А. Руснак
О выделенном мышлении и до-мышлении. Опыт странного мышления. Часть III
Слабоумие научного мышления и вопрос «зачем»
Конечно же, экспериментальное теоретическое научное мышление (спецслужбисткое, политическое, деловое, экономическое, флотоводческое…), зная свою специфическую силу, берет свои достижения и спрашивает другое мышление: «А что можешь ты?». Но почему-то такое мышление, несмотря на всю свою якобы силу, через время оказывается слабоумным, свихнувшимся, безосновательным. Такое мышление, вообразившее свое всесилие, в такой момент оказывается перед каким-то крахом, крахом, как считал Ницше последователей Аполлона, тех, кто решает, что их какое-то «очередное мышление» – это сам мир. Но оказывается, что теории и системы – это только нечто выдуманное, какие-то каракули о реальности. Если эти каракули и позволяют создать нечто грандиозное, то все же это не более чем это…
Научное мышление может сказать другому мышлению: «Посмотри, я создало вот эти ракеты, а что можешь ты?» Но другое мышление может развернуться к такому мышлению и спросить его: «А зачем ты создало эти ракеты?», «Для чего ты создало эти ракеты?», «Почему ты создало эти ракеты?», «Зачем тебе эти ракеты?». И когда научное мышление отправится на поиски ответа на эти вопросы, оно в этот момент свихнется, и армии бросят свои танки, и миллионы будут бродить по улицам, потеряв всякий смысл продолжать, а те, кто вроде бы должен отвечать за всех, откроют ворота своих городов и…
Научное (выделенное) мышление бесполезно для того, чтобы «думать о таком «зачем», для него «такое зачем» – это какой-то абсурд, но, увы-увы, именно такой мнимый абсурд – это и есть обычное состояние мышления, а научное мышление – это только выделенный ограниченный вывих. И тогда после (после вопросов) очередной свихнувшийся создатель сверхоружия будет проклинать тех, кто отправил его создавать такое, он будет радеть за некие «ценности», но что он будет понимать обо всем этом? Или какому-то редактору каких-то микросущностей будут сниться какие-то пророческие сны, но…
На службе у тех, кто знает «зачем»
Любое научное экспериментальное теоретическое мышление, конечно же, стоит на чьей-то службе, оно кому-то служит, тем, кто ему платит, тем, кто его нанимает, принуждает в очередной шар… Но «те, кому» это мышление служит, они думают иначе24. И если они по какой-то причине попадают под влияние научного мышления и вдруг решают, что это все-мышление, то они тоже свихнутся, когда решат подумать о причине, основании и цели всего этого творимого ими на земле.
В итоге может оказаться, что владеющие ракетами – это какое-то сборище слабоумных, которым эти ракеты и даром не нужны, а точнее, они в итоге окажутся в руках тех, кто будет способен понимать другое мышление, в формат которого входят те вопросы, о которых любое научное мышление ничего не знает. И любые попытки обратить научное мышление в какой-то настоящий позитивизм, присовокупив к науке якобы философию, что даст некую возможность говорить об основаниях, утверждать основания в виде какого-то научного диалектического марксизма, прагматизма или других идиом, например, ..мократизации… – это слабые попытки слабоумных делать вид, что с ними все в порядке и что ракеты находятся в руках «достойных».
Научные системы позволяют создать сложнейшие системы контроля, сложные системы производства, информационные и биологические объекты, значительные системы перераспределения различных обозначенных и выделенных ресурсов и другого, что позволяет разуть одну часть мира в пользу какой-то другой. Да, такое мышление обладает значительной властью производить что-то предметное и изменять многое после, но когда такое мышление задаст себе вопросы: «А зачем это все?», «Зачем мне эта власть?», «Зачем…?», в этот момент такое мышление, не найдя в себе никаких оснований, становится чьим-то рабом, рабом того, кто понимает такое «зачем». И поэтому конечными бенефициарами, господами, хозяевами будут не эти с научным мышлением, а другие, те, кто стоят за вопросом «зачем», и если таковые отсутствуют, то все летит с края обрыва бессмысленности или попадает в руки тех, кто такое или другое «зачем» изъездил вдоль и попрек уже не первое тысячелетие.
И очередные варвары, которые увидели достижения очередного Рима, схватят его явное, например, какое-то «научное мышление» и скажут себе, «что такое мышление будет нашим последним мышлением». А затем эти варвары, возможно, решат, что за таким мышлением нет ничего другого, но через время эти или другие варвары, превратив такое мышление в стержень своего мышления, станут в итоге позитивными слабоумными рабами тех, кто обладает каким-то другим мышлением, мышлением о каких-то таинственных «зачем».
Все выделенное мышление – это только инструмент, как и все, что выделяется. Любой предмет, любое слово – это все служит «для чего-то», и такое «служение» – это инструментализм всего происходящего, то есть и ракеты – это инструмент, и финансовая система – это инструмент и… Но можно предположить, что есть какое-то другое мышление, какое-то странное мышление, которое является инструментом для чего-то другого, чего-то не обыденного, не практического, не теоретического, не управленческого…, то есть совершенно для другого, и тут речь даже не о какой-то примитивной эзотерике или каком-то самопознании через «какое-то погружение».
Очередное странное мышление – это результат какого-то вывиха, очень древнего вывиха, того, кто заметил, что кроме происходящей включенности и мыслей о ней, любых сильных мыслей о ней, есть еще и другое, что-то, что выходит за пределы мышления о происходящем, чего-то того, что пытается понять нечто то, что стоит за этим происходящим, и только в сверхслабом значении сюда можно вставить слово «метафизика», так как «классическая метафизика»25 – это выхолощенное мышление о таком, то есть это определенным образом упрощение традиции такого мышления, и самое главное, это «упрощение действительного состояния такого мышления». А само такое странное мышление в чистом виде, в том его происходящем виде – это нечто другое. Возможно, такое мышление будет о каком-то абсолютном господстве, о каком-то абсолютном основании, о том, что стоит за этим всем бессмысленным, о каком-то непонятном присутствии этого всего безумия… или? Или, возможно, тут будет речь о каком-то разном … или о чем-то таком же, или о чем-то другом… очень разном…
Почему, допустим, тот же Пятигорский отрицательно относился к психотерапии, фрейдизму, бихевиоризму, психологии, политологии, аналитической философии? Возможно, потому, что психолог, психиатр, психотерапевт уже знает, что такое человек. А «находящийся в состоянии особой шизофрении» не знает, что такое человек, он не знает, что с ним делать, он не знает, как его можно «вылечить» от «его же бытия». Поэтому психотерапевт, для которого все присутствующее не пахнет каким-то странным запахом тотальной неопределенности, взирает с удивлением или даже с раздражением на любое мышление, которое не стремится с помощью конкретных, «уже понятных и понятых» методов, исходя из уже «конкретной теории человека»26, помочь конкретному активному. Для психиатра все понятно, он знает, что у каждого уже есть «некие признаки» присутствия у него сознания, и эти «признаки» – уже причина «работать с ним». И такое умение, и такие психотерапевты и их практика имеют право быть, как и все такое выделенное мышление, и необходимость такого безусловна, но это ни в коем случае не перечеркивает присутствия и другого мышления, и других практик, практик определяющих странное «зачем» («зачем» Ильина или других, совершенно других).
Если как-то неопределенно поговорить о математике, фундаментальной физике, основаниях науки, то в них тоже сложно обнаружить какие-либо действительные основания, но там можно обнаружить традицию такого мышления, которая очень значительно влияет на все такое мышление. То есть тому, кто движется по такому пути, приходится в каком-то смысле от чего-то отталкиваться, с чего-то начинать. А это «кропотливое и значительное изучение традиции»27 и затем после и последующее мышление будут очень значительно-связаны между собой. А в целом чистые образцы такого мышления не обусловлены ничем, кроме своего начала, то есть такой традиции, а традиция – это в каком-то смысле «особая выдумка такого мышления». И такое мышление свободно в выборе своего направления, своих предметов, своих выводов… Но речь идет только о «чистых образцах» такого мышления. И тут отрытым остается вопрос: такие особые разговоры-языки – это только измышления разума или там, с той стороны есть еще нечто, благодаря чему есть такой разговор? То есть традиция говорит о чем-то значительном за ней, но «о чем»?
В свое время психоанализ тоже решил стать научным мышлением. Он выделил свой предмет, создал свою теорию. Но, как и все выделенное мышление, такое мышление ограничено разговорами о своем предмете. Такой предмет объясняется через систему такого мышления, через его теорию и ее постулаты. Но обнаружить предмет иначе, кроме как через «определения» – это невозможность, как и невозможность, обнаружить основания. И разговор о чем-то другом для такого мышления – это неосуществимость или превращение в какой-то абсурд, в физику Аристотеля.
Всегда стоит помнить, что любое выделенное мышление, даже если оно, возможно, как-то верифицируется, в любом случае – это человеческий разговор о происходящем, а что там на самом деле – это, увы, неизвестность. И любой эксперимент говорит о многом, а точнее, о том, что там, за ним есть некая загадка, которую можно вскрыть только через последующую после эксперимента интерпретацию, предположение, уже-теорию. Но такая теория – это формальное упрощение, которое всегда стремится стать каким-то формальным, явленным «тождеством самому себе», «чистой явленной математикой», то есть в итоге не соответствующим тому, что происходит вне его, так как явленное мышление не тождественно неявленному происходящему.
И, конечно же, те, кто владеют конкретным научным мышлением, могут с презрением относиться ко всему остальному, но это не отменяет того факта, что на вопрос: «А зачем они обладают этим научным мышлением?», у них нет ответа. И, соответственно, те, кто будут думать над тем, «зачем нужно какое-то научное мышление», будут являться теми, в чьей «юрисдикции» будут те, кто обладает каким-то выделенным мышлением со всеми их основаниями и претензиями на последнее мышление и на завершенность… Но и эти, думающие над «зачем научное», всегда замкнуты в мышлении тех, кто думает над «особым зачем» и «определяет все присутствующее бытие затем…», и если «не определяет», тогда смысл опять утерян, и тогда снова очередная катастрофа…
3. Пределы любого выделенного мышления, «теория всего» и фальсификация
Единственное мышление как слабоумие и «теория всего»
Каждое выделенное мышление желает стать единственным мышлением и утвердить свою единственность, стать чем-то последним, завершенным, каким-то абсолютным началом, какой-то «первой философией теорией схемой всего».
Такие попытки могут быть, такое мышление – это очередной крайний аристотелизм. И такое выделенное мышление – это ставший абсурд, который не замечает «вещи в себе» и считает себя способным сконструировать нечто, что будет равно той последней реальности.
В таком положении может оказаться какая-то уже не-теоретическая физика или какая-то позитивистская28 теория чего угодно, какой-то научный диалектический материализм29 и другое… По-другому – это какой-то очередной культ Аполлона, и за этим не стоит Дионис, который утверждает, что всему этому противостоит какой-то хаос, какое-то страстное безумие бессмысленности…
В итоге может оказаться, что порядок разума, схемы разума – это не мышление вообще, это не то, что есть дух сам по себе, и это не все происходящее, а это какая-то вырваность, выделенность, упрощенность, схематизм… И в итоге окажется, что последний рассказ – это стремление, но не то, что присутствует на самом деле, так как «присутствия на самом деле», увы, нет, это только мечта о таком.
То есть происходящее – это загадка, тайна, скрытое и что-то об этом – это что-то, но что? И вера в то, что, получив в руки какое-то «мнимое что-то»30, возникает возможность подмять происходящее, в итоге оказывается и заканчивается каким-то крахом, каким-то очередным в самом слабом значении, например, финансовым кризисом, а иногда и более чем-то значительным, что может подкосить нечто очень значительное. И, возможно, в итоге какой-то «инструмент» поставит под вопрос и возможность выживания всего свихнувшегося вида.
И никакое научное мышление не может ничего сказать о том, почему каждый из нас пришел сюда, зачем каждый присутствует в этом происходящем, и…, а также почему не будет присутствовать после или почему… почему… и почему есть возможность думать о таком…, а далее и зачем присутствует все это происходящее, а присутствует ли и что есть это присутствие на самом деле? И… дальше какой-то особый колодец…
Научному мышлению такое безразлично, в таком нет вроде бы адекватной-практичной пользы, наука на такое может дать только какой-то банальный ответ, от какого-то «науке неизвестно…» до какого-то «учения о большом взрыве».
Научное мышление не понимает, о чем спрашивает спрашивающий, точнее, для научного мышления такой спрашивающий не совсем здоров, его нужно как-то вылечить, для начала ему нужно предложить какую-то выделенную теорию о каком-то взрыве, даже не понимая ничтожности такой теории для действительно спрашивающего Кьеркегора.
И любая положительная метафизика, ставшая выделенным мышлением31, тоже может предложить какой-то аристотелизм, но это тоже ничтожность. Соответственно, любое вот такое ставшее мышление, переставшее быть мышлением в своем действительном скрытом состоянии, мнит себя нормальным, но оно совершенно неадекватно32. При этом любые попытки с помощью выделенного, даже метафизического положительного мышления поговорить о каком-то действительно-адекватном мышлении превращаются в какой-то бессмысленный абсурд и затем становятся чем-то мертвым, каким-то мировоззрением, идеологией или даже позитивным религиозным учением33… (см. работу Свааба «Мы – это наш мозг»; мы – это наши чувства; мы – это наши гены; мы – это наши родственники; мы – это наше счастье; мы – это наш пол; мы – это наше тело; мы – это наше вчера; мы – это наше пространство; мы – это наше ничто; мы – это наше все… и другое в том числе). И все это в итоге какие-то слабые попытки скрыться от колодца и вместо встречи с ним предложить нечто «действительное», но на самом деле какую-то глупость или какой-то ставший неадекват, формализм, позитивизм, пост позитивизм, пост, пост… В итоге любая научная философия обращается в какую-то абракадабру, в какое-то «непонятное ни о чем», в какое-то схоластическое словоговорение. Но за таким всегда есть нечто другое, нечто скрытое, какая-то странность, которая почему-то и есть адекватность…
Конечно же, обладающие научным мышлением могут с презрением относиться к другому мышлению, но на вопрос о том, «зачем они обладают таким мышлением», у них нет ответа. Соответственно, те другие, это те, кто может думать над любым таким и другим «зачем» и не только «зачем», но и любым «основанием» и не только «основанием». Но любое такое затем после перехода через край небытия станет очередным аристотелизмом. И такой способ «общения с основаниями», их последующая «конкретизация в границах какой-то теории», а точнее, в онтологике, которая на самом деле не может выйти за границы человеческого мышления, – это какое-то проклятие или оковы, наложенные на человеческий разум, которые не позволяют видеть-останавливать происходящее иным образом.
Любое выделенное мышление может игнорировать «разговор об основаниях», и любое выделенное мышление может существовать без разговора об основаниях. Оно может существовать само по себе; так, например, квантовой механике все равно, что есть учение о начале Вселенной или о грамматике языка, а последней все равно, что думает о таком математик. При этом любое выделенное мышление может изображать из себя какой-то разговор об основаниях или утверждать, что оно является каким-то сильным разговором об основаниях. И таких учений достаточно… И любое учение, утверждающее, что оно есть последний разговор об основаниях – это какое-то бесполезное псевдо-учение или по-другому – это какая-то негативная, но обязательно положительная метафизика.
