Александр Иванович Абрамов
Белые начинают…
«Лестница в мезонин ведет из передней, куда выходит и дверь из комнаты профессора, – читал Жемчужный показания Вали Черенцовой. – Я задержалась на секунду, вытирая ноги: на улице было грязно, дождь. Из-за двери дядиной комнаты тянулась узенькая полоска света и слышались голоса. Я слышала, как дядя спросил кого-то: «А почему ты в перчатках?» Другой голос ему что-то ответил, но что именно, я не разобрала. Потом услышала уже сверху, как внизу щелкнул дверной замок: кто-то запер дверь изнутри. Я долго прислушивалась, но внизу было тихо. Потом вдруг что-то упало. Подумала, что дядя передвигал стол. Но звона посуды не слыхала. Постояла минутку у окна и легла спать… Вот только когда закрывала окно – из-за комаров, – увидела в саду мелькнувший огонек сигареты».
Огонек сигареты в саду заметил и Сизов, возвращаясь домой с прогулки. По его словам, было около двенадцати ночи. У профессора в комнате горела лампа, окно было открыто. Сизов постоял у калитки, раздумывая, зайти или не зайти. Но время было позднее, и он направился к своему дому.
Итак, Сизов не заходил к профессору после ужина. Масловы тоже не возвращались. Не приходил вторично и Хмара. Показания полковника подтвердил жилец, снимавший у него беседку с верандой: Хмара, по его словам, встретился с приехавшей дочерью и остался дома.
Еще один листок привлек внимание Жемчужного. На четвертушке бумаги мелким почерком Кутырина было написано несколько неразборчивых строк. По всему было видно, что подполковник наспех записал мелькнувшие у него мысли.
«Кто мог быть у профессора ночью? Подумать, необязательно учитывая участников ужина.
Один или двое?
«Почему ты в перчатках?» Может быть, «вы»? Обмолвка.
Кому он так мог сказать? Проверить: с кем он общался на «ты».
Кто играл в шахматы?
Чей огонек был в саду?»
Жемчужный внимательно пересмотрел всю папку, которую нашел в сейфе у Кутырина. Он знал о привычке подполковника записывать на клочках бумаги мысли и наблюдения. Однако таких листков в папке было немного и они не содержали ничего существенного. Лишь вот эти наспех записанные мысли представляли интерес для розыска. Видимо, собранные показания свидетелей еще не давали сформироваться какой-то определенной версии.
«У меня ее тоже пока нет», – подумал Жемчужный.
3. СТРАННАЯ ПАРТИЯ!
В дверь постучали. Чисто выбритый, подтянутый, словно на параде, в кабинет вошел капитан милиции Парамонов.
– Разобрались, Леонид Николаевич? – кивнул он на папку.
– Тут, милок, разбираться и разбираться! А я не Эркюль Пуаро.
– Что-нибудь заинтересовало?
– Кое-что. У Кутырина я обнаружил несколько отрывочных записей. Читал?
– Читал. Только никого, кроме гостей за ужином, привлечь к этому делу не могу.
– Кто, кроме них, мог знать об авторском гонораре профессора?
– Среди дачников никто, по-моему. Профессор не любил хвастаться. Он и гостям-то о деньгах случайно сказал.
– Но о получении трех тысяч знали в издательстве. В редакции, в бухгалтерии – наверняка. И у кого угодно может быть муж, брат, друг. Надо там поработать. Бросим на это дело старшего лейтенанта Рыжова. Ну, а мы гостями займемся. – Жемчужный взглянул на список ужинавших. – Кстати, вы не знаете, почему в кутыринском списке подчеркнуты фамилии Сизова и Хмары?
– Это шахматные партнеры профессора. Хмара игрок попроще, а у Сизова первый разряд.
– А другие?
– Умеет и доктор. Только кто ж рискнет сражаться с кандидатом в мастера?
– Положение фигур записано? – вдруг заинтересовался Жемчужный.
– Вот! – Парамонов веером рассыпал по столу принесенную им пачку фотографий, на одной из которых был заснят шахматный столик с расставленными на нем фигурками. Партия явно заканчивалась. С каждой стороны короля поддерживали ладья, легкая фигура и пешка. Но единственную пешку черных защищал, кроме того, и черный ферзь, сама же она достигла последней линии и была уже не пешкой, а вторым ферзем. Катастрофа белых была очевидной.
– Разобрались, Леонид Николаевич? – спросил Парамонов.
Жемчужный кивнул, продолжая всматриваться в расположение фигур: он никак не мог понять, почему белые, потеряв ферзя без компенсации, все еще продолжали сопротивляться?
– Странная партия, – сказал Жемчужный.
– Почему странная? – робко возразил ему Парамонов. – Черные выигрывают, вот и все.
– А какими играл профессор?
– Белыми. Мы нашли отпечатки его пальцев на всех фигурах. А здесь вот видите… – Парамонов подвинул Жемчужному другой снимок, на котором виднелись десять симметрично расположенных оттисков пальцев. – Оставлены Сизовым на ладье, коне и ферзе, а также на нескольких пешках.
Жемчужный, казалось, не слушал его, задумчиво хмурился и молчал.
– Нелепо, все нелепо, – проговорил он глубокомысленно. – Профессор не мог играть белыми.
Взгляды их встретились. Парамонов явно не понимал, к чему клонит Жемчужный. Майор протянул ему снимок доски:
– Взгляните на белых… Будете доигрывать партию в таком положении? Нет. И я не буду. Профессор – тем более, если даже он зевнул на старости лет. Но до такого положения даже зевающий не доходит, особенно если у него равной силы противник.
– Он сдался: белые все же не сделали хода.
– До такого положения умный игрок не доводит. Сдаются раньше.
Жемчужный все еще с сомнением глядел на доску. Что-то в этой партии смущало его. Но Парамонов упрямился.
– Вы внимательно посмотрите, Леонид Николаевич, – настаивал он, – и станет ясно, почему он все еще продолжал игру. Но не в этом суть. Для нас важно сейчас, с кем он играл. Взгляните на отпечатки пальцев Сизова. Они на черных.
– Оттиски могут сохраняться долгое время. Мы же не знаем, когда он играл. И сизовские оттиски очень отчетливы: жирные пальцы. А профессорские еле заметны: чистые, сухие руки… Может быть, играл кто-то третий, в перчатках? Ведь Сизов решительно отрицает, что играл с профессором…
– Так он и признается, что играл, – покачал головой Парамонов. – Вы на это рассчитываете, Леонид Николаевич?
– Я хочу, чтобы никто не делал скоропалительных выводов.
Парамонов не стал больше возражать, а лишь подвинул к майору еще несколько снимков. На стакане в серебряном подстаканнике, стоявшем на шахматном столике, виднелись четкие папиллярные линии.
– Пальцы Хмары. Мы попросили всех гостей помочь следствию – никто не отказался! – и взяли у всех отпечатки пальцев… Хмара, кстати, и не отрицает, что пил из этого стакана. Только за общим столом, а не за шахматным.
– Стакан могли переставить.
– Кто?
– Убийца. Он же мог и сыграть партию. Я же говорил о перчатках… Вот только расположение фигур странное. Профессор не мог довести партию до такой позиции: он был первоклассным игроком…
– Вы зря отводите Хмару, Леонид Николаевич, – заметил Парамонов. – Пепельница стоит тут же, на шахматном столике. В ней – два окурка «Беломора», а Хмара только его и курит. В пепельнице за общим столом – полпачки окурков, но вот как они к шахматистам-то перекочевали?..
– Еще одна инсценировка. Причем явная. Курящий человек за шахматной партией двумя папиросами не ограничится. Кстати, еще окурок – сигаретный, со следами помады – это уже третья инсценировочка. Кто-то, по-моему, очень спешил подмалевать эту партию. Стакан и пепельницу переставили сюда уже после убийства.
Парамонов словно поймал какую-то новую мысль.
– А почему мы забываем Масловых? – вдруг спросил он.
– Есть доказательства?
– Хотя бы косвенные. Масловы уже два года мечтают о «Жигулях». Очередь, как я выяснил, подошла, а денег-то не хватает. Говорят, просили у профессора – не дал. Скуповат был старичок. Сослался на возможность приобрести редкие и очень ценные книги.
Но Жемчужный не слушал:
– Предположим, что кто-то третий вернулся. Но где он достал финку, так искусно выточенную из напильника? Такую только на заказ сделаешь.
В кабинет заглянул Кершин.
– Завтра-послезавтра можно будет навестить Кутырина. Его уже перевели из реанимации, – сказал он Жемчужному. – Побывай у него обязательно. – Он взглянул на возбужденного Парамонова и насмешливо подчеркнул: – Вон у капитана, похоже, и решение уже готово…
– Пока только предположения, товарищ полковник, – замялся тот.
