Адам Нэвилл
Колдуны
5
Том не заходит дальше порога главной спальни. Облокотившись о дверной косяк, он смахивает с рук опилки, которые усеивают и его обнаженные предплечья, и джинсы.
Том обнаруживает жену сидящей на пластиковом ящике для вещей с краю от того места, где сероватый свет с заметной неохотой проникает в дом. Фиона промакивает глаза салфеткой. Вокруг нее, точно брошенные беженцами пожитки, лежат скомканное постельное белье и занавески. Фиона не принесла в дом ни один из чемоданов.
Том постепенно осознает, что жена долго сидела тут одна в тишине, пока он крепил карнизы для штор в комнате Грейси, а затем и в гостиной на первом этаже. Он догадывается, что Фиона перестала плакать, лишь заслышав его шаги. Она здесь уже целую вечность, но, похоже, даже не пыталась сделать эту комнату уютнее. Тома это удивляет.
– Слезы радости оттого, что мы оказались в нашем первом доме? Или это отчаяние?
– Нечто среднее.
Том бочком входит. Садится на голый пол рядом с Фионой. Кладет руку ей на колено.
– Эй.
Фиона накрывает его руку обеими ладонями.
– Просто нашло. – Она с тоской смотрит на усеянное пятнами окно.
Том мрачно оглядывает потолок. Раздраженно пожимает плечами.
– Я понимаю. Правда, понимаю. Жуть. Вот мы здесь, а я чувствую себя измотанным. Но он станет настоящим домом. Возможно, впервые в своей жизни.
– Он кажется совсем другим, чем когда мы его рассматривали. Куда хуже.
– Я сделаю все, чтобы вам с Грейси было хорошо. Обещаю.
– Я знаю. Ты постараешься, чтобы все получилось. Но сюда вложено и то, что у нас было, и даже то, чего у нас не было, приятель. Думаю, это просто задело меня за живое и взяло верх. Дом в таком состоянии. Такой… усталый. Разбитый. Несчастный. Никто никогда не жил здесь долго.
Том смотрит на пол у себя под ногами.
– То, что случилось. Это в прошлом. И к нам не имеет никакого отношения. Парень был в депрессии.
Фиона предупреждающе поднимает руку. Не нужно. Не сейчас.
Том меняет тактику.
– Ради этого мы экономили каждый пенни. Десять лет, Фи. Две старые машины и один-единственный отпуск в Аберистуите. Мы заслужили лучшую жизнь.
Фиона скорее наваливается, чем опирается на его плечо. Он безумный проповедник, который привел свою паству в зеленую пустыню. Пути назад нет. Решение принято, он заставил их переступить черту в те сумасшедшие месяцы, когда они, охваченные волнением и усталостью, обходили вместе с бесконечными агентами тесные квартирки и бывшие муниципальные владения с похожими на заросли газонами. С их бюджетом едва можно было побороться за полузаброшенные кварталы в советском стиле, окружавшие лишенный зелени центр города.
– Жизнь на природе. Почему она не для нас? Я могу себе ее представить. И сделаю так, чтобы это сбылось.
Область поисков расширилась, что вызывало лишь большую досаду: дома теснились вдоль неряшливых обочин кольцевых дорог. И каждый оказывался компромиссом между тем, чего они хотели, и тем, что было им необходимо. Пока Том ехал от одного унылого варианта, который они могли себе позволить, до другого, расположенного в границах их скудных возможностей, его воображение неизбежно рисовало жизнь Грейси в этих местах. Детство, проведенное в тесных двориках между покосившимися рейками заборов. Путь в школу по улицам, напоминавшим забитые пазухи, со всеми этими припаркованными вдоль бордюров машинами. Прогулки вдоль заросших лужаек или игры в невзрачных парках под его постоянное: «Осторожно, там собачье дерьмо». Бесконечные мостовые, светофоры и металлические заборы между супермаркетами, складами и промзонами. Грейси дышала бы воздухом, похожим на тот, что окружает нефтеперерабатывающий завод. У малышки уже астма. И виной тому, они не сомневались, частицы дизельного топлива.
А потом, их собственные жизни. Сломанные и серые. Его и Фионы. Вверх и вниз по врачам. Грейси вырастет и уйдет, так и не узнав ничего лучше того немногого, что они ей дали. И ожидая от самой себя в их возрасте лишь то же самое. Том вообразил все это, и перспектива подобного будущего расколола его ребра и закалила сердце.
Фиона шмыгает носом, тянется к простыням.
– Теперь я чувствую себя глупо. Не знаю, что случилось. Просто почувствовала себя… подавленной. Я неблагодарная?
Скрипит половица. Том и Фиона оборачиваются к дверному проему, там стоит Грейси с таким же вытянувшимся, как у мамы, лицом.
– Этот дом плохой, мамочка?
Фиона заставляет себя улыбнуться. Том машет дочери, чтобы та заходила. Грейси без лишних подсказок бросается в объятия отца. Она задыхается от слез, которые вот-вот вырвутся наружу.
– Маме больно?
– Давай сюда. Сэндвич с папой.
Фиона наклоняется и обхватывает Грейси руками с другой стороны. Страдание их дочери немедленно смягчается до жалости к себе, которой она хочет дать волю.
Том обращается к обеим своим девочкам.
– Мы должны относиться к этому как к великому приключению. Сначала оно немного пугает. Нужно время, чтобы приспособиться, потому что мы очень долго жили в клетке для кроликов.
– Там не было никаких кроликов!
– А вот и были. Ты! – Том щекочет Грейси, а она визжит и смеется.
Фиона улыбается, в ее глазах слезы, но взгляд полон любви к мужу и дочке.
– И знаешь что? – добавляет Том. – У этого дома есть свой лес. Полный кроликов.
Он крепко целует Грейси в лоб, в каждую из щек, в макушку. Малышка извивается у него на коленях.
– Твоя борода колется!
– Пойдем. – Том помогает Грейси подняться на ноги и осторожно отряхивает с нее пыль. – Принесем хотя бы один матрас, иначе нам сегодня придется спать в фургоне.
6
Первая ночь в собственном доме, а все трое, словно беженцы во временном приюте, ютятся в одной комнате. Грейси укладывается на надувной матрас рядом с двуспальной кроватью, но долго там не задержится. Даже в такой близости она все еще слишком далеко от мамы с папой, и, когда Том проснется, между ним и Фионой будут раскинутые руки и ноги их дочери.
В тот вечер он едва не умер, пока тащил матрас по винтовой лестнице. И снова повредил плечо и шею.
А теперь, когда усталые голоса перестали перешептываться, словно в библиотеке, начинают заявлять о себе разные части темного дома. Это все равно что находиться под палубой старого парусника. Даже Тому эти звуки кажутся таинственными. Если бы он не знал наверняка, то решил бы, что внизу раздаются шаги, а за одним из перекрытий кто-то скребется. Ему кажется, что на кухне стонет некая поверхность, словно принимая на себя вес усевшегося на нее существа.
Между этими загадочными нарушениями покоя повисает тишина, настолько глубокая, что Тому чудится, будто дом расползается во все стороны бесконечными комнатами, коридорами и помещениями, которые они еще не нашли. Но, по крайней мере, это отвлекает его от навязчивой карусели мыслей: куда отправить резюме, какой контакт использовать, какую стену зашкурить первой. Все это вертится и вертится в голове. Том подозревает, что заботы оставили самую настоящую колею в его мозгах.
Он думает, что Грейси спит. Она давно затихла.
* * *
Том не может это знать, но разум его дочери как никогда активен.
Грейси попала в странное, светлое место. Она стоит с Арчи на поросшем травой холмике, который кольцом окружают черные деревья.
Вокруг холма, прямо под узловатыми ступнями огромных стволов, против часовой стрелки кружат на слабых лапах серые зайцы с лицами стариков.
Зверьки всё появляются и появляются из каменной дверцы в холме, переговариваются голосами няни и дедушки, а затем начинают свое кружение. Их язык незнаком Грейси, но она, сама не зная как, понимает его. И ей не нравится, что зайцы смотрят на Арчи злыми, выцветшими глазами.
С вершины зеленого и круглого, точно иглу, холма Грейси ищет взглядом маму и видит за верхушками деревьев их новый дом. А в окне верхнего этажа большим красным ртом смеется мама. Потом она становится совсем расплывчатой и повязывает что-то себе на шею.
* * *
Дыхание Фионы сбивается, она что-то бормочет. Ее тело абсолютно неподвижно и кажется чуть сдувшимся. Том всегда засыпает первым, но теперь он остается единственным в доме, кто бодрствует, и чувствует себя ужасно одиноким.
* * *
Фиона у черного пруда, она красит губы кроваво-красной помадой и смотрит на свое отражение в воде. Ее лицо, за исключением рта, расплывается.
Она не одна. Но не может разглядеть тех, кто ползает на четвереньках за окаймляющими воду кустарниками. Раздается смех. Смеются над ней. Это люди. Их двое, и они передвигаются точно животные.
– Принесло еще больше чертовой дряни, – объявляет женщина.
Фиона поднимает руки и затягивает на своем горле веревку.
– Где же мне это сделать? – спрашивает она. – Там?
Соседний дом настолько идеален, что кажется миражом: увитая плющом красная кирпичная кладка, с водосточных желобов свисают розовые глицинии, белые деревянные панели сверкают, будто идеальные зубы в злорадной улыбке.
Фиона не может ничего разглядеть внутри здания. Оконные стекла ослепляют. Однако из симпатичного домика просачивается удушливый запах мышиной мочи и сырого дерева, опилок и газа. Фиона смотрит на головки колокольчиков, обступивших ее ноги, пока глаза не пронзает боль от их цвета.
Ее не должно быть здесь. Она не в том саду и пытается встать, услышав за оградой плач Грейси.
Но Грейси вовсе не в соседнем саду, а под водой перед Фионой. Глаза дочери закрыты, губы шевелятся. Ее волосы колышутся, словно трава, а затем и становятся травой.
Ноги Фионы будто набиты мокрым песком, с тем же успехом она могла бы сидеть в инвалидном кресле. Даже наклоняться вперед становится трудно, а вскоре она перестает дышать, потому что петля на ее шее снова затягивается.
* * *
Том даже не уверен, что проснулся, когда Фиона произносит:
– Я была не в том саду.
Рядом с ним на кровати виден ее силуэт. Она смотрит на дочку, которая только что забралась к ним в постель.
Грейси плачет, и Тому кажется, что она говорит:
– А кролики плохо с ним обращаются. Большая крольчиха в черном платье пришла в дом, поймала папин хвост в капкан, а папа плачет и не может выбраться…
Том проспал не больше нескольких секунд. Но погрузился в сон так глубоко, что страх смерти немедленно заставил его проснуться. Приходит воспоминание из прерванного видения: его преследовало по первому этажу дома нечто с белой маской вместо лица. Половины половиц не хватало. Больше Том ничего не может припомнить.
Он окончательно просыпается, когда Фиона снова укладывается, что-то бормоча под нос.
Теплое тело Грейси устраивается в его объятиях. Дочка дремлет. Том накрывает ее одеялом и поворачивается на бок. Грейси прижимается к его животу и кладет голову ему под подбородок. Ожидая, пока пройдет его собственная растерянность, Том большим пальцем осторожно вытирает слезы с ее щек.
Вскоре он начинает жалеть, что не может перевернуться, не потревожив Грейси. Ему не нравится лежать спиной к открытой двери.
7
– Ах ты, ублюдок. Залезай.
Скребя пальцами ног по половицам, с которых он содрал грязный ковер, измазавший черным лицо и руки, Том укладывает матрас на диван Грейси.
Над полом ее комнаты сложенными кубиками возвышаются пластиковые ящики. Внутри к стенкам прижимаются игрушки и одежда, будто тропические создания, которых держат в плену в мутных аквариумах. Но, по крайней мере, в этой комнате пол прочный. Они купят дочке коврик. Хороший ковер появится позже, когда они смогут себе его позволить на втором этаже.
Еще долго их жизнь будут определять неустроенность и сложности. Тем временем Грейси понадобится кровать, одежда, игрушки в ее собственной комнате. Прошлой ночью она снова спала с ними. Никому не удается выспаться. Странные сны и разговоры с самими собой. Они продолжают просыпаться и будить друг друга. Так больше продолжаться не может, нужно расселиться.
Через открытое окно доносятся голоса.
Том берет передышку и присаживается на кровать. Усилия, с которыми пришлось тащить ее вверх по лестнице, отдаются теперь в больном плече, спине и локте. Тыльной стороной грязной руки Том вытирает пот со лба.
Снаружи раздается заливистый смех. Принужденный, возможно наигранный. Этот звук раздражает его.
Они все еще не познакомились с соседями, с людьми, у которых было достаточно удобных случаев зайти и чопорно, но застенчиво представиться. Однако те не показываются на глаза, лишь продолжают украшать свой и без того идеальный сад. Том подозревает, что они намеренно не торопятся установить добрососедские отношения. Возможно, в этом есть оттенок презрения к незнакомцам. Странная сделка с водительницей «мерседеса», свидетелем которой он стал два дня назад, не помогла избавиться от сомнений.
Сменив позу, Том ложится поперек кровати так, чтобы его лицо находилось на некотором расстоянии от окна, и выглядывает наружу.
Сегодня на его подъездной дорожке припаркован серебристый японский автомобиль. Он раздражает Тома гораздо больше, чем «мерседес». Подъездная дорожка соседей пуста, а водитель – их гость. Можно припарковаться дальше, там, где дорога расширяется, ниже по склону, за трейлером. Так почему же вы позволяете своим гостям блокировать проезд ваших новых соседей? Территориальный прецедент?
Подстриженная густая шевелюра соседки – первое, что видит Том над неряшливой изгородью. Очередная сделка в начале их собственной подъездной дорожки. На этот раз с полной женщиной лет шестидесяти с небольшим, чьи седеющие волосы удерживает ободок.
Она протягивает соседке коричневый конверт, а взамен получает завернутый в газету сверток размером с буханку хлеба. И эта очередная посетительница отвешивает почтительный поклон, жадно прижимая пакет к груди. Она точно так же, как предыдущая, завершает визит, целуя небрежно протянутую руку соседки. Раболепный жест. Словно та носит кольцо папы римского. Представление пробуждает у Тома то же легкое отвращение, что и в первый раз. «Кто может ожидать от другого человека преклонения?»
– Только психи, – шепчет он и отворачивается.
Но мысли продолжают цепляться за соседей. До переезда он не задумывался о том, кто будет жить за забором. Теперь это незнание делает его беспокойным и раздражительным.
Том слышит рев мотора серебристой машины, когда та выезжает с дорожки. У соседей, должно быть, какой-то бизнес.
Вечереет, и дневной свет меркнет. Первый уик-энд почти окончился, а Том до сих пор и взглядом не обменялся с соседями.
Он устал, у него кружится голова. Нужно поскорее приготовить еду. Наверное, сейчас неподходящее время, но он хочет соблюсти обычную вежливость. Откладывать знакомство дольше кажется неправильным и может добавить еще больше неловкости в этот процесс.
– Я не стану целовать твою чертову руку. – Том смеется и выходит из комнаты, его рабочие ботинки грохочут по половицам.
В квартире они строго следили за тем, чтобы разуваться, прежде чем покинуть крошечную прихожую. Здесь же настрого запретили Грейси снимать обувь из-за заноз, торчащих гвоздей, шурупов, грязи и того, что Фиона определила как мышиное дерьмо. В кухонных шкафчиках этих «черных рисинок» еще больше.
Пока Том спускается по лестнице, далекий перестук пластиковых колес становится громче: коляска Грейси со свистом проносится по голым половицам комнаты, которой предстоит стать гостиной. Дочка всю свою жизнь провела в маленькой квартирке, и Том обожает шум, который она издает, наслаждаясь здешним простором.
Он огибает лестницу и заглядывает в холл. Фиона опять на кухне и, похоже, как обычно, ничего не делает, только угрюмо оценивает очередное запущенное помещение, которое их предшественник оставил недоделанным. Жена сутулится со скрещенными на груди руками, словно мерзнет.
– Здесь то же самое. Он заколотил досками их все. Все окна. В каждой комнате.
Грейси с грохотом влетает в гостиную. Передние колеса ударяются о порог, коляска раскачивается. Дочка запихнула в нее своего пингвина Уоддлса и целую сумку одежды для него, взятой у других кукол. Сумка опрокидывается на пол. Коляска кренится.
Покраснев, Грейси взрывается.
– Уоддлс не хочет сидеть! Он выпадает. Все идет не так!
Фиона вздыхает.
– Не всего добьешься напором, милая. Дай мне минуту, и я тебе помогу.
Том повышает голос.
– Кажется, я только что видел по соседству очередную сделку с «дурью». Лучше заскочить и представиться. Больше не могу это откладывать.
– Купи мне немного крэка.
Грейси швыряет пингвина в стену.
– Тупость!
Родители продолжают разговаривать друг с другом, хотя неудачу с перевозкой пингвина и его багажа никто не исправил.
Том тянется к защелке входной двери. Приподнимает бровь в ответ на эту вспышку гнева.
– Я заверю их, что мы хорошая, тихая семья.
Фиона хихикает.
– Не забудь про мой крэк.
Грейси не останется в стороне.
– И про мой, папочка! Я тоже хочу. Мамочка, а что такое крэк? Ты его ешь?
8
С самого его детства и до тех пор, пока он не покинул дом в восемнадцать лет, родители Тома налаживали и поддерживали хорошие отношения со всеми своими соседями. Его семья трижды переезжала, и мама часто повторяла, насколько важны связи. В чрезвычайной ситуации тебе могут понадобиться соседи, чтобы вызвать пожарных, полицию, скорую помощь. Покормить твою кошку или собаку, когда тебя нет дома. Возможно, прикупить что-нибудь, если ты заболеешь. Даже присмотреть за твоим ребенком. Доверие, дух товарищества, общность.
В отношениях с соседями была и социальная составляющая: вечерние посиделки его родителей, барбекю, однодневные поездки с соседями и их детьми. Мать до сих пор обменивается рождественскими открытками с несколькими бывшими соседями, которые стали друзьями на всю жизнь.
Том вырос в уверенности, что близкие связи с людьми, которые живут за стеной твоей спальни или гостиной или на другой стороне улицы, входят в стоимость дома. Автоматическое пособие, даже законное право. Среди причин, по которым они уехали из города, было желание найти сообщество, похожее на те, которые давали ему приют в детстве. Того же Тому хотелось для Грейси. Подтверждения для дочки, что ее подушка безопасности не ограничивается родителями. Поэтому даже думать о том, что владение собственным домом ничем не отличается от аренды, немыслимо. Каждый держится сам по себе, люди приходят и уходят без единого кивка, разве что перебросятся словом, но из этого не вырастает ничего серьезного? Нет, это невозможно. Неприемлемо.
Том отправляется с визитом прямо в рабочих ботинках и старой одежде. Вскоре появляется грязный трейлер. Еще одна аномалия. Почему люди, которые с такой одержимостью гордятся своим идеальным жилищем, оставляют рядом с ним подобную развалину? Соседский дом и внешне явно демонстрирует определенный набор стандартов. Это не случайно, он – символ, заявление о статусе. В трейлере же нет никакого смысла.
Тому действительно нужно разобраться с этим вопросом, подумать головой, а затем двигаться дальше. У него и так забот хватает. Быстро обменяться парой слов, а после вернуться к ремонту спальни для Грейси. Тому хочется успеть собрать мебель до вечернего чая.
Ощущение неуловимого перехода от осени к лету на тех нескольких метрах, которые разделяют участки, заставляет Тома взглянуть на небо. Откуда здесь солнце, если над их домом пасмурно от ранних осенних облаков? И хотя соседка уже ушла, ее сад по-прежнему кажется обитаемым, даже необычайно живым. Возможно, это объясняется неистовой активностью насекомых.
Пчелы гудят в воздухе и ударяются о землю разрядами электрического тока. В собственном саду Том не видел ни одной. Или хотя бы бурого мотылька. Однако здесь не только множество пчел, которых хватит заполнить целый ряд ульев, но и павлиноглазок с капустницами. Бабочки разноцветным конфетти мелькают в наполненном ароматами воздухе, присоединяясь к цветочному банкету.
Том протаптывает новую тропинку параллельно подъездной дорожке соседей. Светильники в форме бутонов, которые теснят выбеленные каменные плиты, освещают опилки и пятна грязи на его ботинках. Неодолимое желание задержаться и поглазеть на невероятный сад заставляет его замедлить шаги. В последний раз Том видел такое буйство зелени в ботаническом саду. Ему хочется, чтобы и Фиона на это взглянула и поняла, чего они могли бы добиться. Здесь, должно быть, замечательная почва.
Окна на фасаде закрыты темными шторами, однако входная дверь распахнута, и за ней темнота. На едва различимых стенах чудятся смутные силуэты картин и узоры, Том прищуривается, чтобы лучше разглядеть то, что выглядит маской с клыками.
Прежде чем он успевает подойти ближе, за спиной раздается визгливый голос:
– Да-а-а?
Пораженный Том оборачивается на зов.
И не видит никого и ничего, кроме ухоженных кустарников, неземных клумб и симметричной живой изгороди. До тех пор, пока краем глаза не замечает размытую фигуру, резко выскочившую из укрытия.
Том начинает сначала.
– Черт. Извините. Я…
Враждебный тон собеседницы сопровождается неодобрительным выражением лица. Но вблизи внешность миниатюрной женщины потрясает Тома сильнее, чем то, как она смогла спроецировать свой голос с другого края сада. Пара брошенных издалека взглядов не подготовили его к виду своеобразной прически, обрамляющей узкое, свирепое лицо соседки: обрезанная копна жестких волос, эдакая луковица цвета хны, скрывающая простое, без макияжа лицо. Похоже, для такого небольшого размера у этой головы слишком много волосяных фолликулов. К тому же соседка не подстригает заросли своих бровей так же старательно, как растения в саду, и, кажется, носит мужскую одежду.
– Мы можем вам помочь? – раздается позади Тома второй голос. Мужской, едкий.
Том переступает с ноги на ногу, а когда поворачивается лицом к мужчине, то чувствует, что зрение мутится, словно он слишком резко встал. Яркое многоцветие и туманный свет, заливающие сад, никак не облегчают дезориентацию. Когда же Тому удается проморгаться, его взгляд останавливается на…
Пустоте.
Там никого нет. Лишь сад и дорожка, вьющаяся среди дубов, ясеней и буков.
Наконец, из другой части соседских владений, противоположной той, откуда раздался голос, выныривает вторая фигура. Мужчина торжествующе улыбается и явно доволен тем, что напугал посетителя.
Удивление Тома тут же распространяется на столь же абсурдную, как у соседки, внешность соседа. Прежде над живой изгородью шелестел его сочный голос, но Том впервые увидел собственными глазами мужскую половину этой семейной пары. Расшитый жилет с замысловатым рисунком насыщенных синего и красного цветов, прикрывающий свободную льняную рубашку. Узкие розовые брюки. Верх ботинок кажется плетеным. А лысина у соседа клоунская – блестящий купол между двумя пучками ниспадающих на плечи ухоженных волос. Его белоснежная борода аккуратно подстрижена, как у драматурга эпохи короля Якова. Тонкие губы, обрамляющие ряд темных, нездорового вида зубов, влажно шевелятся. И, видимо, по умолчанию на лице настроено ухмыляющееся выражение.
Сбитый с толку Том переводит взгляд с соседа на соседку: ухмыляющийся мужчина, осуждающая женщина. Палисадник не больше десяти квадратных метров и огорожен с обеих сторон живой изгородью, так как же им удалось спрятаться? Или он был слишком занят, чтобы заметить соседей, пока те на коленях облагораживали цветочные клумбы?
Мужчина, по крайней мере, выдает что-то вроде улыбки. Том неуклюже поворачивается к нему.
– Гвоздики! – визжит женщина. – Вы топчете их!
Том замирает. Смотрит под ноги.
– Простите. Я…
– Там, где вы, все в порядке, – произносит мужчина и на цыпочках семенит между растениями к Тому. По обеим сторонам орехово-коричневой головы соседа развеваются и колышутся волосы, точно морские водоросли в каменном бассейне. Самоуверенное лицо оказывается нос к носу с Томом, холодные голубые глаза мужчины мерцают веселым презрением.
Том протягивает ладонь.
Вместо рукопожатия мужчина похлопывает Тома по пальцам. С неохотой.
– Я – Том. Моя жена Фиона и…
– Мы знаем, кто вы такие.
Краткий ответ приводит Тома в замешательство, и он тщетно перебирает в уме причины, по которым новые соседи могли расстроиться. Или подобное неодобрение они проявляют ко всем незнакомцам?
– Вам есть над чем потрудиться. – Мужчина кивает на дом Тома, при одном виде которого на его лице появляется презрительное выражение. В насмешке сквозит излишняя фамильярность, словно он повторяет здравый совет, к которому Том в первый раз не прислушался. Не утруждаясь тем, чтобы ради знакомства завести светскую беседу, этот нелепый персонаж, голова которого больше подходит для сцены в Стратфорде-на-Эйвоне[2], звучит вполне искренне.
Том чувствует, как неприятное тепло заливает кожу головы. На миг ему кажется, что каждый его волосок встал дыбом.
– Все это нужно было давно снести, – произносит женщина, и ее отрывистый говор вновь поражает своей неестественностью.
Том смотрит на сердитое лицо соседки, но от ее свирепого взгляда мысли превращаются в стаю перепуганных птиц. Он опускает глаза и сосредотачивается на подбородке женщины, морщинистом, точно грецкий орех. Том с отвращением смотрит на соломенную шевелюру, напоминающую перевернутую миску, и вспоминает картинку с рыцарем из детской книжки: тот снял стальной шлем, обнажив похожую щегольскую прическу. Уж не стригут ли соседи друг друга?
Теперь они оба пялятся. На него. В него. Смотрят и смотрят пронзительными голубыми глазами, пригвоздив Тома к месту, а он молча корчится, ощущая физический дискомфорт. У его соседей совершенно одинаковые глаза.
Перед его взглядом все плывет. Тому жарко, он задыхается, у него кружится голова, нервы шалят, и эти ощущения становятся невыносимыми. Из-за распаленного гнева краски сада кажутся ярче, пока не делаются запредельными.
Радостная ухмылка лысого мужчины становится только шире. Женщина хмурится, ее морщинистая нижняя губа отвисает, когда соседка ухватывается за возможность бросить неодобрительный взгляд на дом Тома, словно это здание оскорбляет общепринятые правила приличия.
– Не могут два участка быть более непохожими.
Горло Тома превращается в дренажную канаву, забитую мокрыми листьями. Ему нужно сглотнуть, но он этого не сделает, поскольку тем самым зримо докажет, что его расстроила эта попытка пристыдить. Том чопорно выпрямляется.
Мужчина расцветает, его напористая злоба сочетается со змеиным блеском в глазах.
– Всегда так было. Но ведь мы всегда делали правильный выбор, не так ли, моя дорогая? Разные стандарты.
Щеки Тома краснеют, как от пощечин. Он так себя не чувствовал с тех пор, как в двадцать один год на первой работе менеджер наложил на него взыскание. Внутри оживает то ощущение, которое он испытывал, когда его ругали в школе, пока, наконец, бесконечная ухмылка соседа не избавляет Тома от вынужденной вежливости, которой он придерживается, находясь на их территории, на их земле.
– Еще раз, что?
Его голос звучит выше и резче, чем было задумано, а мысли продолжают бунтовать. Но желание дать сдачи, противостоять нарастает с новой силой.
Соседка указывает худой рукой в сторону своего дома.
– Забор позади – первое, на что вам нужно обратить внимание.
– Самое время, – добавляет мужчина начальственным тоном, приподнимаясь на цыпочки. Спектакль завершается назидательным и жалостливым покачиванием головы, копна белых волос колышется над торжествующей ухмылкой. Баллы набраны.
Та часть разума, которая отвечает за речь, остается оцепеневшей, скованной льдом. У Тома нет слов. Странный паралич сбивает с толку. Том не в состоянии выдавить из завязанной узлом гортани ничего, кроме «что?». Ему остается гадать, на кого он больше сердится – на соседей или на самого себя из-за того, что смог лишь остолбенеть.
Лицо женщины окрашивается в более яркий алый цвет, под стать нелепой копне волос.
– Забор. На заднем дворе. Вы, конечно, заметили, что он в ужасном состоянии?
– Я бы не сказал, что не заметил, – выдавливает Том грубым тоном.
Он обратил внимание на полуразрушенный и позеленевший ужас, разделявший участки позади дома. И предположив, что соседи, наверное, уже привыкли, не придал этому значения. По его мнению, принципиальнее было то, что, если бы соседи не посадили у самой границы ряд декоративных деревьев, столбы и панели забора не разваливались бы. В любом случае, в порядке вещей, которого Том придерживался, не находилось причин отклоняться от плана ради косметического ремонта забора. Тот оказался за рамками бюджета и был последней вещью, которой Том собирался заняться.
Сосед снова встает на цыпочки, складывает руки на пояснице и возражает с несколько совиным видом:
– Слишком долго не замечали.
Том перестает вертеться в этой западне, но по-прежнему не хочет переставлять ноги, чтобы не растоптать бесценные цветы. Они тут повсюду. Газона почти нет, и лишь один-два плоских камня дают хоть какую-то надежду выбраться. Все равно что наткнуться на минное поле. Соседи, должно быть, скачут здесь странными сердитыми птицами. А он заперт в ловушке.
Адреналин медленно отпускает, и конечности, наконец, расслабляются. Челюсти Тома разжимаются.
– Послушайте…
– Слева. Ваша сторона. Ваша ответственность. Первостепенная! – Акцент женщины настолько усиливается, что на последнем слове ее язык шепелявит «первоштепенная».
Том свирепо смотрит на нее.
Она свирепо смотрит в ответ.
– Бельмо на глазу! Все нужно менять! Все панели и столбы. Используйте бетон. Дерево сгниет.
С другой стороны, мужчина излучает позитив, пока его жена распекает Тома.
– Вашему предшественнику это так и не удалось. Надеюсь, вы можете себе это позволить?
– Еще раз, что?
– Это ваш первый дом, не так ли? Немного поздновато, а? Надеюсь, у вас глубокие карманы.
Том, наконец, срывается.
– А насколько глубокими были ваши, когда вы за пару штук купили свой дом? Когда бы это было, в семидесятых?
Соседу нечем ответить, кроме отвратительной ухмылки, которая, по крайней мере, уже не так самоуверенна. Но прежде чем Том успевает воспользоваться едва заметным изменением баланса сил, вмешивается женщина. Ее голос звучит еще резче, чем раньше.
– Ваш забор падает на наши деревья! Позор! У нас в деревне нет сломанных заборов.
Быстро вернув себе положение, ее муж использует шанс нанести подлый удар, поднырнув под первое оправдание Тома.
– Не экономьте и на высоте панелей. Нам нравится наше уединение.
Левое веко Тома непроизвольно подрагивает, он чувствует, как в его эмоции вторгается вина. Неуверенность. И все же не может придумать ответ на двойную атаку и то, что, наверное, можно посчитать извержением всех обид на соседей, которые успела накопить эта пара. Но их поведение неприемлемо, и скоро единственная реакция, которую он сможет предложить, – это яростный животный рев. Том даже чувствует, что готов плюнуть им в лица.
И они прекрасно осознают его чувства. Это хуже всего. Том интуитивно догадывается, что его неловкое положение забавляет этих людей и даже заряжает энергией. Они не выказывают ни малейшего желания прекратить насмешки, а тень их довольства заставляет Тома похолодеть. И холод все усиливается, пока Том не замечает краем глаза долгожданное появление Фионы. Она, наверное, подслушивала. Он оставил входную дверь открытой, когда пошел к соседям.
