Адалин Черно
Влечение. Мой опасный босс
Глава 5
Возвращение домой дается с трудом. Сил на то, чтобы идти к остановке и ждать транспорт не остается, но разве Гадаев дал мне выбор? Телефона у меня нет, значит, и такси вызвать я не могу. Плетусь к остановке, жду маршрутку, полчаса добираюсь домой, чтобы наткнуться на открытую дверь.
Первая мысль – нас ограбили. Вторая – с бабушкой что-то случилось.
К сожалению, как только замечаю соседку, расхаживающую в квартире, как у себя дома, сразу понимаю – второе.
– Явилась! – выдает, как только меня видит. – Бабушку твою только что увезли!
– Куда?
– В больницу. Ей плохо стало, она едва мне дозвонилась и это еще хорошо, что я была дома! А если бы ушла? Я как раз собиралась. Тебе вот звонила-звонила, а ты даже трубку взять не соизволила.
– В какую больницу ее увезли? – переспрашиваю, пропуская мимо ушей нравоучения соседки.
– А я почем знаю? Я позвонила в скорую – они приехали.
– Ясно, – киваю и прохожу в квартиру. – Вы куда-то собирались? – поворачиваюсь к соседке. – Можете быть свободны.
Она фыркает, говорит что-то еще про «неблагодарная» и уходит. Я закрываю за ней дверь и беру с кровати бабушкин телефон. Звоню в скорую, чтобы узнать, куда увезли бабушку. Получив информацию, сталкиваюсь с проблемой вызова такси. У бабушки – обычный кнопочный телефон и, конечно, нет никаких приложений по заказу такси. Приходится искать на ноутбуке номер и звонить. Машина через эту службу, ожидаемо долго едет. Я успеваю замерзнуть на улице, прежде чем передо мной останавливается старенькая потрепанная девятка. И водитель не сказать, что вежливый.
Забравшись в салон и хлопнув дверью так, словно это не машина, а корыто – иначе просто закрыть ее не получалось – проклинаю Гадаева. По пути убеждаюсь в том, что правильно поступила, написав заявление. Не представляю, как после такого работать с ним дальше. У-у-у! Если бы только у меня был был телефон! Я бы смогла ответить на звонок бабушки или соседки, но эту возможность у меня забрал черствый сноб! Чтоб ему пусто было!
– Здесь? – слышу бас водителя.
– Наверное…
Когда расплачиваюсь и выхожу, понимаю, что нет – не здесь. Приемный покой гораздо дальше, и мне придется идти до него пешком, что я и делаю. Добравшись, тут же подхожу к дежурному регистратору и спрашиваю, как попасть к бабушке. Оказывается – никак. Даже такой близкой родственнице, как я. Прямо сейчас она находится в реанимации и к ней никого не впускают.
Примерно через пять минут моего пребывания в больнице приезжают и родители. Мы вместе дожидаемся врача, который сейчас проводит экстренную операцию другому пациенту. Меня немного потряхивает, а еще возникает жгучее желание все высказать Гадаеву. Прямо сейчас. Позвонить ему, благо я помню его номер, и сказать, какая он сволочь!
Когда врач, наконец, выходит к нам, время на часах переваливает за десять. Он явно измучен проведенной операцией и не готов разговаривать с родственниками другого пациента, но все же останавливается. От него узнаем, что бабушке показано шунтирование и проводить его, конечно же, лучше за границей. Врач советует Израиль, если есть такая возможность.
Нам остается только покивать головой. Разумеется, у родителей нет таких денег. Папа пытается восстановить свой бизнес и начать все с нуля, так что весь заработок он вкладывает сейчас в дело.
– Ничего страшного, – причитает мама. – Найдем здесь неплохих врачей. Ева неплохо зарабатывает, да, малыш? У тебя же есть сбережения?
– Я как раз хотела поговорить о работе, – начинаю. – Я сегодня написала заявление на увольнение.
Две пары глаз смотрят на меня так, словно я сморозила удивительную глупость. С одной стороны – я их понимаю. После того, как я отучилась на финансиста, достойную работу найти было трудно. Без стажа мне предлагали неплохие должности, но зарплата там была мизерной, а работы довольно много.
На начинающих специалистах максимально экономили, поэтому папа устроил меня не по специальности к Артему – личной помощницей с дурацким графиком, но зато сколько мне платили! Такую работу нельзя было упускать, я это прекрасно понимаю, ведь найти сейчас что-то похожее у меня не получится. Должность личного помощника в других компаниях тоже предполагает стаж. Желательно, от трех лет. Я же работаю всего год. Да, в престижной развивающейся компании и при условии, что Гадаев даст мне хорошую рекомендацию, я могла бы что-то найти, только вот после его записки сомневаюсь, что я получу честную характеристику просто так.
Наверняка он снова все опошлит и предложит что-то такое, от чего я, как уважающая себя женщина, вынуждена буду отказаться. А без его рекомендаций, конечно, я ничего хорошего и достойного не найду. Реакция родителей предельно понятна, но я надеялась, что они хоть чуточку выразят понимание.
– В смысле заявление на увольнение? – переспрашивает мама так, будто у этого сообщения есть дополнительный подтекст.
– Ты не справляешься с работой? – а это уже папа.
– Я не могу работать с Артемом, – даю простое объяснение.
Больше всего удивляется, конечно, папа. В его лексиконе нет такого понятия «не могу». Он, сколько я себя помню, всегда старался для нас с мамой. Я родилась, когда у нас уже все было, но мама не раз рассказывала, как папа работал на трех работах, чтобы собрать денег на «свое дело». Мама всегда ставила отца в пример, говорила, что я должна стараться так же. И я старалась. Мне даже удалось кое-что отложить с тех денег, что платил мне Гадаев, но заначки давно нет. Она ушла на лечение бабушки в прошлый раз, так что ни о каком «своем деле» не может идти и речи.
– Он тебя обижает? – спрашивает отец. – Если да – я с ним поговорю. Все же, не чужие люди. Да, у нас сейчас все не так гладко с финансами, как прежде, но отношения не испортились, так что…
– Не нужно, пап. Он меня не обижает.
– А что тогда? – это уже мама. – Ты хоть представляешь себе, как сложно найти работу? Еще и с такой зарплатой!
Она, как обычно, не церемонится и давит на самую больную мозоль. Хуже, что ответа у меня нет.
– Я все решила, – сообщаю. – Пап, не нужно ни с кем говорить, мам, я что-нибудь придумаю. Не расстраивайтесь.
Глава 6
Чтобы хоть как-то отвлечь их от разговора об увольнении, говорю, что забыла телефон на работе и прошу у мамы номер Никиты. Я его на память не помню. Уверена, почему-то, что он у нее есть и оказываюсь права. Мы не так часто созваниваемся, да и в этом никогда не было необходимости. Никите я звонила редко и еще реже о чем-то его просила, предпочитая решать проблемы самой. Сегодня я на это не способна. После сообщения о необходимой операции мне нужен кто-то, кому я смогу склонить голову на плечо и поплакать. А еще – попробовать поговорить с Никитой. Возможно, он одолжит денег на операцию.
– Да, – его голос звучит бодро и радостно, так что я отбрасываю мысль о том, что могла его отвлечь от важного дела.
Да, отношения у нас немного странные. Мы словно чужие друг другу.
– Привет, – говорю в трубку. – Ты сможешь меня забрать? Я в больнице, бабушке стало плохо и…
– В какой ты больнице? Я приеду так быстро, как только смогу.
Называю ему адрес, а затем передаю маме телефон и снова попадаю под шквал нравоучений. Папа преимущественно молчит, но маму не перебивает, значит, поддерживает все ею сказанное. А говорит она много. О том, что у Артема, между прочим, можно было бы попросить денег «в счет зарплаты». О том, что увольнение – не выход, тем более сейчас, когда наше положение так шатко. Сбежать не выходит, поэтому вынужденно все это слушаю и лишь киваю головой. Идея сбежать на необитаемый остров кажется мне спасением, но на билет мне не хватит денег, поэтому слушаю дальше.
Заканчивается все тем, что Гадаев – прекрасный и понимающий человек. Он едва ли не эталон мужчины. Уверена, если бы Никита не был сыном ее подруги, мама бы не задумываясь сбросила его со счетов и велела присмотреться к Гадаеву. Такой мужчина пропадает. Решительный, дерзкий, горячий…
Та-а-а-к! Мои мысли ушли явно не в ту сторону.
Переключиться позволяет подъехавший автомобиль Никиты. Я, изрядно к этому времени пропитанная нравоучениями и «идеальным» Гадаевым, рада Ника видеть, как никогда прежде. На радостях я даже первая его обнимаю и целую в щеку. Для будущего разговора это даже хорошо.
– Привет, – шепчет мне на ухо. – Как ты?
– Держусь, но за бабушку очень переживаю.
Никита деловито кивает, здоровается с моей мамой, протягивает для приветствия руку отцу. Делает все, что должен делать идеальный зять. Не зря родители его так любят. Непонятно только, почему я к нему так холодна. Впрочем… теперь-то мне это как раз понятно. Если бы Никита за те месяцы, что мы вместе, сумел разжечь во мне то, что удалось Гадаеву за несколько минут, я бы прямо завтра дату свадьбы назначила, а пока…
До сегодняшнего дня я думала о том, как сильно расстроятся родители, когда мы с Никитой расстанемся. Сейчас, конечно, не время. Они только узнали о моем увольнении. Новости о Никите они не переживут.
– Мы поедем, мам… – говорю сразу, чтобы пресечь дальнейшие попытки меня донимать, но мама и не планирует. Все-таки, Никита делает ее добрее.
– Все так серьезно? – спрашивает Никита уже по пути домой. – С бабушкой.
– Говорят, нужна операция и лучше всего сделать ее в Израиле. Там лучшие клиники и врачи. А у нас, – развожу руками, – сам понимаешь.
– Да, – кивает. – У меня есть знакомый кардиолог, я могу поспрашивать, к кому обратиться, но думаю, что хорошие врачи на полгода вперед заняты пациентами.
– Никит… а ты сможешь помочь с деньгами? – спрашиваю и прикусываю внутреннюю сторону щеки.
Просить я не привыкла. Да что там, я даже не знаю, как это правильно делается!
– Не уверен, но постараюсь, – Никита спускает меня с небес на землю. – У меня все деньги сейчас крутятся, свободных очень мало.
– Я отдам, Никит, если получится. За полгода где-то.
О том, что у меня намечается безработица, умалчиваю. Все еще надеюсь найти достойную работу и хорошей зарплатой. Не может же на Гадаеве рынок вакансий сойтись клином.
– Что-нибудь придумаем, малыш, – обещает Никита.
Когда подъезжаем, он напрашивается на чашку кофе. На секс я не настроена, но соглашаюсь. Подумала, что после просьбы о деньгах неплохо побыть немного ласковой. Настолько, насколько это у меня получится.
Поднимаемся по лестнице вместе, держась за руки, а когда оказываемся на моей лестничной площадке, я так и застываю, шокированная увиденным. Под моей дверью стоит Гадаев собственной персоной. После офиса он успел переодеться в джинсы и свитер. Ну и прихватить мой телефон с собой, разумеется! Я замечаю знакомый чехол в его руках.
Глава 7
Артем
Бабы меня не игнорировали. Часто сами названивали и умоляли о встрече. И каждый раз приезжали, если она была назначена. Почти всегда – заранее, чтобы не заставлять меня ждать.
Вересову я прождал до десяти. Этого времени с лихвой хватило бы на то, чтобы добраться до моего дома. Да что там! За эти несколько часов она могла вернуться домой, принять душ, переодеться и приехать. Вплоть до десяти я убеждал себя именно в этом – Вересова поехала домой, чтобы приехать ко мне свежей.
Осознавать другое было болезненно. Сначала больно стало моей самооценке, которая от такого поворота трещала по швам, а потом всему, что было в трусах. Последние, к слову, тоже трещали по швам от перевозбуждения. Вересова мастерски уронила не только мою самооценку, но и член, который хоть и болезненно поднывал, но за неимением достойной альтернативы, упал отдыхать.
И если ему было уже безразлично, трахнем мы кого-то или нет, то моей самооценке хотелось реванша. И именно этот факт в десять вечера вынудил меня одеться и сесть за руль, чтобы приехать к Вересовой, которой дома не оказалось. Звонить ей было некуда, а по ту сторону двери даже после непрерывной трели дверного звонка, висела гробовая тишина.
Уговорив самооценку подождать реванша до завтра, собираюсь уйти домой, когда натыкаюсь взглядом на Вересову. Она, как ни в чем не бывало, поднимается по лестнице под ручку с этим своим слизняком. При виде него у меня глаз дергается и руки автоматически в кулаки сжимаются. Терпеть не могу таких лощеных пижонов. Он давно мне не нравится. С того самого момента, как Вересова с ним замутила.
– Артем… Борисович? – натурально удивляется моя помощница. – А вы тут что делаете?
Пытаюсь добиться утоления всех сексуальных фантазий и восстановить справедливость, вернув своей самооценке почетное место на вершине олимпа, но глядя на мудня рядом с ней, появляется отчетливое понимание – нихера мне сегодня не перепадет. А может, и не только сегодня.
– Телефон, который вы забыли у меня в кабинете после… хм… инцидента принес.
На слове «инцидент» ее глаза округляются, а у прилипалы рядом, по взгляду вижу, возникают вопросы.
– Как это мило с вашей стороны, – елейным голосом произносит Вересова. – Могли бы и не напрягаться, я бы завтра забрала.
– Что вы… разве после всего я мог оставить вас без связи? Сорвался к вам, как только работу в офисе закончил.
История трещит по швам и прилизанный щеголь это прекрасно понимает. Вон как одежду мою рассматривает. Явно ведь не верит, что я в потертых джинсах и свитере на работу хожу и его благоверную по поручениям гоняю.
– Спасибо, Артем Борисович за помощь и позвольте пройти к двери, – быстро тараторит Вересова.
Понимает, видимо, что намеки мои до добра не доведут, а я, между прочим, против, чтобы ее сегодня этот дегенерат до кровати довел. А по его лицу ведь видно, что он не на кофе сюда шел, а с одной единственной целью – трахаться.
Я такого допустить не могу, поэтому и к двери Вересову пропускаю не сразу, а когда отхожу и она открывает, под непонимающие взгляды шагаю следом за ними и быстренько поясняю:
– Угостите кофе, Ева Евгеньевна. Все-таки, уже поздно, путь домой, как вы знаете не близкий, а мне за руль.
– А водитель ваш где? – спрашивает, упорно не желая пропускать меня дальше прихожей.
– Отпустил. Не думал, что он сегодня понадобится. Планы на вечер, знаете ли, были совсем другие.
Пижон приглаженный стоит за ее спиной, поэтому опасный предупреждающий всплеск во взгляде Вересовой достается только мне. И я его благополучно игнорирую. Разуваюсь и следую на кухню. В этой квартире я был уже давно. В последнее время приходилось только заезжать за Евой и отвозить ее домой, да и то чаще это делал водитель, но раньше, когда еще Вересова на меня не работала, да и я сам не работал, эту квартиру я видел. Был в ней не так много раз, но помню, где находится кухня и пру туда, как танк. Впереди планеты всей, а конкретнее, впереди того, кого она с собой притащила.
Он выглядит удивленным. В общем, именно это мне и нужно.
– Напомните, Ева Евгеньевна, где у вас чашки?
– Напомните?! – хмурится. – Вы, кажется, ни разу у меня кофе и чай не пили.
– Точно, – подхватываю ее игру. – Это вы у меня на кухне не раз и кофе, и чай делали.
Беспощадно разрушаю ее мечты сделать перед щеголем вид «ничего такого не происходит». Потому что происходит. Прямо в эту минуту у меня внутри все кипит и бурлит от желания скрутить его и вытолкать на лестничную площадку, смачно захлопнуть перед его носом дверь, а затем вернуться и…
– Артем Борисович! – отвлекает меня Вересова от мыслей о ее аппетитной голой заднице на этом отполированном столе, видимо, угадав, о чем я на самом деле думаю.
– Простите, не расслышал.
– Кофе какой хотите?
– Черный.
– С сахаром?
– С вами…
– Что, простите? – а это в разговор встревает прилизанный мудила.
– С вафлями, говорю, – отвечаю, глядя исключительно на Еву. – Если они, конечно, имеются.
– К сожалению, вафель предложить не могу, есть печенье.
– Попробуем.
– А вы всегда забытые телефоны сотрудников к ним домой лично привозите? – вдруг подает голос слизняк.
Я уже говорил, что хочу вытурить его за дверь? Очень хочу! Руки чешутся, внутри все трясется, но Вересова мне не простит и тогда точно уволиться без раздумий.
– Нет, конечно, – равнодушно отвечаю. – Просто Ева забыла телефон у меня в кабинете, да и знаете, она все-таки личная помощница, считайте, родной человек. Ну и с детства я ее знаю.
– Вот как…
Мудень даже не пытается скрыть свою неприязнь. Кривится, словно я ему рассказываю о том, как жру дождевых червей на завтрак.
– Ваш кофе.
Ева ставит на стол сразу две чашки. На меня смотрит с раздражением, а ему улыбается. Так, сука, широко и искренне, что хочется его ответную улыбку стереть чем-нибудь. Желательно, кулаком.
– Приятного, – выдает Вересова, я же в ее взгляде читаю «Пейте и проваливайте».
– А что бабушка? – спрашиваю, прекрасно помня, что Ева живет не одна. – Спит уже? Не разбудим?
И вот при упоминании бабушки все как-то резко меняется. Взгляд Вересовой медленно угасает, уголки губ ползут вниз.
– Бабушку Евы сегодня забрали в больницу. Мы как раз оттуда.
– Что-то серьезное? – резко перестаю дурачиться.
– Нужна дорогостоящая операция в Из…
Мудень замолкает под пристальным взглядом Вересовой. Видимо, эта информация не предназначалась для моих ушей, но я теперь и сам все узнаю. Позвоню отцу Евы и справлюсь о здоровье Антонины Васильевны. Она всегда мне нравилась. Добрая, искренняя и простая женщина. А какие у нее вкусные голубцы были. На контрасте с дорогостоящими изысками нашей кухни воспринимались мною чем-то поистине особенным.
– Бабушка обязательно поправится, – говорит Ева. – А вам, думаю, пора!
Смотрит она, конечно же, на меня. Телефон возвращен, кофе давно допит, а темы для разговоров иссякли. Понимаю, что пора, но договориться с собой и оставить ее наедине с другим мужиком сложно. Правда, следом за мной она и его отправляет. Не так, конечно, категорично, извиняется и что-то еще бормочет ему на ухо, но к выходу мы направляемся вместе.
И только у двери случается конфуз. Я открываю и выхожу первым, а Никита с улыбкой выдет «До свидания» и дверь перед моим носом захлопывает. Я даже слышу звук прокручиваемого в замочной скважине ключа. Что вообще за дела? Вересова его домой отправила, а он остается? Какого хрена?
Дальше наступает самое сложное – не начать ломиться в дверь, чтобы катапультировать Никиту из квартиры для ускорения его капитуляции перед несомненно лидирующем самцом. То есть, мной.
Глава 8
Я ответственно назначаю сегодняшний день худшим в моей жизни и иду проводить мужчин до порога. Утешаю себя только тем, что Никита тоже уходит, а значит мои скулы сегодня не сведет от широко открытого рта, а голос не охрипнет от фальшивых стонов. Мысли о том, что собиралась «задобрить» Никиту сексом ради денег, отгоняю. Ведь не ради них же! Ради бабушки! Жаль, совесть сдается не так быстро, как я в кабинете Гадаева и шепчет на ухо все то, о чем я стараюсь не думать. Шкребется там внутри. Доходит до того, что себя начинаю ненавидеть примерно так же, как Гадаева.
Отвлекаюсь на свои мысли и пропускаю момент, когда Никита выставляет моего босса за дверь, а сам остается в квартире. Он поворачивается ко мне с таким лицом, что я сразу понимаю: этот день будет не просто самым худшим в моей жизни, он стремительно становится катастрофой. Самой настоящей, потому что такого Никиту я никогда еще не видела.
– Ты спишь с ним? – требовательно рычит Никита, а мой взгляд цепляет его руку, сжатую в кулак. – Что ты ему позволяешь такого, что он сорвался к тебе почти ночью? Бросил дела и приехал… Что-то, что не позволяешь мне?
Будь я чуточку слабее, уже наверняка валялась в обмороке от шока. Это же Никита. Ник. Всегда спокойный, уравновешенный, адекватный… Да он даже сексом сдержанно занимался! Мне все время казалось, что между нами шторка и он просто не видит моего лица, таким безэмоциональным он был. А тут… искаженное от злобы лицо, взгляд, пышущий яростью, угрожающе сжатые желваки и руки.
– Что ты несешь? – паника добавляет мне смелости и слова мои звучат воинственно, а рукой я нащупываю на обувной тумбе какое-нибудь средство защиты.
Там ничего подходящего нет! Счета за коммуналку, пачка жвачки и бабушкины ключи от квартиры. Ключи! На крючке висит моя связка, а ею можно, если что, и убить. Двигаю руку правее и пытаюсь снять их. Но Никита замечает мой маневр и делает рывок. Хватает меня за плечи и прижимает к висящей на вешалке одежде.
Пока я пытаюсь понять, что происходит, Ник впивается поцелуем в шею и никакие мои попытки его оттолкнуть не работают. Он, как скала, удерживает меня неподвижно и на одном месте.
Не поняла, он что – возбудился?
– Да хватит! – выдаю требовательно и толкаю его в плечи изо всех сил, хоть это и не дает никакого эффекта.
От его поцелуя явно останется след, потому что участок шеи пульсирует и неприятно жжет.
– Ева… моя Ева, – шепчет Никита, прижимаясь пахом к низу моего живота.
Понятия не имею, что его так возбудило, но в меня вдавливается его уже готовый член. Почему-то становится мерзко. И Ник на мои слова и толчки не реагирует. Спокойно использует силу, чтобы продавить и склонить меня к сексу. В какой-то момент думаю о том, что Гадаев, какой бы сволочью он не был, ни за что такого бы себе не позволил. Он может говорить что угодно, но никогда не оставит на моем теле следы, подобные тем, которые наверняка останутся после Никиты.
И ладно бы эти следы были желанными, но нет! Нет! Возбуждения я и в помине не чувствую. А вот желание поскорее освободиться от его лапищ, что плотно впиваются в худые плечи, лишь нарастает.
– Я не хочу! Никита, ты слышишь? Не хочу!
Он словно не слышит! Пока я тут распинаюсь, он добирается до моей юбки. Комкает край и поднимает ту вверх, лаская пальцами ногу. Кажется, что для большей убедительности не хватает только заплакать, но такого удовольствия я ему не доставлю, конечно же. Обмякаю в его руках, делаю вид, что мне нравится, а когда он ослабляет хватку и теряет бдительность – выставляю коленко и бью его между ног.
Ожидаю в ответ чего угодно. В конце концов, если он был готов взять меня силой, то может и хорошенько приложить ладонью или вообще кулаком, но Никита лишь сгибается пополам, а затем, словно поняв, что натворил, в ужасе округляет глаза.
– Пошел вон! – распахиваю перед ним дверь.
Через минуту он оказывается на лестничной площадке и мямлит извинения:
– Прости, не знаю, что на меня нашло. Прости, пожалуйста.
Говорит он их так тихо, что я скорее догадываюсь, что он там бормочет, чем слышу. Зато дверь захлопываю с оглушительным звуком и спешу закрыться на все замки и предохранитель, а потом съезжаю по ней спиной и начинаю рыдать, уткнувшись в ладони.
Я не могу понять, как до этого дошло? Как я оказалась в подобном положении и что нашло на Никиту, который раньше никогда даже голоса на меня не повышал? Неужели на него так подействовала встреча с Гадаевым? Гад умеет будить самые худшие стороны в людях? Во мне вот разбудил похоть, а в Никите агрессию. Он точно человек, а не дьявол какой-нибудь?
Вообще, я редко плачу. Считаю слезы проявлением слабости, которую отец всегда учил подавлять. Папа всегда говорил, что я должна быть уверенной в себе и сильной духом. Правда, после того, как убеждаешься, что сила духа ничего не значит и любой может применить физическую, становится не по себе. Я больше не чувствую прежнего спокойствия и уверенности в том, что я сильная. После Никиты во мне с глухим треском что-то ломается.
На то, чтобы встать с холодного пола и дойти до ванной, уходят все силы. А уж когда я вижу себя в зеркале: заплаканную, со взлохмаченными волосами и растекшейся под глазами тушью, ужасаюсь. Неудачный день превращается в трудный вечер с самыми разными мыслями, что посещают мою голову. Я умываюсь холодной водой. Долго тру лицо и шею, которую целовал Никита, но потом убеждаюсь, что мне этого недостаточно. Набираю себе полную ванную и погружаюсь в нее, оставляя на поверхности только лицо. Мне нужно смыть с себя всю ту грязь, что на меня вылилась за день.
С Никитой точно покончено. Его «прости» меня вообще не тронуло. И какие бы он не придумал себе оправдания – ничего не сможет загладить то, что он сделал. Помимо «не плакать» папа еще учил меня не прощать людей, если они того не заслужили.
Правда, мама часто говорила, что я слишком категорична и не позволяю людям даже попытаться объясниться. А я считала, что ходить с лапшой на ушах недостойно. Лучше, когда там блестят дорогие сережки.
Теперь моя категоричность сыграет против меня. Точнее, против бабушки. Просить у Никиты денег я не стану, хотя после случившегося ему можно было пригрозить заявлением, но… мне не позволит гордость. Ну и брезгливость тоже. Как после всего на него смотреть, не говоря уже о том, чтобы что-то взять из его рук.
Принятие ванны расслабляет и начинает казаться, что все не так плохо. Я все еще личная помощница Гадаева с хорошей зарплатой, так что на лечение бабушки можно взять кредит, который мне несомненно дадут.
У меня есть две недели на поиски новой должности. Начать планирую прямо завтра. Посмотрю объявление, закину свое резюме на сайты. Возможно, стоит позвонить знакомым ассистентам деловых партнеров Гадаева. За год я немного сблизилась с некоторыми из них.
У меня даже настроение поднимается. И работу я найти смогу, и бабушку вылечить. Гадаев и его мерзкая рожа, которую мне придется терпеть две недели – испытание непростое, но и не смертельное. На работу буду ходить в сложной одежде. Есть у меня комбинезон, который хрен снимешь. Ну и в кабинет к нему без диктофона на телефоне больше не зайду, пусть только попробует снова ко мне приставать, я тогда вообще подам заявление в полицию и раздую скандал в прессе! Да ни одна уважающая себя девушка после такого к нему работать не пойдет. С этими мыслями удивительно сладко после произошедшего засыпаю.
