А. Е. Пресняков
Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I

Полная версия

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024

Царь Михаил Феодорович

I. Родители царя Михаила Феодоровича, его личная и семейная жизнь (1596–1613–1645)

Избрание царя Советом всей земли поставило у кормила власти государя-юношу, которому не исполнилось еще и 17 лет. Михаил Феодорович вырос в тяжелых и тревожных условиях Смутного времени, поразившего семью бояр Романовых рядом грозных бурь, чтобы вознести ее затем на ту высоту, у подножия которой стояли отец и дед царя Михаила. Известно, что на брата первой своей царицы, Никиту Романовича Захарьина-Юрьева, оставил свое государство Грозный царь. Не сломи боярина Никиту преждевременная смертная болезнь, едва ли бы мог разыграться тот правительственный, династический кризис, который составил государственную сторону Смуты. Но Никита Романович сошел с житейской сцены раньше, чем окрепло для преемства по нем во влиянии и значении его цветущее семейное гнездо – пять его сыновей, пять братьев Никитичей; никто из этой молодежи не успел еще в момент смерти отца достигнуть боярского сана. Главой семьи, сильной связями в боярской среде и популярной в народе, остался старший из Никитичей, Феодор, отец будущего государя. Даровитый и энергичный боярин выступил соперником Бориса Годунова по соисканию осиротевшего престола московских Даниловичей. Но час его еще не пришел, а за разрыв «завещательного союза дружбы» между Романовыми и Годуновыми Никитичам, их родне и друзьям довелось поплатиться царской опалой. Царь Борис не забыл бурных столкновений избирательной борьбы 1597 г. Пытаясь обезоружить Романовых признанием их высокого боярского положения, он в то же время окружил их недоверчивым надзором, а когда почуял, что не тверда почва под его престолом, не колебался, где искать корней опасности для своей власти и своих династических планов: в 1601 г. взята была под стражу и на розыск вся семья бояр Романовых. Гласно их обвинили в колдовстве, будто бы найдя у одного из них, Александра Никитича, какое-то «коренье». Братьев Никитичей с семьями и нескольких представителей других боярских фамилий, связанных с ними узами родства и дружбы, постигла ссылка. Истинный смысл дела заключался в обвинении, что Романовы «хотели царство достать». Всего суровее обрушилась царская опала на Феодора Никитича. Семья его была разбита; сам боярин испытал обычный московский прием удаления опасных людей с политического поприща – насильное пострижение – и стал иноком Филаретом в далеком Антониевом-Сийском монастыре; его жена, Ксения Ивановна, пострижена была под именем инокини Марфы и сослана в глухой Толвуйский погост в Заонежье, а пятилетний Михаил, разлученный с родителями, отдан, вместе с сестрой Татьяной, на попечение тетки, княгини Марфы Никитичны Черкасской, и разделял ее ссылку сперва на Белом озере, потом в селе Клине, Юрьевского уезда, вотчине Романовых. Сюда в следующем же году прибыла с разрешения царя Бориса и мать Михаила, инокиня Марфа, с тех пор не разлучавшаяся с сыном. Но отца он увидал не скоро. Только скоропостижная кончина царя Бориса освободила инока Филарета из монастырского заточения. Заняв московский престол, самозванец поспешил призвать в Москву своих мнимых свойственников, возвел Филарета на митрополичью кафедру ростовскую и сына его пожаловал в стольники.

Надежды Филарета Никитича на возвращение к силе и влиянию на Москве, какие он так смело высказывал в своем далеком монастыре, пока шла борьба Годунова с самозванцем, не оправдались. Они лишь свидетельствовали, что поневоле носимый клобук не смирил его духа. Большое честолюбие, яркий политический темперамент и выдающиеся государственные способности манили по-прежнему к видной и широкой деятельности. По форме цель этих стремлений неизбежно должна была измениться. Не царский, а патриарший престол мог теперь стать крайним пределом личной мечты Филарета. С падением самозванца, воцарением Василия Шуйского он близко подошел к этой новой цели, стал «нареченным патриархом», но волей судеб и политических отношений не переступил последней ступени, а вернулся на свою Ростовскую митрополию. По-видимому, даже патриаршество не могло бы примирить Филарета с воцарением Шуйского. Смутные вести говорят о движении против нового царя, разыгравшемся на Москве в то время, как нареченный патриарх ездил в Углич с поручением перевезти в столицу мощи св. царевича Димитрия; московские слухи приписали почин движения митрополиту Филарету, новая опала постигла близких ему людей, а сам он покинул Углич для возвращения в Ростов; патриархом же стал Гермоген. Михаил остался с матерью в Москве, изредка покидая столицу для богомольных поездок по монастырям. Тут мать и сын пережили бурные впечатления времен царя Василия и междуцарствия, ряд событий, в течение которых постоянно выясняется общественно-политическая роль ростовского митрополита.

Филарет Никитич остался и под монашеским клобуком главой тех общественных элементов, связь с которыми служила опорой для значения боярского дома Романовых и выдвинула их на первое и притом бесспорное место, когда назрел вопрос о восстановлении разрушенной храмины Московского государства. В противоположность Шуйскому, первому среди княжеских фамилий московского боярства, Филарет и по личным свойствам, и по семейной традиции был центральной фигурой среди той придворной знати, которая опиралась не на наследие удельных времен, а на службу царям и сотрудничество с ними в деле государственного строительства. К этому нетитулованному служилому боярству тянули высшие слои служилого сословия, московские дворяне и дети боярские; крепче и устойчивее были его связи с приказным людом и дворянством провинциальным, со всеми непримиримыми врагами владычества княжат, дорожившими зато государственной работой, которую совершили цари XVI в. и преемник их заветов царь Борис. Представителями этих средних слоев служилого класса окружен митрополит Филарет, когда – вольно или невольно – играет роль патриарха при «царе Димитрии», тушинском самозванце; их руками расчищен ему путь к власти низложением царя Василия, и трудно сомневаться, что Филарет, не будь на нем пострижения, явился бы сильнейшим кандидатом на престол в наставшее безгосударное время. Теперь же рядом с именем князя В.В. Голицына, представителя родословной знати, выступает имя другого кандидата на царский венец – юноши Михаила.

Михаил Феодорович был слишком молод, чтобы чем-нибудь себя заявить, особенно в столь бурные годы. Русские люди, скорбевшие о разрухе, постигшей Московское государство, останавливали мысль свою на нем, конечно, не ради его самого. Но молодой боярин оказывался единственным возможным кандидатом той среды, которая была носительницей традиций московского государственного строительства. Рядом с ним стоял его отец, который среди полного упадка авторитета и популярности остального боярства сильно поднял свое значение мужественной ролью защитника национальной независимости и территориальной неприкосновенности Московского государства в переговорах с королем Сигизмундом об условиях избрания на царство королевича Владислава. Ссылка главы земского посольства в польский плен за твердое стояние окружила его имя большим почетом и способствовала успеху мысли об избрании в цари его сына, рядом с которым станет сам Филарет, как патриарх всея Руси.

Крупная фигура Филарета Никитича, естественно, отодвигала в тень облик его юного сына. «Властительный», сильный деятельной волей, политическим опытом и государственным умом, Филарет Никитич после возвращения из польского плена стал в сане святейшего патриарха вторым «великим государем», который на деле «всякими царскими делами и ратными владел» до своей кончины. Официально на первом месте стоял, конечно, царственный сын. Филарет Никитич с тех пор, как получил извещение о его избрании, неизменно титулует его государем. В отношения отца и сына вступает торжественная струя сознания важности их высокого положения. Отец стал патриархом, сын – царем, и оба никогда этого не забывали в личном общении. До нас дошла довольно обширная их переписка, в которой тщетно будем искать той свободы в выражении личного чувства, которая придает такое обаяние письмам царя Алексея Михайловича. Патриарх Филарет письма к сыну начинает полным царским титулом, называет его «по плотскому рождению сыном, а о Святем Дусе возлюбленнейшим сыном своего смирения», царь Михаил пишет «честнейшему и всесвятейшему отцу отцем и учителю, прежь убо по плоти благородному нашему родителю, ныне же превосходящему святителю, великому господину и государю, святейшему Филарету Никитичу, Божиею милостью патриарху московскому и всея Русии». Лишь очень редко удается современному читателю уловить сквозь условные формы языка этих грамот проявления более простых и сердечных отношений; но они чувствуются в заботливых сообщениях о здоровье, в обмене подарками, в отдельных оборотах речи, вкрапленных светлыми точками в чинную внешность царских и патриарших грамот. Отношения царя Михаила к отцу-патриарху полны глубокой, можно сказать, робкой почтительности. Речь Филарета звучит властно, как речь человека, уверенного, что его советы и указания будут приняты с должным благоговением не только к сведению, но и к исполнению. Современники замечали, что царь Михаил побаивался отца-патриарха. Во всяком случае, он ни разу не вышел из его воли, а в делах правления признавал, что «каков он государь, таков и отец его государев великий государь, святейший патриарх: их государево величество нераздельно».

Немудрено, что мы мало знаем лично о царе Михаиле Феодоровиче. Не только в государственной, но и в дворцовой, личной его жизни рядом с ним стояли лица, несравненно более энергичные, чем он, руководили его волей, по крайней мере, его поступками. Он и вырос, и большую часть жизни своей прожил не только под обаянием властной натуры отца, но и под сильнейшим влиянием матери. А Ксения Ивановна была достойной по силе характера супругой своего мужа. Происходила она из неродословной семьи костромских дворян Шестовых, но браком с Ф.Н. Романовым была введена в первые ряды московского общества, пережила с мужем царскую опалу, но ни ссылка, ни подневольное пострижение ее крепкой натуры не сломили. Резкие, выразительные черты ее лица, сохраненные нам ее портретами, показывают, как и данные ее биографии, что она едва ли уступала супругу во властности и упорстве нрава. Все, что мы о ней знаем, заставляет полагать, что она всей душой разделяла честолюбивые мечтания и стремления Феодора-Филарета и сумела взять в свои руки власть, когда совершилось, в отсутствие отца, томившегося в польском плену, избрание их сына на царский престол. Инокиня Марфа ведет переговоры с посольством Земского собора, свидетельствующие, что она со своими советниками сумела вполне понять положение и овладеть им. Она выясняет все трудности, какие встретит новое правительство на своем пути, вызывает представителей Совета всей земли на ряд обещаний, которые руководители юного царя затем обратили в обязательства, требуя от Земского собора деятельной государственной работы для восстановления сил и средств верховной власти. Ее воля решает согласие Михаила принять венец царский, и недаром читаем мы в грамотах, оповещавших о вступлении на престол нового государя, что он «учинился на великих государствах по благословению матери своей, великия государыни, старицы инокини Марфы Ивановны». Ее опекающее руководство имело большое значение в жизни Михаила Феодоровича не только до 1618 г., когда ему удалось «батюшку своего из Литвы к Москве здраво выручить», но и позднее. Влияние «великой старицы» охватывало, однако, лишь узкую сферу дворцового быта и личных придворных отношений, только косвенно отражаясь на более глубоких государственных интересах. Собственно руководство делами правления осталось вне кругозора инокини Марфы, и если современникам казалось, что она стоит в центре нового правительства, «поддерживая царство со своим родом», то лишь потому, что ее воля царила первые годы в царском дворце и определяла состав правящей среды покровительством ее родне и близким людям романовского круга. Старица Марфа стала «великой государыней». Ее имя, как позднее имя патриарха Филарета, появляется в царских грамотах рядом и вместе с именем ее царственного сына, по формуле: «Божией милостью мы, великий государь, и мать наша, государыня великая, старица инокиня Марфа»; жалованные грамоты дает «великая старица» и особо, своим именем. Быстро слагается новый придворный круг своих людей, укрепляет свое положение должностными назначениями и земельными пожалованиями. В его центре – любимые племянники Марфы Ивановны, Салтыковы, за ними другие родичи, свойственники и приятели. Эта среда и стала во главе возрождавшейся администрации в соединении с приказными дельцами, руководителями текущих дел правления. Предоставив доверенным людям ведать государство, старица Марфа Ивановна крепко держала дворец, его быт и интересы, выступая подлинно государыней. Еще с пути к столице царь указал приготовить к своему приезду Золотую палату царицы Ирины Федоровны, а для матери своей – бывшие хоромы супруги царя Василия Шуйского. Но московское разорение сделало царский указ неисполнимым: указанные хоромы оказалось «вскоре поделати не мочно и нечем; денег в государеве казне нет и плотников мало, а полаты и хоромы все без кровель, и мостов в них, и лавок, и дверей, и окон нет, делать все наново, а леса такова, каков на ту поделку пригодится, ныне вскоре не добыть». Так доносили из Москвы и пока распорядились по-своему. Для государя изготовили старые царские хоромы, где живал царь Иоанн Васильевич и где был терем царицы Анастасии Романовны, а для государыни – матери царской – хоромы, где живала царица Марфа Нагая, в Вознесенском монастыре. В Москве, видно, полагали, что «великой старице» надо приготовить монастырское помещение; и старица Марфа осталась жить в нем, хотя первоначально отвечено было, что в этих хоромах царской матери жить негоже, придав всему своему быту характерную двойственность. Связь с монастырем оттеняла ее принадлежность к «чину ангельскому», но, как великая государыня, Марфа Ивановна стояла вне монастырского начала, окруженная людным штатом боярынь и прислужниц – мирянок и стариц – инокинь. К ней перешло все, что осталось из казны и ценной рухляди прежних цариц, а работа восстановленной царицыной мастерской палаты и ее ремесленных слобод скоро восстановила дворцовый обиход государевой матери.

С большим трудом и понятной постепенностью возрождалось из полной разрухи благолепие царского дворца. Вскоре приступлено было к сооружению новых больших государевых хором; постройка закончена в 1614 г., следующий год пошел на внутреннюю отделку их росписью работы иконописцев братьев Моисеевых; литой вызолоченный потолок парадной Серебряной палаты был готов только в 1616 г., и тогда царь справил свое новоселье. Этот дворец оказался недолговечным и почти погиб в пожаре 1619 г.; отстроенный в 1619 г. и только что отделанный заново, он опять сгорел в пожаре 1626 г., пришлось в третий раз «рубить государю новые деревянные хоромы». Огромный московский пожар 1626 г. имел большое влияние на дальнейший ход строительного дела в столице. Сравнительно быстро идет с тех пор развитие каменного строительства, но состояние казны государевой позволило только в 1630-х гг. приступить к сооружению каменных жилых покоев для царской семьи, так называемого Теремного дворца, отделка которого была закончена в 1637 г.

Поустроившись, насколько позволяли средства разоренной столицы, соответственно достоинству царского дворцового чина и обихода, Марфа Ивановна не замедлила отдаться иной важнейшей заботе. Ее царственному сыну «приспело время сочетаться законным браком». Дело было вдвойне важное: предстояло упрочить новую династию, и притом ввести в семью царскую новый элемент, который необходимо было сохранить в согласии с дворцовой средой, подобранной по воле и хотению «великой старицы». Марфа Ивановна остановила свой выбор на Марье Ивановне Хлоповой, из семьи, близкой Романовым, когда они еще жили ссыльными в своей Юрьевской вотчине, в Клину, да и по матери Хлопова была из рода их сторонников, Желябужских. В 1616 г. Хлопова взята на житье к старице Марфе, а затем ее объявили царской невестой и переименовали – согласно допускавшемуся тогда изменению имени – Анастасией в память покойной царицы. С царской невестой возвышалась ее родня: Хлоповым велено служить при государе и «быть при нем близко». На этой почве разыгралась тяжелая драма царской избранницы. Милостивое отношение царя Михаила, видимо привязавшегося к невесте и ее близким, вызвало ревность Салтыковых; с дядей невесты, Гаврилой Хлоповым, у Михайлы Салтыкова вышла ссора в присутствии царя, и царицыны племянники поспешили воспользоваться случайным нездоровьем Марьи Ивановны, чтобы приписать ей какую-то неизлечимую болезнь, злонамеренно скрытую ее родичами. Царскую невесту со всей семьей сослали в Тобольск, отняв данное ей почетное имя. Дело это было пересмотрено в 1623 г. патриархом Филаретом; Салтыковы поплатились опалой и ссылкой за то, что «государевой радости и женитьбе учинили помешку», а Марья Ивановна снова стала царской невестой Анастасией, но ненадолго. Крушение Салтыковых так огорчило старицу Марфу Ивановну, что она наотрез отказала в своем согласии на брак сына, и бывшая невеста осталась в Нижнем Новгороде в почетной ссылке на царском иждивении.

Дело царского брака сильно затянулось. Патриарх Филарет увлечен был мыслью о женитьбе сына на иностранной принцессе. Мысль о том, что государю надлежит искать супругу в равной себе среде владетельных фамилий, а не среди подданных, была, как известно, довольно популярна в высшем обществе московском еще в XVI в.; даже брак царя Иоанна с Анастасией Захарьиной вызвал в свое время нарекания среди знатного боярства, восклицавшего: «Как нам своей сестре служити». По-видимому, и патриарх Филарет считал нужным большее выделение царского рода из боярской среды. Он начал переговоры о женитьбе сына на одной из племянниц датского короля Христиана, затем на сестре королевы шведской, бранденбургской принцессе Екатерине. Но с московской стороны настаивали не только на принятии невестой православия, а и на совершении над ней вновь святого крещения, согласно с воззрениями на этот вопрос самого патриарха Филарета, не признававшего силы таинства крещения по католическому или протестантскому обряду, так как «у иных вер вместо крещения обливают и миром не помазывают». Такие требования оборвали переговоры в самом начале.

Во всех этих планах роль самого царя Михаила была, по-видимому, совершенно пассивна. Современники передают, что он был сильно огорчен делом Хлоповой и на родительские проекты иного брака отвечал: «Обручена ми есть царица, кроме ее иные не хощу пояти», но, несмотря даже на желание отца-патриарха, чтобы этот брак состоялся, верх взяла воля великой старицы Марфы, и царь «презре себе Бога ради, а матерня любве не хоте презрети», смирился перед ней и послал в Нижний Новгород извещение, что Марью Хлопову государь «взять за себя не изволили».

Царю Михаилу исполнилось уже 29 лет, когда мать выбрала для него новую невесту, княжну Марью Владимировну Долгорукову, дочь князя Владимира Тимофеевича; тот же летописец сообщает московское мнение, что царь вступил в этот брак «аще и не хотя, но матери не преслушав». В июне 1623 г. состоялся сговор, и в сентябре, во время брачных торжеств, молодая царица занемогла, а в январе 1624 г. скончалась. В Москве, под свежим впечатлением дела Хлоповой, заговорили, что царицу Марью Владимировну «испортили» и что произошло это от «зверообразных человек», которые не хотели «в послушании пребывати» у своего государя, а стремились «своевольни быть». Так тяжко складывалась судьба царского брака. Быть может, эти перипетии привели к тому, что новый выбор невесты для государя произошел, по преданию, в форме «смотрин», на которых царь Михаил избрал Евдокию Лукьяновну Стрешневу, дочь незначительного рядового дворянина Лукьяна Степановича. 5 февраля 1626 г. состоялось царское бракосочетание, создавшее наконец личную семью царя Михаила. Но и эта новость в царском быту не умалила дворцового господства «великой старицы» Марфы Ивановны. Царица-невестка, видимо, подпала под полную зависимость от свекрови. При ней состоял тот же духовник, что при старице Марфе, ее делами ведает дьяк «великой старицы», при внуках-царевичах и внучках-царевнах – боярыни-мамки по выбору старицы Марфы. Мать государева сопровождала царя и царицу на всех их «богомольных походах» или ездила одна с царицей по монастырям. В дворцовом обиходе по-прежнему всюду чувствуется ее твердая рука.

В начале 1630-х гг. государев «верх» вдруг осиротел. «Великая старица» Марфа Ивановна давно носила в себе серьезную болезнь; из горьких испытаний Смуты она вышла бодрая духом, но подверженная каким-то болезненным припадкам. Тем не менее кончина постигла ее неожиданно для окружающих 27 января 1631 г., а через три года, 1 октября 1633 г., сошел в могилу и патриарх Филарет Никитич. После стольких тяжелых впечатлений детства и юности мягкая натура царя Михаила не могла не быть удручена этими потерями. Но ими не кончились испытания, назначенные ему судьбой. В семейной жизни царь испытал еще ряд ударов. 17 марта 1629 г. родился, после нескольких детей женского пола, желанный первенец, царевич Алексей; в 1634-м – второй сын, Иван, но он умер пятилетним ребенком, и в том же 1639 г. скончался, «немного пожив», новорожденный царевич Василий. Следующие годы были отравлены осложнениями, какие вызвал проект брака старшей дочери царской, Ирины Михайловны, с Вольдемаром, принцем датским, третьим сыном короля Христиана. Принца вызвали в Москву в 1643 г., хотя знали, что король ставит неприемлемые условия: свободу вероисповедания для королевича и его двора, сохранение западных бытовых навыков иноземной свиты, какую он сохранит при себе. Пошли долгие пререкания о перемене веры, причем царь Михаил пытался лично убедить Вольдемара, что ему необходимо вторично принять святое крещение. Тщетно просил принц отпустить его домой, пытался даже бежать; его отпустил только царь Алексей Михайлович летом 1645 г.

Царь Михаил Феодорович скончался в ночь с 12 на 13 июля 1645 г., оставив о себе память необычайно мягкого и доброго человека, который был так милостив к окружающим, что «любляше и миловаше их и вся подаваше им, яко они прошаху», хотя за добро ему часто платили заносчивой непокорностью и своеволием; предание сохранило одну черту, дополняющую этот облик: большую любовь к цветам. Царь Михаил много тратил казны на выписку из-за границы редких растений для своего сада; для него впервые ввезены в Россию садовые розы, красота и аромат которых не были до него у нас известны. Видно, что крутая энергия родителей, как часто бывает, наложила печать мягкой, созерцательной пассивности на его натуру. К тому же царь Михаил никогда не отличался крепким здоровьем, а вторую половину жизни так «скорбел ножками», что часто не мог ходить, а возили его в возке. От «многого сиденья» организм слабел, нарастала лимфатическая вялость. Под конец жизни царя врачи отмечали в нем «меланхолию, сиречь кручину».

В «государевом и земском деле» московский царь Михаил не был личным участником. Восстановление государства из «великой разрухи» творилось при нем энергией его отца-патриарха и трудами деятелей, окружавших престол, которые и завершили большое дело в дни царя Алексея.