Адам Нэвилл
Никто не уйдет живым
Семнадцать
Разбудил Стефани звук открывшейся соседней двери. За ним последовали шаги из комнаты в коридор.
Стефани скатилась с кровати и подбежала к своей двери.
Она была уверена, что комната рядом с ней пуста. Когда она шла мимо, в ванную и обратно, света под дверью не было. Насколько она знала, с тех пор никто в комнату не заходил, и через общую стену не доносилось ни звука. Собственно, после того, как она сходила в душ, тихо было на всем втором этаже.
Приоткрыв свою дверь на несколько дюймов, она выглянула в неосвещенный коридор. Видно было только далекое лестничное окно – не более чем смутный прямоугольник уличного света. Но она продолжала слышать легкие шаги в другом конце коридора.
Осознав, что свет в ее комнате выдает ее положение тому, кто был в коридоре, она открыла дверь шире, чтобы показать себя и не выглядеть подсматривающей. В потоке света Стефани увидела пустой коридор и безжизненную лестничную площадку в его конце. Вся ее кожа, казалось, съежилась, а каждый волосок напомнил о себе уколом статического электричества.
«Как такое может быть?»
Хлопнула дверь в ванную.
Стефани подскочила.
Должно быть, ее закрыла соседка, которая, видимо, только что вышла из коридора, чтобы зайти в ванную с площадки. И ее было не видно из дверного проема комнаты Стефани.
«Возможно».
Возможно также, что соседка спала в то время, когда Драч показывал Стефани комнату. Или пришла домой, пока Стефани мылась или дремала. Мысль о том, что она и должна была проснуться сейчас, и была пробуждена, следовало подавить.
Она вернулась к себе и подняла телефон с пола возле кровати. Было без двадцати одиннадцать. Получалось, что она не проспала и получаса, и Стефани немедленно почувствовала себя обманутой временем; она горячо желала, чтобы до рассвета оставалось лишь несколько минут.
Она вернулась к двери и прикрыла ее, но захлопывать не стала, чтобы услышать, когда соседка выйдет из ванной. Стефани была уверена, что это девушка, поскольку шаги были легкими.
Она села на край постели, дожидаясь, когда снова откроется дверь в ванную; просидела достаточно, чтобы ей стало неуютно от того, что ее собственная дверь открыта так долго. Ожидая, Стефани гадала, что девушка может там делать все это время. «Принимает душ? Ванну? Может, у нее запор?» Еще двадцать минут спустя ее одолело нетерпение, и тогда она прошагала по коридору к ванной. Она сегодня не заснет, пока не узнает, кто живет в соседней комнате.
Подойдя к ванной, Стефани откашлялась.
– Простите? Мисс? Я хочу спросить, долго ли вы еще? Мне нужна ванная.
Ответа не было.
Стефани постучалась.
Никакой реакции.
Стефани повернула пластиковую ручку двери. Она была не заперта, и открыла взгляду темную комнату. За спиной погас свет.
Она в панике обернулась. Метнулась через площадку в почти полной темноте и заколотила руками по стене, но не смогла найти выключатель, который был где-то рядом с открытой кухонной дверью. Вернулась обратно к контуру двери в ванную, дернула за шнур выключателя и осветила пустое, тихое помещение.
«Где ты?»
Это было невозможно. Она слышала шаги соседки и закрывшуюся дверь.
Другие спальни были дальше по коридору. Могла ли девушка прокрасться обратно к своей комнате и войти в нее так, чтобы Стефани не услышала?
«Невозможно».
Стефани поспешно вернулась к себе. Закрыла дверь и заперла ее. Забралась обратно в постель и уставилась в телевизор, не замечая происходящего на экране.
Несколько минут спустя в коридоре со стороны ванной послышались легкие шаги. Стефани не шевелилась. Она затаила дыхание, чтобы не издать ни звука.
Дверь соседней комнаты открылась и закрылась.
Восемнадцать
Пространство было узким и тускло освещенным, по стенам шли старые серые трубы. Местами они были обернуты мохнатым утеплителем и обмотаны изолентой, такой старой, что она высохла и начала отваливаться.
Стены, между которыми протискивалась Стефани, были из гипсокартона. На них были написаны мелом какие-то слова. Стефани прочитала: «Миша – шалава», и поспешила по туннелю вслед за мачехой. Вэл обернулась и сказала:
– Не отставай. Я и так из-за тебя опаздываю!
Стефани обнаружила, что снова стала девочкой, и на ней одежда, знакомая по выцветшим фотографиям в семейных альбомах: фотографиям, сделанным в основном в то несчастливое время, когда нежеланная мачеха впервые появилась в ее юной жизни. В то время Вэл была вся улыбки и выкрашенные красным волосы в тон оправе очков, так же она выглядела и сейчас. И, несмотря на свой рост, Вэл без проблем продвигалась по узкому проходу.
Стефани беспокоилась, что мачеха уходит слишком далеко. Ее собственное стеганое пальтишко постоянно за что-то цеплялось – за доски, за кронштейны для труб.
Вэл исчезла за углом в конце узкого прохода.
Стефани повернулась боком, чтобы дойти до конца. За поворотом был спуск вниз, в темноту. Пространство между стенами здесь было таким же узким, как раньше, но в темноте Стефани больше не видела и не слышала мачеху.
У нее не было времени задуматься над исчезновением Вэл, потому что ноги ее поскользнулись на спуске, а руки ударились о стены, которые теперь были сделаны из оцинкованного металла и не давали никакой опоры. Ее сфинктер защекотало, а ноги все быстрее и быстрее скользили по металлическому полу. Она подумала, не стоит ли ей сесть, пока она не упала.
Стефани въехала в комнату с темными, коричневыми с оранжевым обоями, большим велюровым диваном в цветочек и двумя такими же креслами. Светильники были сделаны в форме перламутровых стеклянных чаш. На круглом кофейном столике лежала стопка журналов. Верхний назывался «Фиеста»; женщина на обложке, ярко накрашенная и с пышными волосами, сосала палец. Стефани отвернулась.
Ее мачеха стояла у окна и разговаривала сама с собой, закрыв лицо руками.
– Где папа? – спросила Стефани.
За спиной у нее открылась дверь. В комнату вошел пожилой мужчина. Он был одет в черный костюм-тройку, у него было вытянутое бледное лицо и почти черные глаза. Он принес большой деревянный ящик и положил его поверх журналов. Передняя часть ящика была закрыта фиолетовым бархатным занавесом, как будто это была миниатюрная сцена.
Ящик Стефани не понравился. От него пахло музеем, куда она как-то раз ходила с папой; в музее была длинная комната с кусочками людей в тряпках; останки были втиснуты в деревянные коробки, похожие на каноэ.
Вдалеке прозвенел дверной звонок; такой был в доме ее семьи, когда Стефани была ребенком. До этого момента она ни разу о нем не вспоминала.
– Они здесь, – сказал мужчина в черном костюме и вышел.
Когда Стефани обернулась, ее мачехи уже не было в комнате, которая теперь была полностью черной и освещалась рядом свечек, выставленных на серванте из темного дерева. Окно закрывала черная штора. Изменилась даже мебель. Появились длинный обеденный стол с резными ножками и четыре стула.
Стефани не могла разглядеть в темноте собственных ног; она побежала через комнату к двери, которую мужчина оставил открытой. Пока она бежала, свечи на серванте гасли одна за другой, пока ей не почудилось, что она убегает от пустоты, нараставшей у нее за спиной, как холодная волна.
Она ворвалась в другую комнату: розовую спальню с постельным бельем в цветочках, розовыми занавесками и большими розами на обоях. На единственном окне колыхался тюль. Ковер под ногами был густым, со свежим запахом чистящего средства.
По ту сторону кровати она слышала шуршание пленки, словно кто-то, стоя на четвереньках, копошился в коробке, полной полиэтилена.
Она сказала:
– Я хочу уйти. Вы позовете моего папу?
Какая-то женщина поднялась с пола возле кровати и сказала:
– Который час?
Ее укрывал едва прозрачный кусок полиэтилена. Там, где ее голые груди и бедра прижимались к пленке, кожа женщины была коричневатой, испещренной пигментными пятнами. Волос на голове у нее не было.
Стефани села на кровати и резко втянула воздух, потом начала задыхаться и поняла, что затаила во сне дыхание.
Женщина в пленке превратилась в силуэт на фоне плотных черных штор, как послеобраз, исчезающий с ее сетчатки. Четкость и резкость зеркального шкафа, мебели и светильников причиняли боль ее распахнутым глазам.
В комнате никого не было, а свет все еще горел.
С неизмеримым облегчением она поняла, что видела сон и проснулась в той же комнате, где и отключилась, но кошмар потряс ее настолько, что она чувствовала себя ребенком, пока видела его.
Стефани взглянула на будильник. Полночь.
«Нет, слишком рано». Она не могла проспать всего час.
В комнате по соседству кто-то разговаривал; голос молодой женщины, слишком невнятный, чтобы можно было разобрать слова. От воспоминаний о шагах часом раньше у Стефани задрожала нижняя губа.
Мысль о сне была невыносима, потому что большая часть ее проснувшегося сознания пыталась задавить то, что ей запомнилось из кошмара.
Стефани выбралась из кровати, завернулась в ванный халат и встала у двери. Тихо отперла ее. Чувствуя себя так же неуютно, как если бы смотрела в ночь из ярко освещенной комнаты, она открыла дверь пошире и увеличила количество света, льющееся в коридор. Там было пусто. В комнате по соседству, откуда слышался голос девушки, свет не горел.
Стефани провела скрюченными пальцами по лицу и прикрыла ими рот.
«Только не снова. Только не снова. Только не снова».
Вглядываясь в полумрак коридора, она едва могла различить площадку в конце. За ней была лестница, но из-за темноты в той части дома было ничего не разобрать. И, всматриваясь туда, Стефани ощутила отчетливую перемену в температуре воздуха, заметный переход от прохлады к холоду.
На заднем дворе залаяла собака Драча.
Вскоре холодный воздух стал колоть ей лицо, босые ноги онемели. Охваченная предчувствием, что сейчас увидит движение на темной лестнице, Стефани захлопнула свою дверь. Ощущение полнейшей тишины в коридоре и боль одиночества, казалось, проникавшая оттуда в ее коченеющее тело, все не унимались.
«Это не может продолжаться».
Чувствуя проблески злости на ситуацию, на свою продолжающуюся неспособность с ней справиться, Стефани распахнула дверь, и подошла к комнате соседки. Постучалась.
– Эй, мисс. Мисс?
Ей не ответили.
Стефани отошла от двери и нервно взглянула в сторону неосвещенной лестницы, не желая признаваться себе, почему продолжает туда смотреть, а воображение не оставляло попыток протолкнуть идею, будто на ступеньках стоит фигура, наблюдающая за ней из-под покрова тьмы.
Голос девушки в соседней комнате стал хриплым от слез, пока она не начала жалобно всхлипывать, как будто только что услышала кошмарные вести. Стефани даже понадеялась, что ее стук в дверь стал причиной этого приступа горя, поскольку это значило бы, что в комнате есть настоящий живой человек.
– Если не хотите разговаривать, я пойму. Я просто хочу помочь. Вот и все.
Девушка шмыгнула, потом заскулила. Она так ничего и не сказала, но ее реакция казалось ответом. Минимальным ответом, продолжения у которого не будет.
Стефани вернулась к себе, закрыла дверь и села на кровать. Уставилась на свое отражение в зеркальных дверях шкафа напротив. Выглядела она ужасно, и скоро от недосыпа у нее должны были появиться круги под глазами. А еще лицо ее казалось неспособным на улыбку; она выглядела постаревшей, вымотанной, исхудавшей. Стефани закрыла лицо руками и прислушалась к рыданиям соседки в комнате, которая, похоже, была пустой.
Стефани снова легла в постель и придвинулась ближе к стене, чтобы слышать девушку. Неважно, что в происходящем здесь не было логики; она слишком устала. Для нее это уже не имело значения. В точности как и для девушки в соседней комнате.
Стефани прижала ладонь к стене. Она вытерла глаза и проговорила:
– Папа. Останови это. Помоги мне. Папа, пожалуйста.
Девушка продолжала плакать.
В конце концов Стефани отвернулась и закрыла глаза.
День третий
Девятнадцать
Когда идти от автобусной остановки до восемьдесят второго дома по Эджхилл-роуд осталось несколько минут, Стефани почувствовала нарастающую тревогу, от которой ее замутило. Начиная с первой ночи в этом доме, каждый раз, возвращаясь на безликую улицу, она все больше чувствовала себя уязвимой. В основном неосвещенные дома с их пристально глядящими окнами казались ей этим вечером особенно недовольными ее присутствием.
Телефон издал трель. Отчаянно желая поговорить с Райаном, Стефани выхватила мобильник из кармана. Днем ей пришло сообщение:
«НА РАБОТЕ. ПОЗВОНЮ ПОЗЖЕ».
В конце сообщения не было привычного «Обнимаю», и она была уверена, что это самое холодное и сухое послание, которое он прислал ей за все два года их знакомства. Разочарование краткостью сообщения заставило ее протосковать большую часть последнего рабочего дня в «Буллринге», где она раздавала покупателям мелкие кусочки больших печений восемь часов кряду. Вскоре хандра сменилась очередным потрясением, когда она обнаружила, что у нее из кошелька пропала дебетовая карта.
Она вывернула сумочку на пол комнаты для персонала и перебрала пальцами ее содержимое, пребывая на грани слез все время лихорадочного поиска, но банковской карточки так и не обнаружила. У нее не было денег на счету или согласованного превышения кредитного лимита, так что Стефани не могла вспомнить, когда последний раз замечала ее в кошельке. Успокоившись, она поняла, что последний раз пользовалась ею четыре дня назад, когда сняла последние тридцать фунтов, чтобы оплачивать еду и автобусные поездки до тех пор, пока ей не заплатят в конце недели.
Она позвонила в банк и заблокировала карту; другую сделают, но через шесть рабочих дней. Возможно, Райану теперь придется обеспечить ее не только временным жильем, если он согласится. Но кто взял карточку? Ей хотелось обвинять всех подряд: парочку тупых девиц, с которыми она работала, безразличного менеджера, покупателей, того парня, что три раза возвращался за образцами, пока она не сказала ему, что каждому клиенту положен только один, а он ответил приглашением на свидание.
Затем она подумала о доме, о его хозяине, о других жильцах, с которыми ей не удалось познакомиться; кто-то мог зайти к ней в комнату, пока она была в душе. В общежитиях всегда пропадали вещи.
Беды не заканчивались, не желали заканчиваться; она катилась по ужасному склону невезения все ниже, все быстрее и быстрее.
Номер звонившего на экране телефона был незнакомым. Не Райан, а последний из пяти домовладельцев, которым она звонила в обеденный перерыв, чтобы договориться об осмотре комнат. Ей перезванивали из-за оставленного сообщения.
Стефани остановилась, чтобы ответить на звонок, и закончила разговор с дрожью в голосе. Все предлагаемые комнаты по адресам были доступны, но за каждую требовали месячную оплату и залог, без вариантов. Три дня в «Буллринге» принесли ей на счет сто двадцать фунтов, но это не покрыло бы и половину суммы, необходимой для переезда. Нежеланное слово «хостел» весь день всплывало у нее в голове. Придется выяснить, где здесь ближайшие хостелы. Она сможет лично получить наличку в банке, чтобы иметь достаточно денег, если придется спешно эвакуироваться с Эджхилл-роуд.
Ее голос словно вызвал реакцию у не отличавшейся оживленностью улицы, и рядом притормозил черный BMW. Открылось окно. Изнутри ей улыбнулся молодой мужчина. Пассажир на соседнем сиденье наклонился, потеснив водителя. Сзади сидел еще кто-то, но лица было не видно.
– Залазь, дорогуша, – сказал водитель. – Залазь.
Стефани никак не отреагировала, только уставилась на казавшуюся ей нахальной усмешку на его лице.
– Телефончик-то скажешь? – добавил пассажир спереди.
Когда ей стали ясны коллективные намерения сидевших в машине, Стефани сделала шаг назад.
– Шлюха, – сказал пассажир.
– Съеби, гондон, – крикнула она в открытое окно и заспешила к дому.
Машина тронулась под грохот музыки, включенной, надеялась Стефани, чтобы прикрыть замешательство пассажиров. Она часто использовала этот же ответ в Стоке, порой в такой же ситуации, по пути в колледж и обратно.
Однако неприятные контакты со внешним миром только начинались.
– Ты, значит, тут поселилась?
Голос донесся из двора по соседству с неухоженной живой изгородью дома № 82. Полный мужчина в темном дождевике улыбался ей, стоя у фасада еще одного грязноватого дома. В одной руке он держал черный пакет, который собирался выбросить в резиновый контейнер для мусора.
– Э, да.
Розовое лицо мужчины блестело от дождя под напоминавшим пещеру капюшоном дождевика; широкие бифокальные линзы очков были испещрены каплями влаги и скрывали глаза, которые Стефани скорее ощущала, чем видела.
– Рад видеть, что местечко снова ожило. – Его бирмингемский акцент едва можно было разобрать. – Сынишка, значит, еще тут? Ты с ним?
– Простите, что? Нет. Я только въехала…
– Давненько его не видал. Он болел. Поправился, значит? Так и знал. – Соседу, похоже, больше нравилось говорить или рассказывать самому. Он знающе закатил глаза. – А я думаю, когда он за ум возьмется? Ты, значит, первая?
Что он имеет в виду – первая квартирантка?
– Э… – Стефани тут же поняла, что не хочет, чтобы у мужчины создалось представление, будто она единственная девушка в доме. И она ведь ею не была, правда?
– Нет. Есть и другие. И еще две едут. Переезжают.
Она волновалась, и ей не нравилась слишком знакомая улыбка, которая могла быть и усмешкой, та, на которую она не могла ответить иначе как с опаской.
– Мой парень…
– Рад слышать. Папаша его давно уж отъехал. А он продолжает семейную традицию, да? – мужчина, видимо, счел это замечание по поводу Драча в высшей степени забавным и хохотал дольше, чем стоило; он, похоже, не сознавал, что Стефани не разделяет его веселья.
– Может и заскочу, а, повидаю вас как-нибудь вечерком. Тихо тут было, типа, с тех пор, как его папаша помер.
У нее не было ответа и вообще желания поддерживать эту загадочную и назойливую беседу, и она начала думать, не был ли мужчина сумасшедшим.
– Мне надо идти.
– Пока-пока! Осмелюсь сказать, что буду, типа, впечатлен, если оно так и продолжится.
Стефани не оглянулась. Она поспешила вперед, все еще взвинченная из-за встречи с мальчишками, а теперь еще и озадаченная соседом.
Закрывая дверь дома № 82, она пожелала, чтобы всяческие незнакомцы навсегда оставили ее в покое. Но быстро поняла, что из столкновений сегодняшнего вечера, случившихся не дальше, чем в сотне ярдов от дома, то, что ожидало ее впереди, будет самым странным и зловещим.
Высокий силуэт в конце фойе, мужчина, которого она никогда раньше не видела, не повернул головы, когда Стефани торопливее, чем обычно, вошла в дом.
Мужчина продолжал пристально вглядываться в единственную дверь в конце коридора первого этажа, расположенную по правой стене. Его длинная шея вырастала из неряшливого бурого пуховика, лоб прижимался к кремовой краске. Он, казалось, прислушивался, закрыв глаза, и в то же время создавалось странное впечатление, что он выражает почтение или молится; его долговязое тело было полностью неподвижным.
Стефани подобрала с пола письма. Они были перетянуты красной резинкой. Пусть ни одно из них не могло быть адресовано ей, она просто чувствовала, что должна что-то сделать, а не стоять в неловкой неподвижности.
Она включила свет.
– Здравствуйте, – сказала она, чтобы привлечь внимание мужчины, хотя не была полностью уверена, хочет ли этого.
Мужчина не ответил и не пошевелился. Тот свет, что доходил до него через фойе, явил короткие рыжие волосы, бледную кожу и невероятный рост. На тонкой шее выделялся заостренный кадык, кожа на нижней челюсти была раздражена после бритья и покрыта медной порослью. От длинных ступней, обутых в грязные белые кроссовки, до рыжей макушки его рост, должно быть, составлял шесть футов и семь дюймов, а то и больше.
Поскольку он все еще не обращал на нее внимания, и выносить это стало невозможно, голову Стефани заполонили воспоминания о голосе в ванной, невидимой соседке, первой комнате и загадочных мужских шагах, каждое утро пересекавших этот этаж, и, возможно, взбежавших по лестнице к комнате русской девушки с третьего этажа. И на болезненное мгновение она искренне задалась вопросом, был ли мужчина настоящим, или еще одним из них: тех, кого можно услышать и даже увидеть, но кто, кажется, присутствует здесь не полностью.
«Что там?»
Мужчина развернулся к Стефани всем телом, так быстро, что она вздрогнула и уронила почту. При виде нее выражение безжалостной неприязни на его костистом лице не смягчилось. Это было недоброе лицо с неулыбчивыми синими глазами; лицо, в чем-то до сих пор мальчишеское, но ожесточенное тяжелыми временами до неподвижности или ограниченности мимики.
Уличное лицо.
Стефани откашлялась. Она подобрала оброненную почту, потом посмотрела на мужчину, не улыбаясь.
Его взгляд не дрогнул и остался строгим, словно ее присутствие в фойе было огромным неудобством.
Ей казалось, что она слишком суетлива, несуразна, что ее заткнули и строго пристыдили. Но за что? Она всего лишь пришла с работы в дом, где снимала комнату. Кто он вообще такой, чтобы заставлять ее стесняться и напрягаться? Стефани бросила на мужчину сердитый взгляд и быстро подошла к лестнице. Он молча следил за ней.
Когда она поднималась по лестнице, он рассмеялся громко и натужно, так что смех едва ли не проговаривался: «Хо, хо, хо», – сопроводив это издевательской усмешкой, на которую Стефани долго смотреть не стала. Закончив выдавливать из себя смех, он просто пялился на нее, пока она не скрылась из виду.
В его пристальном внимании не было ничего похотливого, но было что-то, казавшееся куда хуже. Подходя к своей комнате, Стефани скрежетала зубами и стискивала кулаки, в одном из которых сжимала почту, адресованную не ей.
– Блин.
Она не собиралась нести почту обратно вниз, где стоял он. «Но, по крайней мере, он настоящий». Иного успокоения встреча не принесла.
