими, как только мистера Спенсера выведут на чистую воду и прогонят из этого дома.
Маловероятно, – думаю я и улыбаюсь ему в ответ.