Абир Мукерджи
Человек с большим будущим
Семь
– Неужели Таггерт считает, что на это стоит тратить наше время! – ворчал Дигби, утирая пот со лба промокшим платком.
Я отчасти ему сочувствовал, и не только из-за температуры, которая была в районе ста десяти градусов в тени, – ну или была бы, имейся здесь хоть какая-никакая тень.
Апрель в Калькутте месяц неприятный. Здесь вообще мало приятных месяцев, но в апреле начинается лето, и ничего хуже себе представить нельзя. Земля задыхалась под колпаком невыносимой жары, и все ее жители, как англичане, так и индийцы, медленно варились в бесконечном, мучительном ожидании муссонных дождей, до которых оставалось еще два месяца.
Мы втроем – Дигби, Банерджи и я – находились за городом, в часе пути к северу от Калькутты. Во все стороны разбегались зеленые поля. Там, вдали, время, казалось, замерло, и крестьяне пахали землю, идя за плугом, запряженным волами, по изрытым бороздами пастбищам. Водитель остановился на обочине, и теперь мы карабкались на крутую насыпь, возвышавшуюся над полями на добрые двадцать футов – туда, где пролегало железнодорожное полотно. Прямо перед нами, похожий на толстого металлического слизня, грустил на вершине насыпи угольно-черный локомотив неподвижного состава. За ним протянулись восемь вагонов, пассажирских и товарных вперемешку. Все они были выкрашены в цвета Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Вокруг толклись местные констебли, изо всех сил стараясь не выходить из тени. На них была форма защитного цвета, какую носили почти все служащие Имперской полиции на всей территории Индии. Всей, за исключением Калькутты. Мы в городе носили белую форму.
– Как, по его мнению, мы должны продвигаться в деле Маколи, если он заставляет нас бегать и разбираться с убийством каждого Тома, Дика или Гарри? – вопрошал Дигби.
– Уверен, что у комиссара были на то причины, – ответил я, хотя понятия не имел, какие именно.
– Неужели он не мог других найти? Господи, убили какого-то кули. Почему люди из местной таны не могли этим заняться? – Дигби лез на насыпь, тяжело дыша от жары и напряжения.
Мы прибыли сюда по распоряжению Таггерта, чтобы расследовать убийство. По предварительным данным, на поезд напали декойты[37], но ограбление пошло не по плану и закончилось гибелью железнодорожного охранника-индийца. Хотя цвет кожи человека и не должен никак влиять на важность дела, в реальности все было, как правило, иначе, и должен признаться, что я и сам, подобно Дигби, недоумевал, почему Таггерт счел нужным отвлечь нас от дела Маколи, чтобы расследовать, в сущности, просто неудавшееся ограбление.
Вся суета явно сосредоточилась вокруг вагона охраны в хвосте поезда. Я велел Банерджи идти к локомотиву и поговорить с машинистом, а мы с Дигби направились к хвосту. Двое констеблей как раз спускали завернутое в простыню тело из вагона на землю.
Я приказал одному из констеблей открыть голову убитого. Зрелище было довольно неприглядное: сломанный нос, лицо все в кровоподтеках, спутанные волосы слиплись от крови. Тот, кто это сделал, явно не стеснялся махать кулаками. Я кивком разрешил констеблю вернуть простыню на место.
Внутри вагона охраны виднелись силуэты двух мужчин, о чем-то горячо споривших. Один из них, пониже ростом, в фуражке с козырьком, казался более возбужденным. Он бурно жестикулировал и тыкал толстым пальцем в грудь собеседнику. Я решил, что это полицейский, старший по званию на месте преступления. Как же я удивился, обнаружив, что он не в полицейской форме, а в форме железнодорожного кондуктора! Судя по внешности, он был смешанных кровей, а человек, которого он так увлеченно распекал, оказался сержантом полиции, индийцем. Оба они встретили нас с нескрываемым облегчением.
– Полицейские-англичане! – воскликнул кондуктор. – Может быть, мы хоть теперь сдвинемся с места!
Я оставил его слова без ответа и обратился к сержанту, который, казалось, был слеплен из того же теста, что и Банерджи, – в очках, худенький и почти такой же унылый на вид.
– Что здесь произошло? – спросил я.
Не успел индиец ответить, как вмешался кондуктор:
– Если вы хотите знать, что произошло, то спрашивать нужно меня, потому что я старший по званию железнодорожный служащий, а еще потому что я, собственно, был здесь, когда все это случилось.
Я вздохнул. Мне никогда не нравилось иметь дело с госслужащими на мелких должностях. Все они, как правило, отличались непомерно раздутым самомнением, а те, кто носил фуражки с козырьком, были хуже прочих.
– А вы кто?
– Перкинс, сэр. Альберт Перкинс, – ответил он, выпячивая грудь и вытягиваясь передо мной в полный рост, пять с половиной футов плюс фуражка. – Начальник охраны на этом поезде.
– В таком случае, мистер Перкинс, расскажите нам, что произошло. С самого начала.
– Что ж, – согласился Перкинс, – если вам угодно с начала, то с него я и начну. По расписанию мы должны были отправиться с вокзала Сеалда прошлой ночью в час тридцать, но поезд задержали примерно на полтора часа, поэтому, когда мы наконец тронулись, было уже больше трех. Первый час дороги или около того все шло как обычно. Потом, когда мы были на этом месте, кто-то дернул за сигнальный шнур. Конечно же, машинист тут же остановил состав. Я пошел по вагонам, чтобы выяснить, что случилось. Прямо вам скажу: нечасто такое бывает, чтобы кто-то дергал за шнур в ночном поезде. Проблемы начались, когда я добрался до пассажирского вагона второго класса. Вдруг встали какие-то два индийца – такие, приличного вида, в костюмах. Один нацелил мне в голову пистолет и приказал лечь лицом в пол. Само собой, я послушался. Некоторые пассажиры запаниковали, но один из этих двоих крикнул что-то на бенгали и заставил их замолчать. Мне с пола почти ничего не было видно, но я уверен, что второй из них тогда ушел из вагона. Где-то через минуту я услышал голоса снизу, с путей, – местные, и довольно много, так я понял по звуку. Там, снаружи, творилась какая-то суета. Я думал, что они пойдут по купе, грабя пассажиров, но нет, не пошли. Даже в вагон первого класса. Машинист говорит, они просто поставили по человеку в каждый вагон и двоих – вперед, в локомотив, а остальные двинулись сюда, в хвост поезда.
– И что было дальше?
Перкинс пожал плечами:
– Точно не знаю. Этот негодяй держал меня на полу. И все время я слышал крики со стороны хвоста. Наконец – похоже, было почти пять – раздался крик, и декойт, державший меня на мушке, вдруг ушел. Я думал, он вернется с группой своих дружков, но ничего такого не случилось. Он будто растворился – и он, и все остальные.
– И что вы сделали тогда?
– Я ничего не делал, пока машинист с помощником не пришли меня искать. Откуда мне было знать, что эти негодяи исчезли? А потом я вышел из вагона с Эвансом – это машинист. Знаете, настоящий англичанин. Говорит, из самого Лондона. Водит сорок третий поезд уже почти двадцать лет. Я уточнил у него, точно ли преступники убежали, и после отправился по купе – проверял все по очереди. Несколько английских леди в первом классе были страшно напуганы, но никто не пострадал. Я прошел весь состав до самого вагона охраны – и только тогда увидел тело юного Пала, – он указал в сторону железнодорожного полотна, на завернутый в простыню труп.
– Его звали Пал?
Перкинс торжественно кивнул:
– Хайрен Пал.
Я огляделся. Вагон был разделен пополам проволочной решеткой с дверью, позволяющей перемещаться между двумя половинами. По нашу сторону решетки стоял небольшой письменный стол, заваленный какими-то бумагами. Рядом валялись опрокинутый стул, разбитая керосиновая лампа и несколько листков, упавших со стола и угодивших в лужу застывающей крови. С той стороны решетки лежало около дюжины тяжелых с виду джутовых мешков и стояли два объемных сейфа, оба открытые.
– Как вы считаете, зачем они в него стреляли? – спросил Дигби.
– Не знаю, – пожал плечами кондуктор.
– Что они забрали? – поинтересовался я.
Кондуктор снял фуражку и почесал в затылке:
– В том-то и дело. Насколько я понимаю, ничего.
– Ничего? – переспросил Дигби. – Банда декойтов нападает на поезд, убивает охранника и уходит, ничего не взяв? Чушь какая.
– Я вам точно говорю, – с жаром закивал Перкинс. – Все мешки с почтой на месте, и, как я уже сказал, они не грабили пассажиров.
– А как же те сейфы? – спросил я. – Что было в них?
– Прошлой ночью – ничего, – ответил Перкинс.
– Это обычная ситуация?
– Иногда они полны. Иногда пусты. Ведь это же сорок третий из города!
Он посмотрел на нас и не увидел понимания в наших лицах.
– Сорок третий из города – это Дарджилингский почтовый, – пояснил он. – Основной рейс между Калькуттой и Северной Бенгалией. Почти все, что должно туда попасть, от людей и скота до официальной государственной корреспонденции, едет сорок третьим из города.
– А как вы подняли тревогу? – спросил я.
– Где-то через десять минут после того, как декойты убежали, мимо нас проезжал двадцать шестой в город. Мы остановили его и рассказали кондуктору, что случилось. Они предложили нам помощь, а добравшись до Нейхати, сообщили о происшествии.
Я повернулся к сержанту-индийцу:
– А где пассажиры?
– Всех пассажиров второго и третьего класса перевезли на вокзал Бандел-Джанкшен для дачи показаний, – ответил он. – В первом классе ехали только европейцы, сэр. Их тоже доставили в Бандел, но оттуда разрешили ехать дальше по своим делам. Но у нас есть список их имен с адресами.
Пассажиры первого класса были белыми, поэтому и надеяться нечего, что они послушаются приказа местного полицейского и будут сидеть несколько часов в какой-то дыре и ждать, когда у них возьмут показания. В Индии даже силы законности и правопорядка отступали перед превосходством расы.
Я велел Дигби взять у кондуктора подробные показания, а сам прохрустел по гравию к голове поезда. Банерджи разговаривал с машинистом. Увидев меня, он неуклюже спустился с подножки локомотива.
– Ну как, много удалось узнать? – спросил я.
– Я пытался взять у него показания, сэр, но это оказалось непростой задачей. Он не очень хорошо говорит по-английски.
– Странно, – удивился я. – Кондуктор уверил меня, что он англичанин.
– Боюсь, что так и есть, сэр. Может, вы хотите сами с ним поговорить?
Эванс оказался невысоким коренастым мужчиной, таким же крепким на вид, как и локомотив, которым он управлял. Его лицо и рабочий комбинезон покрывала угольная пыль, а морщины на щеках были словно прочерчены копотью. Мне он сразу понравился.
Его версия событий совпадала с версией Перкинса: примерно в часе езды от калькуттского вокзала Сеалда кто-то дернул за шнур, и Эванс остановил состав. Но в то время как Перкинс подробнейшим образом исследовал пол вагона второго класса, Эвансу с его локомотива было гораздо лучше видно, что происходит.
– Едва мы остановились, – сказал он, – целая толпа этого ворья налетела на нас со всех сторон – спереди, слева, справа.
– Сколько их было?
Эванс пожал плечами:
– Точно не скажу, командир, темень была кромешная, но, думаю, никак не меньше десятка. Потом один лезет сюда и тычет в меня своим стволом. Руки, мол, вверх. Двадцать лет назад я бы ему мигом врезал, но нынче силы уже не те. Остальные, того, по вагонам разбрелись. Слышу, как дамы в первом классе верещат. Но они мигом замолчали. Не иначе как какой-то черномазый и на них тоже ствол направил.
– Вы слышали, что происходило в вагоне охраны?
Он помотал головой:
– Не. Слишком далеко.
– Что было дальше?
– Тот черномазый, что был тут со мной и Эриком, – Эванс указал на своего помощника, который лопатой закидывал уголь в топку локомотива, – он хотел, чтоб мы сошли вниз, но мы не послушались, – так, Эрик?
Помощник кивнул, не отрываясь от своего занятия.
– Я ему и говорю: «Стреляй, коли хошь, а я вожу Дарджилингский почтовый больше лет, чем ты небо коптишь, и слезу я с локомотива не раньше, чем мы доедем до моста Хагдинга». В конце концов этот ублюдок передумал и оставил нас здесь. Дальше тут все было спокойно: я, Эрик и этот черномазый, он все целился в нас своим стволом. Мы слышали, что там, в хвосте, что-то происходит, но ни черта не видели в темноте. Через час где-то, как раз перед рассветом, один мерзавец там, на рельсах, давай что-то орать. И тут все они скопом, а с ними и наш приятель из локомотива, попрыгали с поезда – и деру. Часть побежала вон туда, – он махнул рукой через поля на север, – остальные – туда, к дороге. Через несколько минут тут никого не осталось.
– А потом?
– Ну, мы с Эриком, значит, чуток выждали. Солнце уже поднималось, и мы осмотрелись, чтобы, значит, проверить, что все чисто и никто из этих ублюдков тут не ошивается. Никого не видать, поэтому мы спрыгиваем вниз и идем вдоль поезда искать старика Перкинса. Я-то надеялся, что они его слегонца потрепали, но нет. Глядим – лежит на полу во втором классе, ровно младенец спящий. Ну, короче, отклеил он пузо от пола и велел мне идти обратно в локомотив, а сам пошел остальные вагоны проверять. Это он нашел беднягу Пала.
– Расскажите о Пале.
Эванс пожал плечами:
– Дельный парень, из семьи железнодорожников. Работал на железной дороге с детства. Тихоня был, мухи не обидит. Вообразить не могу, чтобы он пошел против банды декойтов. Отчего они решили его пришить, а не Перкинса, не пойму.
– Кажется, вы не в восторге от кондуктора.
– Ну так ты его видел. Тебе самому он нравится? А тут представь, тебе с этим простофилей работать день за днем – и так семь лет.
У меня оставался последний вопрос:
– А часто в этих местах декойты нападают на поезда?
Эванс помотал головой:
– Бывает, конечно, особливо ежели в безлюдных местах подальше от городов или в Бихаре – дырища каких мало, – но в жизни не слыхал, чтоб декойты напали на поезд так близко к Калькутте.
Поблагодарив Эванса за помощь, я спрыгнул на рельсы и кликнул Банерджи, который беседовал с одним из местных констеблей.
– Давайте пройдемся, сержант, – сказал я, направляясь в сторону полей, куда, по словам Эванса, убежала часть нападавших. Добрых десять минут мы прочесывали местность к северу от состава, но не нашли ничего, кроме примятой травы.
Мы вернулись к поезду и двинулись теперь на юго-восток, в сторону шоссе, куда, как сообщил машинист, направились остальные грабители.
– Что это за дорога? – спросил я у Банерджи.
– Это Великий колесный путь, сэр.
– Он ведет обратно в Калькутту?
– Да, сэр.
– А в противоположном направлении куда он ведет?
Банерджи улыбнулся:
– Его длина составляет более двух тысяч миль, сэр. Он ведет до самого Дели, а дальше – через Хайберский перевал и в Кабул.
– Думаю, не стоит всерьез рассматривать возможность, что наши разбойники сбежали в Афганистан, сержант, – заметил я. – Меня интересует только ближайший крупный город, через который ведет шоссе.
– Если я не ошибаюсь, сэр, в непосредственной близости отсюда оно проходит через Нарьянпур.
– Сколько до него?
– Не имею представления, сэр. Я не знаю точно, где мы сейчас находимся.
Мы шли по дороге еще несколько минут, пока не увидели прилегающую к ней небольшую грунтовую площадку.
– Посмотрите, Банерджи!
На земле отчетливо проступала колея.
– Следы шин, – сказал сержант. – Здесь проехало какое-то транспортное средство, и, кажется, недавно. Может, легковой автомобиль?
– Следы слишком широкие для шин легкового автомобиля, – возразил я. – Скорее всего, грузовик.
Мы еще немного побродили в округе, но больше ничего не обнаружили. Я взглянул на часы: почти половина десятого. Пора было собираться, если мы хотели застать мистера Бьюкена в клубе «Бенгалия». Я неохотно окликнул Банерджи и велел возвращаться к поезду.
– Ну, господа, какие будут версии? – спросил я. Наш автомобиль несся в Калькутту. Мы втроем кое-как умещались на заднем сиденье.
– Мне кажется, все предельно ясно, приятель, – отозвался Дигби. – Декойты нападают на поезд, чтобы очистить сейфы. Обнаружив, что сейфы пусты, они в ярости стреляют в охранника. Он погибает, они пугаются и убегают. Следовало бы распорядиться, чтобы окружная полиция устроила облаву на местных злодеев. Мы тут имеем дело не с самыми искушенными преступниками. Кто-нибудь из них обязательно заговорит и сдаст всю компанию.
План действий выглядел соблазнительно. Списать все на неумелое ограбление и передать дело местной полиции. Только вот этот конкретный сценарий противоречил фактам. Насколько я мог судить, нападавших никак нельзя было назвать неумелыми. Напротив, все обстоятельства говорили о том, что операцию тщательно спланировали. Разумеется, кроме ее исхода. И в этом-то и был главный вопрос: если они нападали с целью ограбления, то почему ничего не взяли?
Восемь
Клуб «Бенгалия» находился на Эспланаде, широком проспекте, воткнутом между официальной резиденцией губернатора и рекой Хугли. Ворота стерегли два мощных бородатых сикха, столь огромных, что сами ворота казались излишними. На сикхах была красно-белая форма, расшитая таким количеством золотой тесьмы, что хватило бы на целый полк Королевской конной гвардии. Утро было в самом разгаре, и золотые кокарды, прикрепленные к белым тюрбанам, ярко блестели в солнечном свете.
При нашем приближении один гигантский часовой сделал шаг вперед и поднял ладонь размером с теннисную ракетку. Водитель резко затормозил. Банерджи вышел из автомобиля и направился к воротам. Часовому он едва доставал до груди. Дальше произошло нечто совершенно неожиданное. Банерджи стал кричать и размахивать руками как безумный, часовой перепугался и тотчас же переменил манеру: начал кланяться и горячо жестикулировать, приглашая нас проехать, а его товарищ стоял вытянувшись по струнке и отдавал нам честь. Это было так же удивительно, как если бы джек-рассел до смерти напугал добермана.
– Отличное представление, Несокрушим, – сказал я, когда сержант снова к нам присоединился. – В первый миг я перепугался, что он превратит вас в лепешку.
Автомобиль с хрустом ехал по гравию длинной подъездной аллеи мимо безупречных газонов. Целая группа садовников-индийцев подравнивала и так идеально ровную траву, словно парикмахеры, стригущие лысого клиента. Сам клуб казался уменьшенной версией Бленхеймского дворца[38], выкрашенной в белый и перенесенной в тропики, и служил очередным примером того, как мы воплощаем свои имперские фантазии в архитектуре. Британская Индия, где у каждого англичанина есть собственный дворец.
Автомобиль остановился возле весьма впечатляющего подъезда. Латунная табличка, привинченная к одной из колонн, гласила: «Клуб „Бенгалия“, основан в 1827 году». У входа стоял деревянный знак, безупречными белыми буквами сообщавший:
СОБАКИ И ИНДИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
Несокрушим заметил мое отвращение.
– Не беспокойтесь, сэр, – сказал он. – Мы, индийцы, знаем свое место. Ведь действительно британская цивилизация за полтора века достигла такого, на что нам не хватило и четырех тысяч лет с лишним.
– Именно, – поддакнул Дигби.
– Например? – спросил я.
Губы Банерджи тронула тонкая улыбка:
– Ну, например, нам так и не удалось научить собак читать.
Он сказал, что может погулять по территории, пока мы с Дигби будем разбираться с Бьюкеном.
– Ни в коем случае, – возразил я. – Я не допущу, чтобы вы тут прохлаждались, пока мы делаем всю работу.
Он улыбнулся:
– Да, сэр. Извините, сэр.
– Прости, что вмешиваюсь, приятель, – сказал Дигби, – но, думаю, будет лучше, если сержант и правда останется здесь. Нам вовсе незачем злить этих людей. Особенно если мы хотим, чтобы они ответили на наши вопросы.
Возможно, это и была тактичная линия поведения, но я вовсе не был настроен проявлять такт. К счастью, Несокрушим нашел выход.
– Сэр, – предложил он, – может быть, мне стоит поговорить с персоналом, обслуживающим территорию?
– Хорошо, сержант, – согласился я, и Несокрушим устремился через газоны, а мы с Дигби направились внутрь здания.
Мы оказались в необъятном пространстве богато декорированного вестибюля. Здесь было больше мрамора, колонн и бюстов на постаментах, чем в принципе имеет смысл запихивать в помещение, если это только не Британский музей. Если бы Юлий Цезарь или Платон заглянули сюда на бокальчик-другой, они бы мигом почувствовали себя как дома. У дальней стены за стойкой администратора торчала одинокая фигурка пожилого индийца в черном пиджаке с гербом клуба. Дигби пошел осведомиться о Бьюкене, а я воспользовался моментом, чтобы осмотреться.
Одну стену украшала широкая дубовая панель с перечнем былых президентов клуба – целого сборища полковников, генералов, рыцарей и даже некоторого количества лордов, увековеченных в золотых письменах. Другие стены были увешаны головами тигров и носорогов и таким количеством пар оленьих рогов, какое не встретишь на целом стаде животных, резвящемся на просторах шотландского поместья. Над стойкой администратора нависал очередной портрет Георга V в полный рост. На сей раз монарх был в полном комплекте военных орденов и наград и, казалось, слегка страдал от запора. Меня всегда поражало, насколько он похож на кайзера Вильгельма. На мой взгляд, они отличались друг от друга разве что фасоном растительности на лице. Если бы они поменялись одеждой, сомневаюсь, что кто-нибудь заметил бы разницу. Даже для двоюродных братьев сходство было удивительным. Какая жалость, что столько людей погибло из-за, в сущности, семейной распри.
– Бьюкен завтракает на веранде на втором этаже, – сообщил Дигби, направляясь к монументальной лестнице. – Нам сюда.
Поднявшись по ступенькам и миновав увешанную зеркалами лестничную площадку, мы вошли в просторную гостиную, где не было никого, кроме нескольких старых седовласых болванов, уткнувшихся в газеты. Они мне напомнили полковника Теббита: те же усы, бакенбарды и те же физиономии цвета очищенной свеклы.
Мы пересекли гостиную, прошли сквозь застекленные двери и оказались на тенистой веранде. Под навесом выстроилось с полдюжины столов в окружении плетеных кресел. Все они пустовали, кроме одного, самого дальнего, где читал газету коренастый господин в белой рубашке и синем шелковом жилете. Перед ним на столе стояла тарелка спелых желтых манго. Я и без помощи Дигби догадался, что мы нашли того, кого искали. Было в нем что-то особенное, какая-то едва скрытая мощь, как у боксера на пенсии. Услышав наши шаги, он поднял взгляд и отложил газету. Глаза холодного серого оттенка, массивная челюсть – одним своим присутствием он создавал смутное ощущение угрозы, и весь был похож на отвесную скалу.
– Мистер Бьюкен, сэр, – начал Дигби, – вы не могли бы уделить нам несколько минут?
– А, Дигби, – пророкотал Бьюкен низким голосом, напомнившим мне рев танка. – Как жизнь, старина?
– Прекрасно, сэр, прекрасно. Спасибо, – залебезил Дигби, как будто лизал ботинки самому вице-королю. Он указал на меня: – Позвольте представить вам капитана Сэма Уиндема. Капитан Уиндем раньше служил в Скотланд-Ярде.
В знак приветствия Бьюкен слегка кивнул своей круглой, гладко выбритой головой.
– Мистер Бьюкен, – сказал я, повторяя его жест.
– Мы с капитаном Уиндемом надеялись задать вам несколько вопросов, сэр, касательно этого происшествия с Маколи, – решился сказать Дигби, указывая на заголовок в газете, лежавшей перед Бьюкеном.
Тот протянул руку в сторону двух свободных кресел:
– Конечно, господа. Прошу вас, садитесь.
Без всякого приглашения рядом с нами возник официант в тюрбане.
– Что будете? – спросил Бьюкен.
Я покачал головой:
– Ничего, сэр.
Взмахом мощной руки Бьюкен отпустил официанта, и тот исчез так же ненавязчиво, как и появился.
– Это полное безобразие, господа, – заявил Бьюкен, тыча в газету толстым пальцем. – Куда катится страна, если у этих бессовестных ублюдков хватило наглости убить помощника самого губернатора? И не где-нибудь, а здесь! Прямо в центре Калькутты!
– Мы занимаемся этим делом, – заверил его Дигби. – Можете не сомневаться.
Бьюкен пропустил его слова мимо ушей.
– И что же сказали на это наши дорогие друзья из Индийского национального конгресса? Ничего. Все эти проповедники ненасилия. Кто-нибудь из них вышел, осудил это в высшей степени жестокое преступление? Никто! Лицемеры чертовы. Я вам вот что скажу, господа: преступника, кто бы он ни был, следует примерно наказать. Мы должны дать понять индийцам, что подобного предательства не потерпим. Повесить полдюжины местных вместе со всеми их семьями – и тогда в другой раз они крепко подумают, прежде чем выкидывать подобные фокусы.
Он взял со стола складной нож, отточенным движением отрезал кусочек манго и поднес его ко рту на кончике лезвия.
– Мы найдем виновных, – сказал я. – И именно потому мы здесь. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– Ага, – ответил он. – И что вы хотите знать?
– Маколи был вашим другом?
Бьюкен кивнул.
– Совершенно верно, – пророкотал он. – Добрым другом, и я этого не стыжусь… не то что некоторые.
– Расскажите о нем.
– Что конкретно?
– Давно вы с ним знакомы?
– Да, пожалуй, около двадцати лет. – Он вздохнул.
– Вы познакомились в Индии?
– Точно. Встретились в Калькутте, кстати, прямо здесь, в этом самом клубе. Забавно, мы росли неподалеку друг от друга там, в Шотландии, но знакомы не были. Я как раз вернулся из окрестностей Дакки, где договаривался о покупке крупной партии джута, и ехал обратно в Данди. Решил ненадолго остановиться в Калькутте, чтобы успеть насладиться земными благами перед долгой дорогой домой. Если не ошибаюсь, тот прием устраивал вице-король. Вскоре я сюда перебрался совсем. Как приехал – разыскал его.
– Вы специально его разыскивали?
– Да. Может, он тогда и был всего лишь младшим клерком, но о нем уже говорили как о человеке с большим будущим. И он был тейсайдец, как и я. Ведь все мы, живя вдали от дома, тянемся к родным и знакомым вещам, не так ли, капитан?
Тут он, пожалуй, был недалек от истины. Чтобы в этом убедиться, достаточно было посмотреть по сторонам. Одного взгляда на Калькутту, этот кусочек Англии, сброшенный прямехонько в бенгальское болото, достаточно, чтобы заметить, что мы, британцы, по-видимому, тянемся к знакомым вещам гораздо больше других.
– Что он был за человек? – спросил я.
Бьюкен немного подумал.
– Порядочный, – ответил он. – Самоотверженно трудился на благо Короны. Сколько всего он сделал, чтобы изменить это место к лучшему! А это было не так-то просто, особенно в последние несколько лет, когда ему приходилось иметь дело с растущими требованиями «индианизировать» все на свете, куда ни плюнь. – Бьюкен поморщился от отвращения.
– Вы считаете, это плохая мысль, сэр?
– Напротив, капитан. Мысль как раз хорошая – по крайней мере, на бумаге. Пойти на некоторые уступки, постепенно передать индийцам часть ответственности за управление этой страной, чтобы когда-нибудь они смогли сесть за один стол рядом с Австралией, Канадой и так далее. Но на деле? Нельзя забывать, что индийцы, они азиаты. Им нельзя доверять так же, как мы доверяем австралийцам или канадцам, – да даже и южноафриканцам, если уж на то пошло. Чего мы добились своими реформами? Открыли ящик Пандоры, только и всего. Мы дали им почувствовать вкус власти, и теперь вместо благодарности они хотят еще и еще. Они не успокоятся, пока не захватят все, что мы здесь создали. Вот с чем приходилось разбираться Маколи.
– Как это на нем отражалось?
– Да вот взять, к примеру, эту чампаранскую историю пару лет назад. Не успел этот бессовестный юрист-подстрекатель из Гуярата[39] приехать сюда – и все дела встали на много месяцев. Крестьяне перестали платить ренту и снимать урожай индигоферы. Ненасильственное гражданское сопротивление – так они это называли. Больше похоже на шантаж. Вице-король приказал губернатору разобраться, а это чудо безвольное, конечно же, как всегда, понятия не имело, что делать. Поэтому разбираться пришлось Маколи. Бедняга заставил землевладельцев согласиться почти на все требования крестьян. Очень многие тогда были им недовольны. Они считали, что он навязал им эти условия, просто чтобы у вице-короля не было лишних трудностей. А индийцы – казалось бы, они должны быть благодарны ему за то, что он пошел им навстречу, но нет, ничего подобного! И это было только начало. Теперь они раз в несколько месяцев пытаются вытребовать новые уступки с нашей стороны. Знали бы вы, с каким количеством забастовок мне приходится сталкиваться на моих фабриках. И каждый раз, стоит им добиться своего, они становятся еще хуже. Считают, что им все с рук сойдет. Думаю, это был просто вопрос времени, рано или поздно они должны были решиться на что-то подобное, – заключил он, снова тыкая в газетный заголовок.
– Маколи когда-нибудь работал на вас? – спросил я.
Перед тем как дать ответ, Бьюкен съел еще кусочек манго.
– Сколько я его знаю, он всегда был в Индийской гражданской службе.
Интересная формулировка.
– А он когда-нибудь оказывал вам услуги по дружбе?
Вопрос повис в воздухе, словно дурной запах. Дигби смущенно заерзал в кресле, а Бьюкен уставился на меня тяжелым взглядом. Меня это не смутило. Я надеялся его спровоцировать. Он опустил взгляд в свою тарелку, затем медленно и демонстративно взял нож и, глубоко вонзив его в свежую мякоть манго, мастерски разрезал фрукт на четыре части, обходя твердую косточку в самом центре. Когда он снова взглянул на меня, выражение его лица было по-прежнему спокойным.
– Как вы сами говорите, капитан, он был моим другом. Иногда он рассказывал мне кое-что о настроениях в правительственных кругах, если они могли определенным образом сказаться на моих делах.
Я не мог не отдать Бьюкену должное: он не собирался поддаваться на провокации. Он составил мнение обо мне и решил, что в данном случае лучше придерживаться дружелюбного тона. В конце концов, я был просто полицейским, который пытался выяснить, кто убил его друга. Но реакция его говорила о многом. Это была реакция очень опытного человека.
– А не рассказывал ли он вам что-нибудь о правительственной политике по вопросу раздела Бенгалии? – спросил я.
Бьюкен потер свою буйволиную шею.
– Не вижу, какое отношение это может иметь к делу, капитан. С тех пор прошло пятнадцать лет.
– Мы рассматриваем версию, что Маколи мог убить кто-нибудь, кто затаил на него обиду. Это может быть связано с той ролью, которую он сыграл в продвижении раздела Керзона[40]. Насколько я понимаю, в результате раздела тогда очень многие были разорены.
– Ага! – ответил Бьюкен с раздражением. – Многим землевладельцам пришлось несладко. И я скрывать не буду – да, мы тогда об этом разговаривали. Черт возьми, да раздел стал важнейшим событием в этой части света со времен битвы при Плесси![41] Тогда все без исключения говорили только о нем. Даже было бы странно, если бы он со мной не обсуждал раздел. Но мы только разговаривали, ничего больше. Моего мнения он точно не спрашивал.
