А. Берблюм
Потомки
– Я задумался о том, что ты идиот. Я повторяю тебе, я не виноват, что сорвалась акция. И вообще, что ты хочешь от меня?
– Хочу, чтобы ты объяснил мне, как можно быть настолько продажной сволочью.
– Да кого я продал, кого? – взвизгнул Мясник в довольно правдоподобной истерике.
– Расскажи мне о том, кто напал на Адама около Центральной Библиотеки.
– Напал на Адама? – глаза Мясника неподдельно округлились от неожиданности, по всей видимости, он не предвидел такого вопроса. – Причем тут это?
– Вообще не причем. Мне интересно, ты сам решил поискать дневник в карманах у моего друга, или слил инфу взамен на что-то весомое?
– Всеслав, Всеслав, золотой мой, ну между нами всякое было, даже вот эта акция не удалась, но я бы Адама никогда не подставил. Адам, ну ты хоть, понимаешь, что это чушь какая-то, – Мясник обратился к Адаму, будто к рассудку и совести, но совесть молчала.
– Родик, я знаю точно, что ты причастен к нападению на Адама, и я не до конца уверен, хотел ты его убить или оглушить.
– Ну что за глупости, если бы Адама кто-то хотел убить… слава Богу, он просто попал в больницу.
– Предлагаю эксперимент, я ударю тебя ломом по башке, и мы посмотрим – просто это или нет.
Мясник понимал, что бить его никто не будет, но глядя на жестокую серость, заполнившую глаза Всеслава, на спокойствие, с каким он задавал эти неприятные вопросы, ему становилось все страшнее.
– Я лишь сказал, высказал облечение, что с Адамом на данный момент все хорошо и он здоров. Но я не имею ничего общего с этим инцидентом, хотя я понимаю, насколько ты расстроен, хочешь мести.
– Ты мой личный психолог? – прервал его Всеслав. – Я прекрасно знаю без тебя, чего я хочу.
Он приблизился вплотную к лицу Мясника, так, что тот при желании мог его поцеловать.
– Родик, – чеканя каждое слово, спросил он, – кто напал на Адама?
– Я не знаю, не знаю.
Эти слова он повторял до тех пор, пока Всеслав и Виктор тащил его к обрыву. Когда он висел головой вниз его «не знаю» достигло апогея истеричности, с которым можно было выкрикивать эту мантру.
– Родик, ты тяжелый, наверно много ешь и мало двигаешься. Лучше перестань брыкаться и расскажи все. Мы будем держать тебя до тех пор, пока ты не расколешься. И если ты упадешь, это будет твоя вина.
Мясник в диком ужасе висел над живописным обрывом, всей массой своего тела пытаясь устремиться вниз. Всеслав со спокойствием сотрудника НКВД допрашивал его, держа за одну ногу, в другую – насмерть вцепился ничего непонимающий Виктор, молясь, чтобы Мясник не упал. Адам застыл в оцепенение.
– Подними меня, Всеслав, только аккуратно, аккуратно, черт тебя дери.
– Кто напал на Адама?
– Это не я, это не мои люди.
– Кто?
– Я не знаю.
– Я сейчас начну раскачивать тебя, чтобы тебе лучше думалось.
– Ладно, ладно, но я не знаю точно, кто это.
– Говори.
– Это Николас Толм, Толм. Слышишь? Подними меня.
Всеслав удивленно посмотрел на Виктора. Тот слегка пожал плечами, насколько ему позволили силы, брошенные на ногу толстого антиглобалиста.
– Ты врешь? У тебя фантазия заработала, когда ты так вниз головой повис?
– Это правда, правда, Всеслав, – Родион просто уже рыдал от унижения, страха смерти и беспомощности, – вытаскивай меня. Пожалуйста, я уже признался.
Всеслав с облегчением вытащил его. Несколько минут все трое молча приходили в себя, с трудом приводя дыхание в норму. Руки затекли так, что сейчас с трудом можно было ими двигать. Когда пчела с жужжанием села на короткую челку Виктору, тот просто пытался ее сдуть.
– Ладно, Мясник, выкладывай, все что знаешь.
Глава 13
Павел Волошин, молодой перспективный сотрудник «НТ Союз» энергично шел по коридору большими уверенными шагами. С таким же упорством он еще недавно взбирался по служебной лестнице от низшего звена службы безопасности до личного поверенного самого Николаса Толма. Он остановился лишь на минуту, перед зеркалом в небольшом холле у кабинета начальства.
Бросив взгляд на свое отражение, Паша улыбнулся – на него смотрел симпатичный крепкий парень с квадратным лицом и добрыми глазами, но, что самое главное, как на нем сидел костюм. Боже, как на нем сидел этот черный костюм… ведь его шили на заказ.
Паша нажал кнопку справа от двери, зазвучала красивая классическая музыка, в которой он ничего не понимал. Понимал только, что сейчас откроется дверь.
И он был прав, велком ту начальство. Легкой походкой он дошел до середины зала, где по ненаписанным канонам он должен был остановиться.
– Добрый день, господин Николас.
– Я не думаю, что день достаточно добр, чтобы это могло звучать в приветствии.
– Вероятно, вы как всегда правы, босс.
– Что известно о Дневнике?
– Ничего.
Николас медленно встал из-за стола, его тонкий, гибкий силуэт, облаченный в шелковую рубашку идеального серого цвета, буквально выскользнул из объятий антикварного деревянного монстра конца двадцатого века.
– Что значит ничего? – заорал он на подчиненного так сильно, что, казалось, от напряжения из его рта вот-вот начнут вываливаться внутренности.
Паша оставался спокоен, его стрессоустойчивость, балансирующая на грани с умственной отсталостью, и позволяла ему оставаться в своей должности уже более года.
– «Ничего» – значит, что у мальчишки не было Дневника, как мы и сказали, и больше в библиотеку он не ходил. Полагаем, что он ничего не нашел. Если вы хотите, мы можем сами поискать ваш артефакт.
– Идиоты! – господин директор слегка замахнулся стукнуть в сердцах по столу, но бросив несмелый взгляд на суровую полированную поверхность, не решился, – Вы – идиоты, Волошин, ваше жизненное предназначение – продавать фильтры для воды. Я искренне не понимаю, что вы делаете в касте служащих.
Волошин усмехнулся.
– Вы прекрасно язвите, босс.
– Не надо, не надо ко мне подлизываться, вы, тупой неблагодарный сотрудник. Вы знаете, что общая площадь центральной библиотеки больше тридцати километров? Да, мой лопатоголовый друг, вы правы, это целый подземный город. Вряд ли, конечно этот паренек так далеко заходил, да и кто б ему позволил лазить по барохранилищам без допуска. Но даже зона современной литературы больше выставочного зала АвтоВАЗа, – после этих слов Толм замолчал, как будто обдумывая что-то очень важное, но не прошло и минуты, как кабинет наполнился его истошным криком. – Как вы, придурки, собираетесь искать Дневник? Как? Безмозглые, ленивые свиньи. Следите за мальчишкой, он точно что-то откопал, я уверен в этом.
– Да, босс.
Толм молча отвернулся от него, жестом выпроводив за дверь. Единственная причина, по которой он сегодня хотел видеть Волошина, это было желание узнать хоть малейшие новости о волнующей его книге. Дневник Евгении Бирвиц, первой большеголовой женщины – долгое время о нем не всплывало никаких воспоминаний, даже слухов. Общим мнением было, что Дневник уничтожили по приказу правительства якобы, для того, чтобы никто не мог оспорить существование гена агрессивности. И вот через столько времени его отыскал один из этих бестолковых человекоборцев. Николас Толм был уверен, как никогда, что Дневник существует, и он очень хотел его найти.
Глава 14
Зоя не видела и не слышала Всеслава около недели. Все это время ее мучила обида, что он не звонит, не пишет и никак о себе не напоминает. Ее мучил вопрос, который звучал как «значит, я ему вообще не нравилась?» и чувство недосказанности. О, Боже, это ужасное чувство недосказанности, оно буквально преследовало ее.
Снова и снова она возвращалась к их последнему разговору. По дороге на учебу, во время обеда, пока чистила зубы, Зоя постоянно пыталась выстроить правильный ответ. Ей стоило более четко обосновать свою позицию, выразить свое доброжелательное отношение к ним ко всем, ведь ей так было хорошо общаться с ребятами. Она с улыбкой вспоминала, как они добирались до Питера, будто настоящие шпионы. Зоя понимала, что для нее все это лишь интересная игра, но игра настолько увлекательная, что хочется забыть о всех своих моральных принципах.
А Всеслав? Это же просто мечта, собранная из стандартного набора девичьих фантазий о прекрасном принце современного образца. Может он все-таки объявится. Она была уверена, что это его спасение гидроцефалов, как бы серьезно не выглядело, и даже если он прав, и все настолько запущено, все равно для него тоже в какой-то степени игра.
Зоя за свои четверть века хорошо усвоила, что окружающим не всегда важно знать, твое мнение, и легко позволяла людям считать себя теми, кем они хотят, не доказывая обратное. Если твоя тетя в жутком платье и ужасным цветом волос рассказывает тебе о том, что тебе, детка, надо по утрам пить подсолнечное масло, и советует где найти жениха, ей можно улыбаться и не перечить. Даже если ты считаешь, что дети твоих друзей несносны, им необязательно знать, что ты думаешь, свои мысли можно всегда оставить при себе.
Почему же тогда она так отреагировала на то, как обходятся с этим маленьким гидроцефалом Питером? Хотя, о чем это она, Зоя прекрасно знала ответ. Все ее компромиссы были лишь вежливостью, снисходительностью по отношению к человеческим слабостям, не причиняющим никому вреда, кроме разве них самих. А тут она увидела угрозу по отношению к больному человеку.
Всеслав и остальные человекоборцы верят, что ген агрессивности миф, но у них нет доказательств. И они практически ставят эксперимент на этом мальчике, и единственное, что их оправдывало – лишь их фанатичная уверенность в своей правоте. Но если убрать эту веру, как шоры с глаз, что останется? Больной ребенок, который запихивается донельзя опасным для него информационным мусором, пока его мозг не взорвется.
В этот момент Всеслав предстал перед ней в образе сумасшедшего, безумные идеи которого перешли все границы. Это ее и напугало. Но, когда испуг прошел, желание вернуться и объясниться плотно засело в ней, где-то в области живота.
Она стала изучать все статьи и всевозможные ресурсы о большеголовых людях. Медицинские и психологические журналы, выдержки из полицейских сводок. Зоя, откапывая правду, надеялась доказать свою правоту. Она готовила ответ для Всеслава, она проговаривала снова и снова об ответственности, прецедентах и прочее, прочее.
Но правда ей открывалась не так, как бы она хотела. Она не увидела ни одного нормально задокументированного и обоснованного факта проявления агрессии у гидроцефалов. Кроме огромного потока информационного шлака от свидетелей, опусов от медиков, она не нашла того, что бы она смогла с легкой душой принять как доказательство.
В один из дней Зоя решила встретиться с родителями большеголового мальчика, которого год назад отдали на лечение. Эти люди показались ей более-менее адекватными, мать – инженер, отец – технолог на крупном производстве.
Она договорилась о встрече, что потребовало от нее немалых усилий. Женщина, с которой она разговаривала, отнеслась к предложенному визиту с явной прохладой, отец мальчика просто повесил трубку, чуть поняв суть разговора. Лишь узнав, что она дочь министра Авлота, родители дали согласие на беседу, видимо, надеясь, что за их сыном будет более лучший уход.
В день встречи все утро Зоя очень нервничала. Одно дело читать медицинские статьи о гидроцефалах и их родителях, и другое – общаться с людьми, для которых эта болезнь буквально сплелась с их жизнью. Она пришла на кухню за очередной чашкой кофе и неожиданно увидела там отца.
Зоя хотела было сразу же уйти после стандартного «доброе утро», «как дела?», «нормально», но решила задержаться. Она села напротив него и выпив почти полкружки все-таки спросила:
– Ты помнишь нашу …беседу про человекоборцев, Парковую Зону? Я тогда была на самом деле согласна с тобой, что они всего лишь глупые дети, которые играют в большую политику. Потом я посчитала, что они настолько глупые и безответственные, что это выходит за всякие рамки, даже ставят под угрозу здоровье этих бедных гидроцефалов. Кстати, они их обычно зовут большеголовыми людьми, – Зоя отхлебнула еще глоток, и, посмотрев на отца, ей показалось, что тот улыбается. – Но, когда, я стала искать доказательства их неправоты, чтобы, ну как бы, вразумить их, я поняла, что ничего не могу найти.
– Какие доказательства тебе нужны, ты же не медик?
– Медицинские эксперименты меня не интересуют. Весь вопрос и состоит в том, что врачи ошибаются, приняв один или два совпадения за систему. Нужно около пяти, а лучше более двадцати задокументированных случаев проявления агрессии. Не со слов одного пострадавшего или врачей, а нескольких свидетелей, лучше видео. Везде стоят камеры, регистраторы, я уверена, должны быть видеоматериалы. Можешь достать мне из архива?
Отец в недоумении посмотрел на нее:
– Зачем это тебе?
– Я, надеюсь, что эти человекоборцы все-таки вменяемые люди и поверят мне, если я смогу доказать им истину.
Министр откинулся на спинку стула с усмешкой:
– Думаешь, им это нужно?
– Думаю, мне это нужно, – спокойно ответила Зоя.
– А я думаю, что тебе стоит бросить эти мысли, все эта твоя якобы дружба с ними до добра тебя не доведет. Поверь мне, я лучше знаю.
Зоя со злостью посмотрела на отца. Он сидел напротив нее довольно расслабленно, совершенно в непринужденной позе, когда она себя чувствовала, как натянутая до предела струна, еще немного, и она со свистом ударит кому-то в глаз.
– Почему ты считаешь, – медленно выговаривая каждый, звук спросила она, глядя при этом не на отца, а в свою кружку, – что ты лучше меня знаешь, что доведет меня до добра, а что нет? Откуда тебе вообще известно, что есть это «добро», и может быть в нашем понимании оно разное?
– Хочешь пофилософствовать? – вопрос прозвучал угрюмо, язвительно и несколько угрожающе, что только завело Зою.
Они с отцом разговаривали крайне редко, в основном это были его нравоучения и робкие замечания с ее стороны. Почти всю свою жизнь отец внушал ей авторитет, даже страх. Он чего-то всегда ожидал от нее, свершений, достижений, а она переживала, что пока ничего путного не достигла.
В какой-то момент она осознала, что ей еще рано для этих самых серьезных достижений, она только в пути. И какими будут эти достижения решать тоже ей. Отец, которому, впрочем, никогда не было до нее дела, может иметь свое мнение по поводу ее жизни, но только ее решения и поступки имеют хоть какое-то значение для нее самой. Но, тем не менее, конфликту Зоя всегда предпочитала молчание, потому что ссоры с отцом эмоционально очень истощали ее. Почему сейчас она меняла свое обычное поведение, она не знала сама.
– Ты знаешь, что человек в моем возрасте находится на пике своего умственного развития, память, работоспособность, анализ, логика? Возможно, я в состоянии сама решить, с кем я хочу общаться, а с кем нет.
– Ты хочешь поругаться со мной? Жаль, что это высшая точка твоего развития, я надеялся – ты вырастешь умнее.
Зоя вскочила со стула, как ошпаренная. Она схватила уже пустую чашку из-под кофе так сильно, что та чуть не треснула, рывком задвинула стул и пошла на кухню.
– Лет через десять ты поймешь, что есть еще такое понятие, как опыт, – кинул ей вслед министр.
***
Дом Бабелей, родителей гидроцефала, которых Зоя намеревалась посетить, располагался загородом, поэтому путь ей предстоял весьма неблизкий. Впрочем, это было скорее плюсом – девушка надеялась во время долгой дороги найти в себе внутренние ресурсы, чтобы успокоиться. Разговор с отцом за утренним кофе вывел ее из равновесия, и она переживала, что не сможет собрать мысли в кучу до встречи с ними.
Но уже стоя перед дверью, она поняла, что ее переживания были напрасными. Как только она оказалась лицом к лицу с совершенно другой проблемой, отец со своими заморочками перестал ее волновать. Внезапно она поняла, что даже не то чтобы не составила список вопросов, не говоря уже о плане этой беседы, а вообще не понимает в каком русле вести разговор и с чего его начинать.
Дверь открыла блондинка в цветном переднике. Она была довольно симпатичной, хотя, казалось, будто ее нарисовали из круглешков, а потом раскрасили – круглое лицо, круглые глаза, круглые губы.
– Почему вы не звоните, – спросила она, вытирая мокрые руки о передник, – или звонок не работает? Увидела вас на кухне в домофон, и то случайно – показалось, что кот мяукает. Я выпускаю его погулять, он мяукает, и я его запускаю. А тут я готовила, включила музыку, и… извините, держу вас на пороге. Проходите. Я немного волнуюсь из-за нашего с вами интервью, вот и мелю что попало.
Зоя мысленно согласилась с ней, насчет «что попало» и вошла в дом. Он был небольшой, но довольно просторный, возможно потому что в нем не было ничего лишнего. Когда хозяйка удалилась на кухню за напитками, Зое даже нечем было себя заинтересовать – никаких безделушек, фотографий, просто мебель, подстриженный ковер и окна с темно-зелеными занавесками.
Она присела на край дивана, чувствуя себя довольно неловко.
– Вы меня простите, Милана, – сказала она блондинке, когда та вошла с подносом, – я действительно очень прошу прощения за беспокойство. У меня такое чувство, как будто я напористо ломлюсь в вашу жизнь по какой-то своей нелепой прихоти.
– Может, потому что это так и есть, от этого у вас такое чувство? – насмешливо спросила ее хозяйка дома.
– А вы умны… оказывается. Простите меня. Я не то хотела сказать.
– Может, мы перестанем обмениваться язвительными фразочками и перейдем к делу?
Зоя поспешно кивнула головой:
– Да, я думаю, лучший способ избежать неловкой прелюдии – перейти сразу к делу. Честно говоря, не знаю с чего лучше начать, я изучила очень много материала… так что просто начните мне рассказывать про Марека, с самого начала.
– Самое начало, милая, было самым болезненным. Мы с мужем имели хорошую работу, успехи в карьере, достижения, поэтому тщательно планировали время для рождения ребенка. Ребенок – это была наша мечта, мы к ней по-настоящему готовились. Все шло, как и планировалось, беременность, подготовка к родам, – у Миланы даже выступили слезы, видно, это время было для нее особенным, – а потом раз – и все рухнуло.
Знаете, Зоя, жизнь загородом довольно хлопотное удовольствие. Чтобы добраться до работы и обратно надо потратить около двух часов, и это не единственные проблемы, с которыми мы с мужем столкнулись. Ведь мы сюда переехали, когда родился крошка Марек. Боже, у него была такая большая голова, когда он родился. Врачи не знали, как мне сказать. Я говорила: «дайте мне его, дайте», а когда они наконец принесли его, я сама все поняла. Я не могла поверить, что родила гидроцефала, с чего бы? Мы с мужем обычные люди, никаких отклонений или особенностей. До сих пор виню себя, что не сделали генетический тест на совместимость заранее.
– Насколько я знаю, – как можно более сочувствующим тоном заметила Зоя, – гидроцефалию нельзя выявить заранее. О том, что у вас родится большеголовый ребенок можно узнать только на пятом месяце, а то и на шестом. А вы ведь сами знаете, что врачам на этом сроке запрещено давать такую информацию, исключение – только угроза жизни матери.
– Так что, – удивилась женщина, – тест на совместимость не предостерегает о возможных болезнях?
– Почему? Очень много болезней выявляются на добрачном уровне, вы можете узнать все рецессивные гены мужа, которые могут потом повлиять на здоровье вашего будущего ребенка. Только гидроцефалия никак не проявляется. Ученые не выявили ни одного генетического маркера, или какую-то определенную комбинацию, которая бы вела к мутации, все только теории. Или просто пока не могут прочитать ее в генном наборе. Ходит слух, что разгадку гена гидроцефалии можно найти в Дневнике Евгении Бирвиц, но это скорее миф, чем реальность.
Зоя сама удивилась каким она стала экспертом, пока занималась изучением вопроса о гидроцефалах. Она знала пофамильно всех ученых и врачей, специализирующихся в этой отрасли. И теперь весь этот багаж знаний придал ей авторитет в глазах Миланы. Она уже видела перед собой не просто молодую студентку, непонятно зачем достающую ее неприятными расспросами, может только ради курсовой или реферата, а человека, разбирающегося в этой проблеме.
– Не поверите, Зоя, я сейчас благодарна вам за эти слова, – задумчиво посмотрела на девушку хозяйка дома.
– Простите?
Женщина хмыкнула.
– Я столько лет обвиняла себя в безответственности. Я отказалась от теста на генетическую совместимость, потому что очень любила своего мужа. Глупо звучит, правда? Когда мы решили наконец завести малыша, Роберт сам меня спрашивал, когда мы пойдем в центр планирования сделать этот чертов тест. А я … я боялась, что он покажет нашу несовместимость. Вот что тогда? Ведь это же не приговор на начальном этапе, просто вероятность рождения ребенка с патологиями в процентах. А что если у нас должен был на восемьдесят процентов родиться глухой ребенок? Не рожать? Рожать и бояться? – она углубилась в воспоминания и будто вытаскивала их из темного далекого чулана своей души. – Я побоялась, что это знание разрушит наш брак и отговорила Роберта от теста, уверила его, что он бесполезен, потому что результаты не точные. Я не могла год смотреть в глаза мужу, пока он не заставил меня поговорить меня откровенно с ним и уверил, что ни в чем меня не винит. Роберт – он замечательный человек… Я часто думала, что если бы мне предложили вернуться во времени только в какой-то один момент моей жизни, то я без раздумий вернулась бы именно туда на семь лет назад и сделала этот тест. По крайней мере, у меня был бы повод вообще отказаться от этой безумной затеей с материнством. И вот вы говорите, что он бы ничего не изменил?
–Да.
Милана нервно засмеялась.
– Значит, я действительно ни в чем не виновата, Роберт как всегда был прав.
Зоя пожала плечами.
– Вероятно. Так, а что Марек? Эта болезнь действительно настолько ужасна? Я видела одного гидроцефала, довольно смышленый малыш, и я не заметила, чтобы он сильно страдал из-за большой головы. Вы меня заранее простите, мои вопросы звучат бестактно, но по-другому, боюсь, не получится.
Но Милану по-видимому не смутила прямота вопросов. Она с интересом смотрела на свою интервьюершу, удобно устроившись на диване.
– Голова Марека и весь его внешний вид вообще – это самое последнее, что волнует, когда у тебя сын гидроцефал. Да и не такие уж огромные у них головы. Вы сказали – смышленый малыш, мой сын был гением.
– Как вы об этом узнали? Обучали его?
– Хотите обвинить меня в том, что я позволяла ему получать информацию, но ни я, ни мой муж этого не делали. Когда Марек родился, я очень испугалась, но не малыша, он даже был довольно милым. Гидроцефалию уродством не назовешь. Я испугалась реакции мужа, что он будет злиться на меня, будет винить меня в испорченной жизни, что я навязала ему больного ребенка.
Поэтому я первый год была довольно отстраненной от сына, по большему счету, за ним смотрел Роберт. Когда врачи нам предложили отправить его в интернат для таких, как он, я молча вздыхала и сопела, как дура. Не поверите, готова была молча сделать все, что ни скажут. А Роберт не позволил забрать нашего сына, он твердо настоял на своем, несмотря на жуткие слова этих врачей.
А потом, крошка Марек как-то упал, не сильно, так споткнулся, ушиб коленку. Он подбежал ко мне, плакал, чтоб я его пожалела. Я потянулась к нему, и тут увидела мужа в дверях, и мне стало так стыдно, что я родила ему инвалида, который падает на пустом месте. Я оттолкнула Марека вместо того, чтобы обнять.
Роберт подхватил его, поцеловал, и посадил к окну, его любимое место в доме. И начал разговор со мной. Он спрашивал в чем дело, просил очнуться, тряс меня за плечи, как будто я действительно была в беспамятстве. Я заплакала. И тут мы и выговорились друг другу. Об этом проклятом тесте, о чувстве вины, я разрыдалась, что лишила мужа нормальной жизни с телевизором, на что он рассмеялся, и мы признались друг другу и самим себе, что любим нашего сына таким, какой он есть. Вы не сможете понять, но нам нравилось, как он выглядит, как говорит… в тот день мы стали настоящей семьей.
И да, это все лирика, я веду к тому, как я осознала ум своего ребенка. Как только я вышла из этого оцепенения, я без стеснения перед самой собой стала общаться с ним. Ничему не учила, не рассказывала историй. Просто гуляла с ним и спрашивала, нравится ли ему небо, солнце, он мне отвечал. Его любимым занятием было поливать деревья.
Он как-то игрался вот так в парке, и я заметила, что он не доходит до деревьев и выливает воду. Я сказала: «ты неправильно делаешь, бери водичку и неси прямо к дереву». Он ответил: «я не хочу поливать дерево, оно сейчас не сохнет. Мне интересно, смогу ли я узнать, какие у него корни». Я не говорю о том, возможно ли действительно понять, насколько широки корни по тому, как почва впитывает воду. Суть в том, что как он вообще узнал, что деревья пьют воду корнями, что листья у них зеленые из-за света, что пчелы и бабочки переносят пыльцу с цветка на цветок. Сперва, я подумала, что кто-то тайком намеренно учит моего малыша, чтобы его забрали у меня. Но потом, я поняла, что он все это узнает из обрывков разговоров и из наблюдений.
Гидроцефалы как губка впитывают в себя знания, каждое услышанное слово, каждый увиденную надпись, и они анализируют все, что попадает к ним в голову. Знаете, почему у них такая большая голова? Потому что они невероятно умны. То, на что вы даже не обратите внимание, пятилетний гидроцефал запомнит, сопоставит факты и сделает умозаключение. Я никогда не учила Марека читать, считать и писать, возможно, он не очень хорошо пишет, но зато быстро печатает.
Зоя с удивлением подняла бровь.
– Вы думаете, – пояснила она, – что все большеголовые люди так же умны, как Марек?
– Конечно, – женщина ответила так уверенно и даже слегка надменно, как будто ее спросили, действительно ли Земля круглая и не стоит ли она случаем на трех слонах и черепахе. – Да, не все так увлечены ботаникой, как мой сын, но умны все. Кто-то любит математику, кто-то химию. Один мальчик из нашего района сам соорудил телескоп. Он – астроном, как вы, наверное, поняли.
– Вы тесно общаетесь с родителями этих детей?
– Общались.
– Вы сами или врачи вам советовали?
– Вы серьезно? – скривилась Милана, – Врачи посоветовали мне сдать сына в интернат.
– Ладно, вы не любите врачей, я поняла. Так все же, Милана, когда наступил срыв?
Милана дернулась, как будто ее ударило током.
– Что, простите? – она даже встала с дивана.
– Срыв, приступ агрессии.
– А где-то в документах указано, что у него был приступ агрессии?
– Но его же отправили на лечение от приступа агрессии, так указано в вашей карте.
– Да разуйте же вы глаза, ради Бога. Не было никакого срыва, ни у нашего мальчика, ни у других большеголовых людей. Приступов агрессии нет и никогда не было. Они безнаказанно забирают наших детей. Они отобрали моего ребенка.
Зоя сидела в полном смущении, она совершенно не знала, что ответить на эти слова полные страдания. Сказать, что это ошибка, что она во всем разберется.
– Вы, наверное, – нерешительно предположила девушка, – подумали, что раз я дочь министра, я смогу вернуть ребенка. Но ведь на каком-то основании его забрали у вас.
Милана налила себе стакан воды, и, отпив глоток, молча вертела его в руках пару минут, за которые Зоя успела раз десять себя проклясть, что пришла к ней.
– Я помню тот день так хорошо, как будто он еще не закончился, – наконец сказала хозяйка дома, глядя Зое прямо в глаза, как будто пыталась отыскать там совесть ее отца. – К нам домой пришла внеплановая комиссия. Мы к ним привыкли, эти улыбающиеся змеи в белых халатах наши самые частые гости. Но в этот раз все было как-то не так. Я сердцем почувствовала что-то неладное. Они пришли раньше, чем положено на две недели, их было пятеро, обычно ходят по двое. Мне, конечно надо было соврать… все что угодно, что Марек заболел, что его нет, что у нас дома бешеная лиса, и мы не можем ее поймать. Но я отмахнулась тогда от интуиции, поспешила позвать Роберта, он был у себя в кабинете на втором этаже.
Комиссии я велела ждать в коридоре, но врачам же нет указа, они чувствуют себя хозяевами в наших домах. Когда я вернулась, они уже беседовали с Мареком. Роберт прервал их и спросил, почему они пришли к нам без предупреждения, у нас тоже есть личная жизнь и планы. Один врач, такой щупленький, совсем молодой, чуть старше вас, спросил, какие же у нас планы.
Роберт проигнорировал этот вопрос, и еще раз попросил указать причину их присутствия в нашем доме. Одна из них, Карла Геркен, врачиха… врачиха слишком грубо, конечно, но как еще можно назвать некомпетентную бабу, с трудом закончившую мединститут. Так вот, эта Геркен попросила нас не дергаться, к ним поступил сигнал о жестоком обращении с ребенком.
Да, наш сын очень умен, но он еще наивен, как любой ребенок. Они расспрашивали его о знаниях, которые у него есть. И он с гордостью им отвечал. Комиссия даже не обвиняла нас в том, что мы давали ребенку информацию, врачи прекрасно знали, что гидроцефалы учатся самостоятельно. По тесту Эрзенцгарха Мареку поставили пред пиковое состояние и то, что он нуждается в немедленной госпитализации. Знаете, что это за тест? Новинка этого года. Он определяет, насколько гидроцефал близок к срыву, соотношение количества уже имеющейся информации и предполагаемого предела. «Вам нужно было лучше заботиться о своем ребенке, теперь заботиться о нем будем мы, буквально выхаживать его». Это слова одной дуры из комиссии. Представляете, какое ехидство, он сказала «выхаживать», как будто у него истощение. И какая невероятная жестокость. Они знают, что тест Эрзенцгарха всего лишь инструмент, чтобы обосновать вседозволенность, но они калечат нам жизни и смеются прямо в лицо.
***
Зоя вышла от Миланы Бабель с очень тяжелым сердцем и списком контактов, семей, потерявших своих близких в результате врачебных комиссий. Она не ездила по каждому из адресов, лишь звонила с одним единственным вопросом. Считают ли они, что их сына, дочь или брата отправили на лечение необоснованно. И каждый раз она слышала о произволе, о здоровых умных детях, о тесте Эрзенцгарха. Если раньше требовались провокации, чтобы забрать человека в лечебное учреждение, то сейчас достаточно провести тест, чтобы определить степень его близость к приступу агрессии. Взрослые гидроцефалы, почти уже все были в лечебницах, или как они называли их гетто, теперь дошла очередь до детей.
Профилактическое тестирование одного за другим отправляло их в больницы.
Глава 15
Зал заседаний по пятницам был полон, как муравейник, существенным отличием было лишь, что муравьи суетились по делу, а человекоборцы праздно болтались по помещению в ожидании собрания. Ожиданием они совершенно не томились. Поскольку все были молоды, полны обаяния и дружелюбия, то эта часть времени перед собранием, проводимая в непринужденном общении, была одной лучших во всем мероприятии.