Н. Лазарева
Правовое обеспечение интеграционных процессов в рамках Евразийского экономического союза

Глава 2. Модели правовой интеграции: формы и методы их реализации

2.1. Назначение и возможности правового влияния на интеграционные процессы

Тысячелетиями многогранная и всё усложняющаяся жизнь человечества, состоящего из представителей многих племён и народов, живущих в контрастных климатических зонах, имеющих собственный исторический опыт и культурное своеобразие, представленного индивидуумами различного пола, достатка, вероисповедания, ума и прочих способностей и достопримечательностей, опирается и на право. Последнее же есть нормативная система, запрограммированная на типовые ситуации и некоего «усреднённого» человека (субъект, лицо, организация и т. д.). Это значит, что право олицетворяет несовершенную модель управления, ибо оно есть «равная мера к заведомо неравным людям и обстоятельствам»^[135]. И тем не менее оно функционирует, приносит пользу. Почему?

Во-первых, общие правотворческие решения, загодя рассчитанные на всех и всё, позже реализуются точечным правоприменением, учитывающим своеобразие юридически значимой ситуации и её «героев». Во-вторых, благодаря опоре на госаппарат и его принудительные возможности по осуществлению юридических предписаний, право обладает огромной мотивационной силой (общепредупредительным эффектом), т. е. способностью удерживать людей от дурных поступков одной лишь угрозой суровой ответственности. Эх, если бы нашей стране и всему человечеству удалось обеспечить завет Ч. Беккариа о том, что в борьбе с преступностью главное неотвратимость, но не жестокость^[136], то необходимость в самых суровых наказаниях отпала сама собой.

В-третьих, уступая другим нормативным системам в учёте индивидуальности или «распределяющей» справедливости, право отыгрывается результатами движения к другой ценности цивилизации – идее равенства. Люди давно уверились и принимают как непреложную истину индивидуальность (личностную, социальную, биологическую) или разность окружающих. Мужчины и женщины, взрослые и малолетние, обездоленные и купающиеся в роскоши, одаренные и лица средних способностей, хладнокровные флегматики и импульсивные холерики… – все мы разные. Тем не менее, тысячелетиями идея равенства согревает сердца миллионов людей, зовёт их к крайним мерам – устраиваются революции, ломаются судьбы, ради прометеевского венца уходят в область политической борьбы несостоявшиеся учёные, скульпторы, актёры. Взрываются старые устои, к власти приходят новые лидеры, а великий идеал равенства, казавшийся таким близким, ускользает вновь и вновь.

Ульпиан говорил, что с точки зрения естественного права все люди равны (quod ad jus naturale attinet, omnes homines aequales sunt – Ulp. D.50,17,32). Однако в том же XX веке потерпел крах самый крупный (социалистический) эксперимент с переоборудованием общества на началах равенства; «равенство по бедности» (Ф. Энгельс) продержалось всего 76 лет. Тлевший многие (советские) годы индивидуализм при малейшем социальном неудовольствии масс и пропагандистской подпитке рвущихся к власти новых экономических хозяев легко победил коллективистские рецепты. Равенства снова не случилось. Не об этом ли предупреждал нас великий интеллектуал России XIX века князь П. А. Вяземский:

 
«Нет, милый краснобай, тебе нас не уверить,
Как там ни горячись в напыщенных словах,
Что наша матушка-природа – коммунистка:
Нет, есть и у нея свой выбор и очистка.
Единство видим в ней, но равенства в ней нет.
Таков был искони и есть, и будет свет.
Как почву не ровняй насильственной лопаткой,
Природа кое-где глядит аристократкой»^[137].
 

В чём же дело? Неужели налицо тысячелетнее заблуждение, неуничтожаемый нравственно-юридический психоз? Для ответа на данный вопрос нужно видеть несколько уровней или измерений равенства и неравенства граждан. Во-первых, это фактическое (физиологическое, половозрастное) неравенство. Общественная мысль и право безоговорочно признают и используют в своих построениях и расчётах данное обстоятельство. Что тут спорить: Бог и пальцы не уровнял.

Во-вторых, идея равенства предполагает правовое измерение. Классики мысли давно пропели осанну равенству граждан перед законом: «это великая формула людей» (А. Барбюс); «единственная прочная основа для общественного устройства» (Б. Шоу); «оправдано только природное неравенство» (А. Бебель). Сегодня правовое равенство повсеместно объявляется абсолютом, в конституционных текстах звучит торжественно, как заклинание.

В-третьих, равенство предполагает имущественный аспект, как раз наиболее расположенный к нашей теме. Экономическая основа частной жизни чрезвычайно важна всегда. Бытие определяет сознание. Разность и довольство людей зависит и от материального фактора. Эти и подобные им плоские истины обнажают неоднозначность проблемы имущественной стратификации населения, её причин и последствий. Тема многогранна, больна, опасна для любого разработчика. В связи с этим предельно аккуратно обнародуем те базовые соображения, которыми, на наш взгляд, должно руководствоваться при правовом реагировании на имущественное расслоение и, косвенно, на процессы интеграции.

– Имущественное неравенство полезно, оно – база и движитель социально-активного поведения индивидов, средство против экономической лености и апатии. Недавнее горькое подтверждение тому есть крах заорганизованной плановой экономики СССР, взамен производительности труда инициировавшей поиски путей к спецраспределителям. Частный материальный интерес победил шаблонные казённые расчёты, даже благородного, уравнивающего характера.

– Но имущественное неравенство, по общему правилу, порицаемо. Эпос, профильтрованная самосознанием человечества поэтическая классика и другие формы художественного отображения жизни сугубо экономический прагматизм не приветствуют и не воспевают. Напротив – типичны чеховская «Маска», врубелевское «Чаепитие в Мытищах», говорухинский «Ворошиловский стрелок» и т. д. И никакие экономические результаты, никакие точечные благодеяния «столпов общества» не в состоянии покорить сердца большинства населения. Не помогают и заказные жизнеописания экономических хозяев жизни, выполненные наёмниками от журналистики, литературы и искусства, а также напёрсточниками от науки.

– Имущественное неравенство опасно. Накапливаясь до критической массы, оно приводит к крупным социальным потрясениям (революциям). Повод же или «малая причина больших событий» (Гегель) для этого, чаще всего в форме показного мотовства так называемой «знати» (куршевельские альковы, автокуражи на столичных проспектах, стрельба на свадьбах и т. д.), всегда найдётся. Как только он сработает и вызовет гражданскую войну, обществу приходится начинать всё заново – отстраивать материальную базу существования, утраченную в жёсткой классовой схватке.

– Имущественное неравенство противоречиво. Личность – основной приоритет общественного развития с её претензиями на автономию и полную свободу от власти и всего социума, что разрекламировано естественно-правовой школой, – реально может воспользоваться абстрактными правами и свободами лишь на солидной материальной подкладке. Индивидуальное своеобразие и особость – чаще всего от материальной независимости. Однако саморазвитие всего этноса, равно как и социализация личности, без этико-поведенческого конформизма немыслимы. Ограничения индивидуальной свободы, в том числе богатств без границ неизбежны.

– Наконец, имущественное неравенство подвижно, переменчиво с точки зрения стоимостного или вещественного измерения, во-первых, и общественного резонанса, во-вторых. В фокус коллективного негодования попеременно попадают то порядок наследования, то размеры состояния, то демонстрационный характер пользования новоявленной элитой своим материальным превосходством над окружающими, то искусные имущественные распри сильных мира сего – внутри корпоративного слоя или даже в собственных семьях. От юристов ожидают и требуют адекватного реагирования. Право, таким образом, легко поддаётся общественным настроениям и «обязано» на них реагировать.

Таким образом, (не)равенство людей имеет имущественные основу, происхождение и измерение; оно предопределяется наследственными возможностями индивидов, их социальной активностью, близостью к сфере (пере)распределения общественных богатств, обладанием средствами производства, дающими прирост личных материальных благ без непосредственного приложения собственного физического труда. Политико-правовые, религиозные, нравственные воззрения и рецепты по поводу имущественной стратификации населения переменчивы, непоследовательны, противоречивы. Осуждение демонстративной роскоши одних лиц («новых русских» для сегодняшней России и прислуживающей им политической элиты)^[138] соседствует с обвинениями в производственной апатии других – пролетариев (последовательно: рабов, смердов, холопов, быдла, черни, совков, лохов, социальных аутсайдеров).

Итак, в правовом отношении все граждане помпезно объявляются равными, в фактическом – с неизбежностью признаются неравными, а вот в имущественном либо материальном смысле дать однозначный рецепт по уравниванию (хотя бы относительному) индивидов либо полному отказу от попыток снижения материальной поляризации населения сегодня не представляется возможным; наверняка, цивилизация продолжит эксперименты по оптимальному сочетанию крайностей (бедность – богатство), по поиску такой социальной организации, когда имущественное неравенство мотивирует именно производительный труд, но не паразитическое существование, а главное – не плодит катаклизмов, которые сегодня наблюдаются даже в самых сытых странах Запада. Эти поиски неминуемо производятся и рамках праворегуляции.

В современный период право, особенно международное, востребовано геополитическими процессами, когда пересекающий государственные границы свободный поток денег и товаров дополняется не менее мощным раскрепощающим потоком идей и информации в результате внедрения новых технологий^[139]. На этой волне национальные интересы отстающих в технологическом отношении стран закономерно ущемляются^[140], а их руководство (вынужденно, с опозданием) утрачивает вассальный восторг перед иноземными преимуществами и начинает искать союзников на международной арене, пытаясь выровнять положение с помощью кооперации. Познав коварство западных учителей (невыполнение устных обещаний взаимного благородства), политические лидеры начинают «дуть на холодную воду», прибегать к детальному юридическому закреплению прав и обязательств по международным договорённостям с новыми партнёрами. Значение права в их глазах стремительно возрастает.

Диалектика вопроса о влиянии права на интеграционные процессы такова, что: с одной стороны, экономика, межгосударственные экономические союзы нуждаются в юридическом сопровождении; а с другой – содержание права зависит от уровня развития народного хозяйства и прочих социальных детерминант. Смысл и назначение первого вектора частично или в основном мы уже представили. К написанному следует добавить лишь те мысли, что современная хозяйственная практика, особенно рыночного типа, очень многофакторна и противоречива, представляет собой длинную цепь взаимодействующих элементов по линии «производство – потребление» (инвестиции, строительство, транспортное сопровождение, инфраструктура территорий, реклама, создание условий для инноваций, набор и обучение персонала, защита коммерческой тайны, налоги, экологические стандарты и затраты, сутяжничество с конкурентами… и везде риски, риски, риски). Не пытаться вносить гармонию или хотя бы элементарный порядок в эту стихию грех, опасно и для класса предпринимателей, и для всего социума. При экономической интеграции между странами ситуация лишь отягощается в том смысле, что материальные вложения бизнеса нужно страховать правом и на внутригосударственном, и на международном уровнях.

Теперь остановимся на втором нюансе – на зависимости юридического обеспечения интеграционных процессов от самой экономики. Кажется, и без специальной научной подготовки очевидно, что главный импульс развития и совершенствования права заложен не в нём самом, а в окружающей его среде, что основными внешними детерминантами служат экономика и политика, общепризнанные ценности цивилизации и конституционные предписания, культурный фон общества, лучше и полнее всего представленный в нравственно-религиозных заповедях и языке народа, предыдущий опыт юридического регулирования, уровень развития профильной науки. В качестве дополнительных факторов, влияющих на формирование правовых норм, можно назвать такие обстоятельства, как: содержание и ход реформ в стране; степень коррумпированности власти; программы и способы «обработки» населения со стороны СМИ, менталитет нации.

Но сегодня общепризнанный тезис о внешней зависимости права и об ограниченности законодательных решений жизненными условиями таковым был не всегда, а вполне здравые мысли о «принципе верховенства закона и неограниченной компетенции высшего представительного учреждения»^[141] на принятие созвучных обществу нормативных правил почему-то перетекали в суждения об абсолютной власти государства на создание любых правовых предписаний. По когда-то авторитетному мнению Р. Иеринга, именно государство – единственный источник права, и в любой момент оно может не считаться с созданным им же правом^[142]; а Л. Гумплович даже объявлял право «эманацией^[143] государственной власти»^[144]. Однако: масса примеров недомыслия, своеволия и корысти элиты в сфере нормотворчества; пробельность права по вполне извинительным или объективным причинам; трудности или даже невозможности создания безупречного законодательства в условиях быстро обновляющейся жизни; рост объёмов правовых предписаний и их всё усложняющаяся отраслевая дифференциация – естественным образом подвигли общественную мысль к признанию многофакторной детерминированности парламентской деятельности. Есть, так сказать, правообразование, а есть и правотворчество; есть монопольные полномочия, но есть и обязанности по их грамотному употреблению. Ныне правотворчество и содержательно, и чисто технически обставлено многочисленными требованиями, главное из которых – установка на приспособление формируемых правил к жизненной среде.

Поскольку назначением данной работы является анализ правового обеспечения интеграционных процессов именно (преимущественно) в экономическом союзе государств, представим соображения лишь о детерминировании юридических предписаний состоянием хозяйственного уклада. Напомним, что прежний идеологический тезис о господстве базиса или экономического строя общества над отношениями надстроечного порядка^[145], куда по конструкции К. Маркса входило и право, когда-то составлял догму отечественной науки. Мы не собираемся её опровергать или считать (абсолютно или хотя бы частично) неверной. Начётникам социалистической эпохи и их критикам (союз «и» употреблён нами по той причине, что самые «сообразительные» пропагандисты от гуманитарной науки стремительно меняют политический окрас, успевают поработать на «науку» в двух «идеологических лицах») нужно противопоставить истину, напомнить, что адепты прошлого мировоззрения отнюдь не считали экономику прямодействующей причиной юриспруденции; они утверждали, что право лишь в конечном счёте определяется базисом^[146], что экономика обнаруживает себя в действующей юриспруденции только в «снятом виде»^[147], что «торговля обладает большей властью, чем государь»^[148], что производство выступает конечной основой деятельности людей, поскольку именно в этой сфере создаются предметы, соответствующие нуждам человеческого существования, а равно первичные потребности и идеи по совершенствованию общежития^[149], что «люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.»^[150].

Вот показательное высказывание К. Маркса: «если нравственное сознание массы объявляет какой-либо экономический факт несправедливым, как в своё время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал (был осознан – А.Б.) невыносимым и несохранимым (т. е. в понимании общества появились более выгодные экономические приёмы, связи и технологии – А.Б.)»^[151].

Первостепенная важность производственной сферы в жизни общества подтверждается и постоянным вниманием нынешних политических лидеров России к нуждам и запросам отечественного бизнеса. «Экономические следы» проявляются не только в тех отраслях права, кои и предназначены для регулирования имущественного оборота, но и на задах юриспруденции, в её охранительных сегментах. Давно замечено, сказано и доказано, что: «экономически невозможно и политически недопустимо ежегодно направлять в места лишения свободы миллионы людей, вступающих… в конфликт с законом»^[152] (ведь основной контингент осужденных к данному виду наказания – самая производительная часть населения, которой полагается эффективно производить продукцию «на воле») или применять лишение права на занятие очень важными (пока редкостными) для общества видами деятельности; что именно по экономическим причинам ненаказуемость убийства раба трансформировалась в наказуемость убийства крепостного (Н. Ф. Кузнецова и Г. А. Злобин); что ссыльные (ссылка) нужны для хозяйственной и пограничной колонизации окраин страны (И. Я. Фойницкий и др.); что только при рыночном укладе декриминализируется спекуляция, растут в цене имущественные наказания и вводится уголовная ответственность за недопущение, ограничение или устранение конкуренции (ст. 178 УК РФ), что затраты на карательную деятельность государства нужно сравнивать с совокупным ущербом от преступлений и уровнем его возмещения – по суду и за счёт виновных^[153].

Особо оговорим то обстоятельство, что экономика и право суть такие контрагенты общежития, во взаимоотношениях которых бытийная среда (хозяйственная сфера) может подвергаться сильному влиянию со стороны преимущественно зависимого (второго – регулирующего, оформительского) компонента. Марксистская доктрина именовала подобное развитие событий «обратным влиянием» права на экономику^[154]. Теоретики общей юриспруденции в связи с этим утверждали, что «государственная и правовая надстройка обладают известной самостоятельностью», а «государственная власть может (даже – А.Б.) действовать против (тенденций – А.Б.) экономического развития», что «воздействие государства и права на экономику носит сложный» характер и выражает «степень познания… экономических закономерностей… зависит от типа государства … (и) от того, чьи интересы оно выражает», что «воздействие на экономику оказывается всеми отраслями права… и даже в известной мере уголовным» правом^[155]. В развитие данной многозначительной оговорки в отраслевой науке тонко подмечено, что «уголовное право устанавливает не только основания и пределы уголовной ответственности, но прежде всего обязанность вести себя так, чтобы эта ответственность не наступила». Отсюда практикующие юристы избрали «новое основание» для отказа в уголовном преследовании коммерческих проделок – «наличие гражданско-правовых отношений»^[156], а Верховный Суд освящает подобную ориентацию^[157].

Очень показательны и предупреждения Д. А. Керимова в послесловии к известной книге Аниты Нашиц о том, что связи между правом и его внешней средой – «это не (обязательно – А.Б.) параллельные (то есть равновеликие – А.Б.) и независимые отношения, а цепь взаимосвязанных отношений, в рамках которых материальные факторы (здесь и далее курсив наш – А.Б.), являющиеся в конечном итоге определяющими, от ступени к ступени детерминируют элементы будущих правовых норм через посредство факторов духовных»^[158].

В заключение данного раздела позволим сформулировать главную мысль: в сфере регулирования экономической интеграции, особенно на международном уровне, важнее мотивировать добровольность законопослушного поведения, а не детально расписывать его варианты, и тем более – не делать ставки на запреты и ответственность. Убеждены в том, что обратное влияние права на экономику успешно срабатывает лишь в кульминационные периоды эпохи и не только через принуждение, а в эволюционные времена назначение юриспруденции заключается в создании благоприятных условий для развития материального и духовного производства.