А. В. Ганин
Семь «почему» российской Гражданской войны
Еще одной очевидной причиной участия офицеров в Белом движении являлось стремление укрыться от антиофицерского террора, проводившегося в Советской России.
Наконец, влияли на выбор офицеров и отсутствие средств к существованию и для обеспечения семьи, материальные интересы.
Здесь следует отметить, что, по всей видимости, карьеризм не играл значимой роли среди причин перехода офицеров на сторону белых. Слишком туманны были перспективы Белого движения на этапе его зарождения. Имели место и разнообразные сочетания причин и мотивов. Например, если офицер испытывал потребность в профессиональной самореализации, но при этом негативно относился к большевикам.
На начальном этапе Гражданской войны у перехода на сторону белых было гораздо больше минусов и рисков для офицера, чем в случае занятия выжидательной позиции и пребывания по инерции на месте прежней службы. Шансы на успех всего дела были не очевидны, а перспективы карьерного роста более чем сомнительны. В такой обстановке среди причин поступления к белым на протяжении 1917–1918 гг. преобладал идейный антибольшевизм. К тому времени, когда белые смогли развернуться и действительно стали выглядеть заманчиво в карьерном плане как возможные победители в Гражданской войне (то есть на протяжении части 1919 г.), большинство офицеров уже сделали свой выбор в ту или иную сторону. Перебежчики из Красной армии едва ли могли рассчитывать не только на серьезное карьерное продвижение у белых, но даже на забвение их прежней службы большевикам.
Полковник А.В. Черныш вспоминал о мотивах своего решения присоединиться к белым в мае 1918 г.: «До Киева я медлил с окончательным решением – куда ехать? На севере, в центре большевизма, в г. Орле была моя горячо любимая семья, жена и четверо детей. Несколько месяцев я не знал о ней ничего. Судьба ее меня до крайности волновала, тревожила. Но ехать в Орел – это значит проходить через большевистский фронт… рисковать жизнью и, в лучшем случае, стать, значит, на сторону большевиков, чтобы сохранить себя для семьи.
Другой выход был – ехать на юг, где что-то делалось – как, в каком размере, не было известно нам толком, – но факт был без сомнения. Поехать и стать в ряды поднявших меч за честь и самое существование Отечества – только во имя этого можно было пожертвовать всем и даже своей семьей. В крайности, при неудаче и этого намерения, пробраться к своим родным, отцу и матери, жившим в г. Ейске, на Кубани, и там осмотреться и выждать более подходящей обстановки для сношения с семьей или поездок туда»[121].
Существует точка зрения, что кадровые офицеры больше ценили реальные должности, полагавшиеся им у красных, чем чины, которые могли предложить белые[122]. Однако этот тезис не может быть научно доказан, поскольку едва ли офицер имел возможность сравнивать и выбирать предпочтительные условия службы в объятой хаосом стране. Думается, в обстановке идейного раскола и братоубийства, при необходимости выживать, вопрос о привилегиях и наградах был отнюдь не приоритетным.
На выбор в пользу белых армий, очевидно, влиял фактор красного террора, произвол на местах, ассоциировавшийся с большевиками (хотя они не всегда были за это ответственны, особенно в период 1917 – первой половины 1918 г.). От террора и произвола страдали как сами офицеры, так и их семьи. В 1918 г. в имении Горки Могилевской губернии была убита и сожжена Елена Константиновна Дитерихс – родная сестра видного военачальника, в будущем одного из лидеров Белого движения генерала М.К. Дитерихса[123]. У будущего участника Белого движения полковника К.Л. Капнина в начале 1918 г. красными были убиты дядя и двоюродные братья, сам Капнин вместе с братом был вынужден скитаться по горам, сидел в новороссийской тюрьме и едва не погиб[124]. Как отмечал он сам, «чувство долга офицера и гражданина звало туда на поля битв в ряды добровольцев, дерущихся за Родину»[125]. У штабс-капитана А.В. Туркула (впоследствии генерала, начальника Дроздовской дивизии) в конце 1917 г. в столкновении с красными матросами в Ялте погиб брат, тоже офицер, находившийся в госпитале после ранения. В итоге Туркул приобрел известность как один из самых кровожадных белых командиров, беспощадно истреблявший пленных большевиков. Ненависть таких офицеров к большевикам приобретала личный мотив, а определяющим порой становилось чувство мести.
Добровольческая армия, ставшая основой антибольшевистских формирований Юга России, была создана несколькими группами офицеров Генерального штаба, сложившимися еще до большевистского переворота. Основу армии составила организация генерала М.В. Алексеева. Второй организационной составляющей стала группа офицеров – участников выступления генерала Л.Г. Корнилова, позднее оказавшихся в заключении в Быхове и выпущенных оттуда по приказу генерала Н.Н. Духонина. Разными путями они пробрались из Быхова в Новочеркасск, где с ноября 1917 г. под прикрытием донской казачьей власти во главе с атаманом, генералом от кавалерии А.М. Калединым начали формировать новую армию. Каледин, Алексеев и Корнилов образовали своеобразный триумвират вождей, руководивших антибольшевистским движением на Юге России в конце 1917 – начале 1918 г. Расчет М.В. Алексеева на возможность возрождения страны с Дона и Кубани оказался верным, именно южнорусское Белое движение стало наиболее мощным из антибольшевистских фронтов.
Непосредственно во главе Добровольческой армии с самого ее основания стояли генералы М.В. Алексеев, Л.Г. Корнилов и А.И. Деникин.
Все трое были выдающимися офицерами Генерального штаба, но каждый обладал своими особенностями. Так, Алексеев был крупнейшим стратегом и военным администратором России, но для многих офицеров являлся фигурой одиозной, ассоциировавшейся с вынужденным отречением от престола императора Николая II, произошедшим, по сути, благодаря позиции Алексеева. Не случайно на могиле Алексеева в Белграде во избежание осквернения ее монархистами долгое время было выбито только его имя «Михаил» без фамилии. Весьма характерен и развернутый отзыв Алексеева об императоре как о ничтожном, безвольном, неискреннем и глупом человеке[126]. С другой стороны, многие офицеры ехали на Дон именно из-за того, что там находился авторитетный Алексеев.
С прибытием 6 декабря 1917 г. в Новочеркасск генерала Л.Г. Корнилова организация вышла из подполья, создан единый штаб Добровольческой армии. Объединение Алексеева, Корнилова и Каледина произошло под давлением со стороны московских общественных деятелей, обещавших поддержку лишь при условии совместной работы генералов[127].
Командование рассчитывало сформировать 6–10 пехотных дивизий[128], однако для этого не было ни сил, ни средств. Из-за невозможности доверять солдатам все младшие командные должности должны были замещать офицеры. В Ростове-на-Дону находилось до 15 тысяч офицеров, но лишь немногие из них поступили в Добровольческую армию, а провести мобилизацию малочисленные белые не имели сил и возможностей. До 50 % первых добровольцев составляли обер-офицеры. В Добровольческую армию пробирались офицеры с фронтов, из столиц, а также из крупных центров Юга. Заметную роль в этом играла благотворительная организация «Белый крест». Только из Москвы при помощи сестры милосердия М.А. Нестерович-Берг в конце 1917 – начале 1918 г. было переброшено на Дон 2627 офицеров[129]. Пополняли ряды армии и офицеры в составе уже сформировавшихся частей, например Корниловского ударного полка. Летом – осенью 1918 г. активно прибывали офицеры с Украины и из Новороссии.
Для упорядочения потока добровольцев летом 1918 г. возникла система центров Добровольческой армии (в Киеве, Одессе, Харькове, Симферополе, Тифлисе, Екатеринославе, Таганроге, на Тереке, в Тирасполе, Феодосии и Севастополе), которые направляли пополнения в армию в организованном порядке. Летом 1918 г. через центры было переброшено в армию, прежде всего, через Харьков и Одессу 3500 добровольцев, включая офицеров[130]. Уже осенью 1918 г. в связи с переизбытком офицеров центры получили следующие инструкции по их отбору: «1) Необходимо направлять в армию обер-офицеров и солдат; из штаб-офицеров отправлять лишь тех, кои согласятся первое время быть на должностях младших офицеров; отправляемые штаб- и обер-офицеры должны иметь не свыше 40 лет от роду (имеющих свыше 40 лет брать с особым разбором); генералов, кроме получивших именные приглашения, вовсе не отправлять. Штаб-офицеров Генерального штаба, если они не пожелают служить в строю (на должности помощника командира полка), также не направлять.
2) Офицеры Генерального штаба, служившие в украинской армии, лишаются раз навсегда мундира русского Генерального штаба; в случае прибытия таких офицеров в армию, они могут поступать лишь на должности рядовых (сохраняя свои офицерские чины); то же относится и ко всем генералам (не только Генерального штаба), служившим в украинской армии после прихода немцев на Украину»[131].
Офицеры-добровольцы заключали четырехмесячные контракты, что представлялось крайне ненадежным способом удержать людей в армии. Тем более что Гражданская война затянулась, а красные с лета 1918 г. перешли к мобилизации бывших офицеров. В этой связи в ноябре 1918 г. началась мобилизация всех штаб- и обер-офицеров до 40 лет. В декабре были отменены и четырехмесячные контракты.
Позднее белыми предпринимались частичные мобилизации. Так, в январе 1919 г. такая мобилизация офицеров до 40 лет прошла в Крыму[132]. Однако тысячи офицеров уклонились от поступления в Добровольческую армию.
С самого начала в армейском руководстве стали возникать конфликты, сопровождавшие Белое движение на Юге России от начала и до конца. Так, быховцы попытались отстранить генерала Алексеева от руководства армией, считая его монархистом, тогда как сами были республиканцами. Сторонники Алексеева оценивали быховцев невысоко, так как провал дела Корнилова по причине плохой подготовки не давал «уверенности в строгом расчете всех действий генерала Корнилова и в его умении не поддаваться на авантюру»[133]. Между Корниловым и Алексеевым существовала и личная неприязнь. Тем более что Корнилов в 1917 г. угрожал арестовать Алексеева и даже арестовал его сына.
Существовали разногласия и внутри самих быховцев. 29 декабря 1917 г. генерал И.П. Романовский писал жене о Корнилове: «Не лучше и на верхах. Я писал тебе, что все время занимался дипломатией, все склеивал то, что расползалось. Раза два уже впечатление было: ну вот, наконец, склеил. Смотришь – и опять разъехалось. И сейчас, кажется, опять расползается. Давно у меня уже закрадывалось сомнение относительно нашего приятеля, не доминирует ли у него над всем честолюбие, и теперь я прихожу к убеждению, что это так… честолюбие такое, которое не хочет ни с чем считаться, не хочет считаться с тем, что раз он прогорел и растратил свое состояние, что теперь надо бросить замашки миллионера и некоторое время посвятить накоплению состояния и при этих условиях быть иногда скромным и, может быть, занимать не первое место. И ты понимаешь, что я начинаю терять спокойствие, когда вижу, что в вопросах, когда сталкиваются интересы Родины и личные, последние доминируют»[134]. Атмосфера была столь неблагоприятной, что в 1918 г. в командном составе Добровольческой армии некоторое время существовала мысль о необходимости самороспуска армии[135].
Генерал М.В. Алексеев, в отличие от Корнилова, не страдал неумеренным честолюбием. Он прямо отмечал: «Я ничего не искал и не ищу лично для себя. Найден другой – достойнейший – ему и книги в руки, а я или ухожу в частную жизнь (пора), или остаюсь при Добр[овольческой] армии, ставя целью развитие ее до пределов, отвечающих общегосударственным задачам»[136].
В январе 1918 г. штаб Добровольческой армии переехал из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Численность армии к этому времени составляла около 5000 человек. Создатели Добровольческой армии при ее формировании столкнулись с немалыми трудностями. Достаточно отметить, что в январе 1918 г. до четверти всего состава пятитысячной армии составляли служащие штабов и тыловых учреждений[137]. Развернуть армию не удалось. Казачество, в большинстве своем, воевать не хотело. Чувство одиночества в борьбе привело донского атамана А.М. Каледина к самоубийству. В связи с неудачей борьбы с красными на Дону Добровольческая армия была вынуждена покинуть Ростов и уйти на Кубань – в 1-й Кубанский (Ледяной) поход. Полковник С.М. Трухачев, возглавивший строевой отдел штаба армии, впоследствии писал: «Куда мы идем, надолго ли уходим – об этом никто не знал и не заикался. Как будто было неловко касаться этого вопроса»[138].
Как справедливо отмечал генерал Н.Н. Головин, перефразируя известное высказывание Деникина о походе армии «за синей птицей»: «Стратегия “погони за синей птицей” – плохая стратегия; в крайней своей форме она напоминает Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами»[139].
Фактически никакого определенного плана действий в штабе армии не было, разведка организована не была, информация о внешнем мире практически отсутствовала, руководство в своих решениях нередко основывалось на слухах, подробная карта имелась только у самого Корнилова, причем ежедневно вечером с нее перечерчивалось 15–20 схем на ближайший период, которые рассылались частям вместе с приказами. Лишние копии оставлялись для штаба[140]. До штурма Екатеринодара в штабе армии не имелось ни одного телефонного аппарата, не было писарей и пишущих машин.
Существовали фантастические предположения о захвате Кубани и соединении там с мифическими отрядами генерала И.Г. Эрдели (генерал там находился только в роли наблюдателя и никаких отрядов не формировал), о наступлении на Кубань в эшелонах, всерьез обсуждалось предложение отсидеться на Кубани около месяца, пока большевизм не исчезнет сам собой, и т. д. На самом деле вопрос стоял только о сохранении ценнейшего кадра из тех нескольких тысяч офицеров-добровольцев, которые по идейным соображениям поступили в армию. Кубань давала выход к Черному морю, связь с союзниками и опору на кубанское казачество. Лишь в отдаленной перспективе белые стратеги надеялись создать более мощную вооруженную силу, и эти надежды оправдались.
Удивительные картины представлял собой 1-й Кубанский (Ледяной) поход Добровольческой армии. В условиях нехватки нижних чинов и переизбытка офицеров последние выполняли несвойственные им функции. Например, обычным делом было отправить в дозор офицеров Генерального штаба[141]. Результатом стали многочисленные ранения и гибель представителей военной элиты. Достаточно отметить, что из генштабистов в период 1-го Кубанского похода был убит генерал Л.Г. Корнилов, ранены генерал И.П. Романовский (в ногу, остался в строю), полковник И.Ф. Патронов (в голову, потерял глаз). Потери армии достигали 40 % первоначального состава.
Однако армию, на две трети состоявшую из офицеров, отличал высочайший боевой дух. 1-й Кубанский поход дает множество примеров героизма личного состава. Стратегические разногласия в руководстве проявились по вопросу о необходимости штурмовать Екатеринодар. Взятие столицы Кубани, по мнению генерала Романовского, давало возможность провести успешную мобилизацию казаков, прибавляло армии авторитет. С другой стороны, для штурма требовались значительные силы, а сам штурм мог быть сопряжен с серьезными потерями, опасными в виду малочисленности Добровольческой армии.
Тем не менее попытка штурма города была предпринята. В ходе осады Екатеринодара 31 марта (13 апреля) 1918 г. погиб генерал Корнилов. Командование армией принял генерал А.И. Деникин, в 1917 г. – начальник штаба Верховного главнокомандующего, а в 1918 г. – помощник командующего армией, которого в войсках почти не знали.
Гибель Корнилова воспринималась в армии неоднозначно. По мнению полковника А.А. фон Лампе, изложенному в его дневниковой записи от 2 (15) августа 1919 г.: «По-моему, с Корниловым было бы много тяжелее, и мы давно, находясь под флагом с т а р о й[142] Учредилки, должны были бы, подобно уфимской Директории, пережить государственный переворот. Но с характером Корнилова и ввиду отсутствия людей, равных ему по характеру, все бы положение сильно осложнилось.
Судьба знает, что делает. Может быть, отдав судьбы армии в руки слабовольного, но, безусловно, прямого и честного Деникина – она и приведет нас к успеху. Пока в общем надо признать, что его политика оказывалась всегда правильной»[143].
Штаб Добровольческой армии был сформирован в основном из первопоходников. Присоединившиеся к армии позднее могли выдвинуться на руководящие посты с большим трудом безотносительно их квалификации. Как следствие, белый тыл был наводнен опытнейшими генералами, не получившими должностей, а на руководящих постах зачастую оставались неподготовленные молодые офицеры, единственным достоинством которых было то, что они имели больший стаж службы у белых[144]. К примеру, генерал-квартирмейстер штаба Добровольческой армии полковник Д.Н. Сальников считался алкоголиком, причем характеризовался как «по утрам до полудня не приходивший еще в состояние полного умственного равновесия от выпивки предшествовавшего вечера»[145]. После скандальной вечеринки с сестрами милосердия, завершившейся дракой с его участием, Сальников был снят со своей должности. Позднее оказался у белых на Восточном фронте, где, как говорили, не принес пользы. Ему на смену пришел полковник Ю.Н. Плющевский-Плющик, добросовестный офицер, но со средними способностями. Генерал В.В. Чернавин в этой связи констатировал, что «была же у Деникина полная возможность подобрать к себе в Ставку выдающихся офицеров Ген[ерального] штаба, талантливых, добросовестных, опытных. Выбор у него был большой, но нужны были “свои”. Вообще я пришел к заключению, что большим даром является умение выбирать помощников и сотрудников, нет, этим даром ни Деникин, ни Романовский не обладали»[146].
Показательно обсуждение Деникиным и начальником штаба армии генералом И.П. Романовским кандидатуры генерала П.Н. Врангеля, которого в начале 1919 г. хотели назначить командующим Добровольческой армией. Врангель присоединился к белым сравнительно поздно, но был выдающимся военачальником. Тем не менее его высокое назначение могло вызвать обиды, которых больше всего боялись белые вожди. В итоге Врангель все же был назначен командующим Кавказской Добровольческой армией. В результате в отставку ушел командовавший корпусом генерал Б.И. Казанович, другие, как писал Деникин, «поворчали, но подчинились»[147]. Трудно представить, сколько талантливых офицеров не могли получить продвижения у белых из-за подобного «местничества». О невозможности аналогичных «обид» в большевистском лагере, где военспецов оценивали по их способностям, не приходится даже говорить.
По свидетельству генерала В.А. Замбржицкого, служившего на белом Юге, подбор кадров у белых не отличался продуманностью: «Мы вообще грешили в назначениях, но это отчасти происходило именно потому, что в Гражданской войне не всегда имелась возможность знать или собрать сведения о подходящих кандидатах. Прежняя система аттестаций сама собою рухнула, и если теперь не находилось человека, который мог бы замолвить словечко, то приходилось сидеть в тени и ждать у моря погоды»[148].
Ускоренное чинопроизводство Гражданской войны вело к появлению в штаб-офицерских и генеральских чинах совсем еще молодых и порой неопытных людей, офицеров военного времени. Впрочем, в ряде случаев производства были вполне заслуженными и способствовали выдвижению ярких командиров, понимавших особенности Гражданской войны. Генералами в 26 лет стали корниловец Н.В. Скоблин и дроздовец В.В. Манштейн, в 27 лет генеральские погоны надел дроздовец А.В. Туркул, не имевший даже военного образования (произведен в офицеры из нижних чинов в Первую мировую войну), А.Г. Шкуро стал генералом в 31 год. Полковник Е.Э. Месснер уже в эмиграции прямо писал, что в Гражданской войне принцип старшинства неприменим, и сокрушался, что войсками Киевской области в 1919 г. руководил инертный старорежимный генерал А.М. Драгомиров, а не молодой и энергичный полковник Б.А. Штейфон, который мог бы мобилизовать на этой территории несколько дивизий, а не одни лишь местные гарнизоны[149].
В октябре 1918 г. Деникиным в целях ликвидации различий между гвардейскими и армейскими офицерами был упразднен чин подполковника, что привело к массовому появлению полковников (чин подполковника был восстановлен уже приказом главнокомандующего ВСЮР № 1950 от 20 августа (2 сентября) 1919 г.[150]). В сентябре 1919 г. последовало аналогичное упразднение чина прапорщика, все прапорщики были переименованы в подпоручики.
В обстановке конфронтации с казачьими лидерами и ощутимого немецкого присутствия поблизости Добровольческая армия ушла во 2-й Кубанский поход. Армия пополнялась благодаря сети центров и вербовочных бюро, расположенных в разных городах Юга России, в том числе на территории, которую белые не контролировали. Армейское руководство и лично генерал М.В. Алексеев разрабатывали планы переноса боевых действий за Волгу для восстановления Восточного фронта против большевиков и немцев, однако эти планы так и остались на бумаге. В результате похода Кубань была освобождена от красных.
С самого начала Гражданской войны в руководстве Белого движения на Юге России сложилась своеобразная иерархия. Определяющее значение для расстановки кадров и карьерного роста офицеров играл стаж их службы в Добровольческой армии, и прежде всего факт участия или не участия в 1-м Кубанском походе. Генерал А.К. Келчевский отмечал, что командный состав оказался разделен на «князей», «княжат» и «прочих». Под «князьями» понимались быховские узники – ближайшее окружение генерала Л.Г. Корнилова, под «княжатами» – участники 1-го Кубанского похода (первопоходники), «прочими» же были остальные офицеры[151]. Подобные суждения о неформальной иерархии и кастовости командного состава Добровольческой армии, а затем и ВСЮР рождались не на пустом месте. Подтверждение находим в еще одном документе, автор которого, один из вождей Белого движения на Юге России полковник М.Г. Дроздовский, сетовал на засилье первопоходников в армейском руководстве, тогда как «почти всех позже пришедших считали чем-то вроде париев. Их не назначали на ответственные должности, а или предлагали идти в строй рядовыми бойцами, или держали в резерве армии»[152].
Среди 3689 участников 1-го Кубанского похода насчитывалось 2356 офицеров (36 генералов, 242 штаб-офицера и 2078 обер-офицеров, в том числе 5 женщин)[153]. Таким образом, офицеры составляли около 64 %. Не менее 620 офицеров[154] (по другим данным, 667 офицеров[155]) участвовали в походе отряда полковника М.Г. Дроздовского с Румынского фронта на Дон.
Костяк Добровольческой армии в дальнейшем составили кадры так называемых цветных (из-за пестрой униформы) или именных частей – корниловцев, марковцев, дроздовцев, алексеевцев с высоким процентом офицеров. К примеру, по данным на август 1918 г., в составе 1-го Офицерского генерала Маркова полка две из двенадцати рот были полностью офицерскими и в них служили 500 офицеров[156]. У марковцев же отмечается наиболее высокий процент офицеров. Интересно, что социальный состав офицеров «цветных» полков отличался абсолютным демократизмом. При высочайшей мотивации, идейности, боевой устойчивости, а также высоком проценте офицеров в частях они несли и тяжелейшие потери, которые невозможно было восполнить равноценными по качеству пополнениями. Так, в корниловских частях за период Гражданской войны погиб 5321 офицер, получили ранения 12 742 человека[157], что в среднем составило 37,6 % всех потерь корниловцев. Впечатляет статистика потерь офицеров Сводно-стрелкового полка и добровольческого отряда полковника М.А. Жебрака-Русановича. Из 454 офицеров – участников похода дроздовцев 135 погибли или умерли от ран и болезней, 7 пропали без вести в бою, один погиб на дуэли, пережили Гражданскую войну и остались в дроздовских частях 257 офицеров (56 %)[158]. Разумеется, процент офицеров в «цветных» частях по мере развертывания армии и убыли личного состава стремительно снижался (в начале 1918 г. – до 50 %, в начале 1919 г. – около 30 %, в 1919 г. – 25 %, в 1920 г. – 20 %)[159]. Кроме того, к концу Гражданской войны приток офицеров в белые армии практически иссяк.
Иерархия выстраивалась и ниже уровня первопоходников. Далее приоритетным правом назначений пользовались участники боев на Северном Кавказе, тогда как офицерская масса, попадавшая в армию с весны 1919 г., преимуществ уже не имела[160].
В силу обособленности «цветных» формирований на командные посты в них выдвигались представители тех же частей, порой не обладавшие должной квалификацией. Командиров со стороны части могли не принять. По мере продвижения к Москве «цветные» части пополнялись офицерами военного времени[161]. Предпочтение при назначениях на командные посты отдавалось первопоходникам, как проверенным и надежным кадрам. Однако этих кадров не хватало. В итоге к концу войны на командные посты выдвинулись даже офицеры военного времени, не обладавшие должным опытом, но отличившиеся в боях.
К февралю 1918 г. в Добровольческой армии гвардейских офицеров оказалось около ста[162]. Потери на начальном этапе Гражданской войны, когда у белых сражались офицерские по своему составу части, были колоссальными. Достаточно отметить, что в одном из боев октября 1918 г. под Армавиром Сводно-гвардейский полк за день потерял 26 офицеров, включая командира полка, убитыми и 30 ранеными[163]. В апреле 1919 г. общее собрание офицеров Лейб-гвардии Преображенского полка, служивших на белом Юге, вынесло беспрецедентное постановление, возможное только в обстановке Гражданской войны: «Всем преображенцам из армии генерала Деникина перейти к Верховному правителю в Омск и заявить ему о готовности преображенцев быть, как и встарь, оплотом верховной власти, и в Омске приступить к немедленному формированию полка»[164]. Можно понять недоверие, с каким белое командование воспринимало после этого гвардейских офицеров (при том, что отношение к гвардейцам было непростым и ранее, поскольку вожди белых в основном происходили из армейской среды). Впрочем, в Сибирь уехала лишь одна группа преображенцев. Всего на белом Юге могло служить около 1000 гвардейских офицеров[165].
В представлениях современников и потомков сложилось впечатление, что белые армии Юга России были офицерскими по составу. Так ли это на самом деле? Если говорить о составе собственно Добровольческой армии в 1918–1920 гг., то, по оценкам исследователей, процент офицеров в ней менялся от 70,1 до 37,8 %[166]. В основном это была военная молодежь (к 1920 г. офицеры военного времени составляли 94,1 % офицерского состава).
Пока неизвестны весомые доказательства в пользу того, что в Белом движении на Юге России, как утверждал С.В. Волков, участвовали порядка 115 тысяч офицеров, из которых до 30 тысяч погибли и еще от 5 до 10 тысяч умерли от болезней[167]. Определенные сомнения в том, что подобные цифры в принципе возможны, можно заметить и в работах других исследователей[168]. Однако даже с учетом тыловых офицеров, реальных потерь, ротации кадров, производств непосредственно в белом лагере эти данные представляются существенно завышенными и опровергаются непосредственно документацией белых.
Действительно, в 1918 г. офицерский характер армии ощущался. В период 1-го Кубанского похода даже некоторые генералы, как, например, Б.И. Казанович, ходили в атаки с винтовкой в руках в качестве рядовых. Такое отношение к представителям военной элиты невозможно ничем оправдать. Однако после того, как ВСЮР в 1919 г. стали массовой армией, офицерская составляющая растворилась в общей численности войск. Как уже отмечалось, к 5 (18) июля 1919 г. во ВСЮР из 244 890 солдат и офицеров, включая и нестроевых, насчитывалось только 16 765 офицеров[169]. В боевом составе Добровольческой армии из 44 807 бойцов числились 3884 офицера, в Донской – из 43 033 бойцов было 2106 офицеров, в Кавказской – из 18 544 бойцов – 1120 офицеров, а всего в боевом составе ВСЮР – лишь 10 050 офицеров[170].
Можно предположить, что в период дальнейшего наступления с июля по октябрь 1919 г. с занятием Украины и Новороссии (в особенности таких крупных военных и культурных центров, как Киев и Одесса, где концентрировались десятки тысяч офицеров), а также части центральных губерний белые смогли мобилизовать еще некоторое количество офицеров. Однако если такие пополнения происходили, то, очевидно, не в боевом составе. Так, боевой состав ВСЮР на вышеупомянутую дату 5 (18) июля 1919 г., по данным Ставки, насчитывал 136 779 человек, а на пике численности к 5 (18) октября 1919 г. – только 158 469 человек[171]. Таким образом, с июля по октябрь он вырос лишь на 21 690 человек.
Речь шла, прежде всего, о пополнении пехотных частей (83,6 % пополнений). Очевидно, что офицеры не могли составлять ни всю эту цифру, ни даже боạльшую ее часть. В силу сословной замкнутости казачества не могла заметно пополняться офицерами на занятых территориях и Донская армия. Насколько можно судить, в этот период белые не несли масштабных потерь, сказывавшихся на общей численности боевого состава, либо же потери компенсировались пополнениями. Во всяком случае численность конницы и инженерных частей менялась мало, а численность пехотных частей лишь возрастала.
После октября 1919 г. общая численность на фоне неудач белых стала падать, поток добровольцев и пленных практически иссяк и единичные офицерские пополнения поступали в основном лишь из-за рубежа (например, с разгромленного красными Восточного фронта белых).
Единственно, что можно допустить, так это существенный рост численности зарегистрированных офицеров, которые оставались в тылу и не рвались на фронт (непомерная раздутость тыла являлась подлинным бичом белых армий) либо же постановка которых в строй затягивалась длительными проверками (о чем будет сказано ниже). Подобная ситуация сложилась в Киеве и в Одессе и не свидетельствует в пользу налаженности мобилизационного аппарата белых, что в конечном счете и стало одной из причин их поражения. Известно, что из 37–45 тысяч офицеров, зарегистрированных в Одессе, в период эвакуации города белыми в 1920 г. угрозами расстрела удалось поставить в строй не более 1000 человек[172]. Десятки тысяч таких зарегистрированных офицеров по документам могли значиться состоявшими во ВСЮР, но по факту их пребывание в армии являлось номинальным.
