А. А. Вершинин
От триумфа к катастрофе. Военно-политическое поражение Франции 1940 г. и его истоки
Памяти
Владислава Павловича Смирнова
МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени М. В. Ломоносова ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
[202]
ТРУДЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА МГУ
СЕРИЯ II
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ (133)
Редакционный совет:
академик РАО, д.и.н., проф. Л. С. Белоусов (сопредседатель);
академик РАН, д.и.н., проф. С.П. Карпов (сопредседатель);
д. и.н., проф. Н. С. Борисов;
член-корреспондент РАН, д.и.н., проф. Л. И. Бородкин;
д. и.н., проф. А. Г. Голиков; д.и.н., проф. С. В. Девятов; д.и.н. О. Е. Казьмина; д.и.н. А. Р. Канторович;
гл.н.с., д.и.н. Л. В. Кошман; Н.В. Литвина; д.и.н., проф. Г.Ф. Матвеев; член-корреспондент РАН, д.и.н., проф. С. В. Мироненко; к.э.н. С. В. Орлов;
член-корреспондент РАН, д.и.н., проф. Е. И. Пивовар;
д. и.н. А. В. Подосинов; д. филол.н., проф. О. В. Раевская; к.и.н. Ю. Н. Рогулев; д.и.н. С. Ю. Сапрыкин;
член-корреспондент РАН, д. иск., проф. В. В. Седов; д.э.н., проф. В. В. Симонов; к.и.н. О. В. Солопова;
к. и.н. А. А. Талызина
Печатается по решению Ученого совета исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова от 29.09.2021 г. (протокол № 5)
Рецензенты:
д. и.н. Г.Н. Канинская (Ярославский государственный университет им. П. Г. Демидова),
к. и.н. В. Н. Горохов (МГУ им. М. В. Ломоносова),
к. и.н. Р. А. Сетов (МГУ им. М. В. Ломоносова)
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© А. А. Вершинин, Н. Н. Наумова, 2022
© Исторический факультет МГУ, 2022
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022
Введение
О военно-политическом поражении Франции в мае-июне 1940 г. до сих пор сказано гораздо меньше, чем это событие того заслуживает. Французские историки долгие годы не знали, как к нему подойти: слишком много проблем завязано здесь в один узел. К началу Второй мировой войны Третья республика пребывала в затяжном политическом и социально-экономическом кризисе. Слабость международных позиций Франции, ставшая очевидной всему миру в сентябре 1938 г. в Мюнхене, являлась во многом проекцией ее внутренней нестабильности. В этом свете рассматривалась и «странная война» 1939–1940 гг.: не желавшая сражаться нация во главе со слабыми лидерами воевала, не воюя. Значение поражения мая-июня 1940 г. на этом фоне просто терялось. Оно выглядело как само собой разумеющееся, вытекавшее из ошибок всего межвоенного 20-летия и как таковое не требующее какого-то специального объяснения. Чисто военный аспект проблемы здесь вообще отходил на второй план[1].
Об этой особенности историографии событий 1940 г. пишет ведущий французский исследователь международных отношений в ХХ в. М. Вайс: «Большая часть историков [изучавших участие Франции во Второй мировой войне – авт.], которые, естественно, рассматривали [интересующее их – авт.] явление a posteriori, тяготели к тому, чтобы анализировать ход событий в свете их результата. Иными словами, можно задаться вопросом о том, не ставят ли историки поражения [1940 г. – авт.] перед собой цель критиковать французскую историю 1930-х гг., отталкиваясь от исхода франко-германского противостояния?»[2].
Играл свою роль и другой фактор. Разгром 1940 г. открыл путь к демонтажу Третьей республики и установлению вишистского режима, вставшего на путь сотрудничества с Германией. Эта тема на протяжении всего XX в. оставалась болезненной для французского общества, что также не способствовало непредвзятому изучению обстоятельств военно-политического поражения Франции. Они, так или иначе, «тонули» либо в истории французского коллаборационизма, либо рассматривались в контексте возникновения движения генерала Ш. де Голля, продолжившего из Лондона войну против Германии и ее союзников[3]. В рамках обоих нарративов события мая-июня 1940 г. отходили на второй план. Их рассматривали как апофеоз банкротства старой Франции и момент национального позора. «Поражение 1940 года, – пишут в этой связи историки С. Гарсон и Т. Сарман, – является одной из кровоточащих ран во французской истории, источником постоянной скорби, гнева или удивления» [4].
Эту точку зрения озвучили уже сами действующие лица. Правительство Виши в 1942 г. организовало суд над представителями военно-политической элиты Третьей республики, так называемый Риомский процесс, в ходе которого их обвиняли в подрыве оборонного потенциала Франции и пытались возложить на них ответственность за поражение страны. С иных позиций, но так же жестко лидеров Третьей республики критиковал де Голль, подчеркивая их нежелание вовремя реформировать вооруженные силы, которые в итоге оказались не готовы принять вызов Вермахта[5]. Своего рода символом этой проигравшей элиты стал генерал М. Гамелен, с 1931 по 1939 гг. отвечавший за подготовку страны к войне. На протяжении всех двух месяцев судебных заседаний в Риоме он не проронил ни слова, объявив, что «молчать – значит по-прежнему служить Родине», однако после войны издал три тома мемуаров, в которых пытался оправдаться перед нацией в совершенных ошибках[6]. Это ему не помогло: Гамелен скончался в 1958 г., так и не восстановив своей репутации, лишенный правительством права на воинские почести, положенные человеку, в прошлом командовавшему французской армией.
В Советском Союзе и России причины и последствия военного поражения Франции 1940 г. традиционно рассматривали через призму проблемы ответственности за начало Второй мировой войны. Франция, не пойдя по пути сближения с СССР в середине 1930-х гг., обрекла себя на следование в фарватере британской политики, которая уверенно шла курсом на «умиротворение» нацистской Германии. Дипломатическое фиаско в Мюнхене фактически лишило Париж шансов сформировать коалицию больших и малых стран, заинтересованных в общей борьбе против германской экспансии в Европе. Весной-летом 1939 г. в ходе англо-франко-советских переговоров Франция вновь показала себя неспособной проводить самостоятельную от Лондона линию, а также оказалась заложницей политических комплексов и антипатий своего польского союзника. Однако уже осенью 1939 г. она оставила на произвол судьбы и его. У столь бесславной истории мог быть лишь бесславный итог[7].
Все это – реальные факты, которые не оспариваются большинством серьезных исследователей. Французская стратегия оказалась совершенно не приспособлена к тем вызовам, с которыми она столкнулась после 1933 г. Военно-политическая элита страны в целом ряде отношений проявила нерешительность, слабость и недальновидность. Точка зрения советских историков, которые корни проблемы усматривали в ее классовой сущности и стремлении любой ценой направить германскую агрессию против первого в мире социалистического государства, безусловно, требует корректировки. Однако это ни в коей мере не предполагает снятие с высших руководителей Франции ответственности за начало Второй мировой войны в целом и оправдание тех ошибок, которые они совершили.
Разнообразный спектр мнений о причинах поражения Франции во Второй мировой войне, сложившихся среди историков, можно условно разделить на две направления. Одно из них (Ф. Бедарида, М. Вайс, Ж. Дуаз, Ж-Б. Дюрозель, М. М. Наринский, В. П. Смирнов) рассматривает события с точки зрения концепции общего упадка Третьей республики в 1930-е гг. Речь идет о процессе постепенной деградации политических институтов Франции, который охватил и сферу принятия ключевых решений во внешнеполитической и оборонной сферах. Особое внимание представители этого течения в историографии уделяют облику французской политической элиты, значительно обновившейся на рубеже 1920-1930-х гг. и оказавшейся не на высоте исторического момента. Ее недееспособность перед лицом германского напора и британской пассивности стала, по их мнению, важной предпосылкой начала Второй мировой войны.
Другое направление в историографии (М. С. Александер, Р. Франк, Э. дю Рео, Р. Янг), не отвергая полностью значения факторов, выделяемых их коллегами, на первый план выдвигает проблему объективной ограниченности того военного, политического и экономического инструментария, который находился в распоряжении руководства Франции накануне войны. По их мнению, вызовы, с которыми столкнулась страна, были беспрецедентны по своей сложности. С учетом этого ограничения руководство страны сделало максимум того, что было возможно. Благодаря его усилиям в мае 1940 г. в военном отношении Франция по большинству параметров не уступала Германии. Представители этого направления в историографии полагают, что говорить об особой роли фактора деградации политических элит в данном случае не приходится: доводы в пользу того, что другие политики и военные в той ситуации могли бы сделать больше, кажутся им умозрительными. Что действительно сыграло роль в трагическом финале Третьей республики – это поражение французской армии на поле боя.
Истину, как часто бывает, следует искать между этими двумя позициями. Французский историк Р. Ремон призывает отказаться от крайностей в оценке причин поражения 1940 г. С одной стороны – от однозначной критики исключительно политического режима, который «бросил страну в рискованную войну… и одновременно пренебрег приготовлениями к ней», который «имел столько пороков, скрытых или явных, что задаешься вопросом: каким чудом он так долго держался?». С другой стороны, по мнению историка, «не следует сводить перипетии событий лета 1940 г. только к случайностям, к преувеличению роли факта неожиданности и результатам недальновидного [поведения – авт.]»[8].
Подобная позиция выглядит наиболее взвешенной, однако раскрыть ее в полной мере можно, лишь детально исследуя процесс формирования и трансформации французской стратегии после окончания Первой мировой войны. «Роль большой, или высшей, стратегии, – отмечал Б. Лиддел Гарт, – заключается в том, чтобы координировать и направлять все ресурсы страны или группы стран на достижение политической цели войны – цели, которая определяется большой, или государственной политикой»[9]. В случае Франции после 1918 г. стратегической целью являлась уже не победа в войне, а сохранение того положения, которое страна завоевала по ее итогам. Речь шла об использовании всего арсенала средств, который имелся в распоряжении Третьей республики, в первую очередь, военного и дипломатического. При этом, однако, возникал целый ряд важных обстоятельств, которые приходилось учитывать лицам, принимавшим ключевые стратегические решения.
К. Клаузевиц писал о том, что «идеальная война», конфликт двух сил, мобилизующих все ресурсы для нанесения первого и единственного уничтожающего удара, является чистой абстракцией и никогда не имеет место в реальности [10]. Такой же абстракцией следует считать «идеальное сдерживание» в реалиях межвоенного периода. Франция не могла постоянно держать занесенный меч над головой поверженной Германии: это выходило не только за пределы ее наличных сил, но и противоречило здравому смыслу. Для достижения прочного мира требовалось адекватно оценивать стоящую перед страной угрозу, острота которой постоянно менялась. Соответственно приходилось настраивать существующую систему союзов и распределять имеющиеся внутренние ресурсы с целью поддержания боеспособности вооруженных сил. На это накладывались такие ограничения, как общее состояние экономики страны и общественные настроения, которые в условиях демократической политической системы постоянно меняли курс находившихся у власти правительств. В реалиях Франции межвоенного периода проблема стратегического планирования превращалась, таким образом, в сложнейшую задачу.
В первом разделе данной книги предпринята попытка разобрать французскую стратегию на составные элементы и посмотреть, насколько в каждой из ее сфер страна была готова к войне. В центре внимания авторов находятся дипломатическая деятельность правительств Третьей республики по обеспечению национальной безопасности и военное строительство. Детально рассматривается положение дел, возникшее по итогам заключения Версальского мира; выделяются его внутренние противоречия; анализируются причины упадка французской военной мощи на рубеже 1920-1930-х гг. и того внешнеполитического тупика, в котором Третья республика оказалась после 1936 г., а также попытки его преодоления. Особое внимание уделяется активизации французского военного строительства накануне войны: исследуется его политический и социально-экономический фон, освещаются дискуссии, развернувшиеся между военными и государственными деятелями по вопросам перевооружения. Отдельные главы посвящены событиям 1939 г., предварявшим начало Второй мировой войны.
Второй раздел непосредственно касается участия Франции в войне. Что представляла собой французская армия к осени 1939 г.? Как действовало ее командование? Что скрывается под понятием «странная война» и каковы были альтернативы ей? Как вообще Франция собиралась выиграть эту войну? Как она готовила свою экономику и собственное население к новым испытаниям? Какая роль здесь отводилась британскому союзнику? Ответы на эти вопросы требуют рассмотрения под новым углом тех сюжетов, которые уже освещались в историографии, в том числе в отечественной. Наконец, особое внимание уделяется, собственно, событиям мая-июля 1940 г. Неожиданное для всех военное поражение сопровождалось коллапсом политической системы и масштабным «исходом» населения с оказавшихся под угрозой захвата территорий. Каждый из этих трех элементов катастрофы 1940 г. заслуживает отдельного изучения.
Авторы книги провели анализ большого массива российской и иностранной литературы, а также привлекли богатый материал источников, как опубликованных (мемуары, сборники документов), так и архивных (Архив исторической службы министерства обороны Франции, Архив внешней политики Российской Федерации, Российский государственный военный архив, Российский государственный архив социально-политической истории). Введение и главы 1–8 написаны А. А. Вершининым; главы 9 – 11 – Н. Н. Наумовой; заключение написано совместно Н. Н. Наумовой и А. А. Вершининым.
Разгром Франции во Второй мировой войне, несмотря на прошедшие с тех пор 80 лет, вызывает вопросы как у историков, так и у широкой общественности. За последние три десятилетия за рубежом вышло много работ, проливающих свет на его причины и последствия. В современной российской историографии, несмотря на наличие фундаментальных трудов, опубликованных в советское время, до сих пор не существует комплексного исследования, которое более-менее подробно освещало бы эту тему. Авторы данной книги не ставят перед собой задачу ответить на все вопросы, связанные с военно-политическим крахом Третьей республики. Их цель – показать всю сложность поднятой проблемы через анализ той реальной ситуации, в которой оказалась Франция в межвоенные годы, и рассмотреть общие подходы к выявлению причин поражения 1940 г., ставшего одним из центральных событий в истории Второй мировой войны. Без понимания его подлинного значения ее картина останется неполной.
Часть I
Истоки катастрофы
Глава I
«Неприкосновенность территории» во главе угла: у истоков французской стратегии межвоенного периода (1918–1930 гг.)
14 июля 1919 г. в день национального праздника Третьей республики Париж стал свидетелем впечатляющего зрелища. Широкие проспекты французской столицы превратились в сцену для проведения грандиозного парада в честь победы Франции и ее союзников в Первой мировой войне. Накануне, 13 июля президент страны Р. Пуанкаре вручил маршальские жезлы трем главным авторам разгрома Германии – Ж. Жоффру, Ф. Фошу и Ф. Петэну. На площади Согласия на всеобщее обозрение выставили трофейные германские пушки: некогда грозные орудия были свалены в груду, на вершину которой водрузили фигуру галльского петуха. В ночь на 14 июля у подножия огромного кенотафа, установленного на площади Звезды, при участии председателя Совета министров[11], «отца победы», Ж. Клемансо прошла церемония поминовения погибших за Отечество[12].
День был посвящен чествованию победителей. Торжественный парад открывала тысяча ветеранов, получивших увечья на полях сражений, за которыми верхом следовали три маршала и контингенты союзных армий, предводительствуемые своими командующими: британскую колонну возглавлял генерал Д. Хейг, американскую – генерал Дж. Першинг. В центре внимания находились «пуалю» – рядовые солдаты французской армии, вынесшие на себе основной груз войны на Западном фронте. Их сопровождали бойцы колониальных частей – африканцы и зуавы. Замыкали шествие танки FT-17 фирмы «Рено». Парад проследовал через Париж с запада на восток – миновал Триумфальную арку и завершился на площади Республики. Вечером в честь победы был дан праздничный салют. Зрителями торжеств стали два миллиона парижан и гостей столицы[13].
«Выжившие смогли увидеть этот день»[14], – написал тогда Клемансо, и в этих словах проявилось глубокое понимание той цены, которую Франции пришлось заплатить за ее триумф. Первая мировая война стала одним из наиболее тяжелых испытаний за всю историю страны, которая вплотную подошла к грани национальной катастрофы. Дважды, в 1914 и в 1918 гг., германские армии угрожали Парижу. Десять северовосточных департаментов, промышленное сердце Франции, стали ареной грандиозных сражений и практически лежали в руинах. Почти 1,4 млн. французских солдат были убиты, что составляло более 16 % от числа всех мобилизованных и примерно четверть мужчин в возрасте от 18 до 27 лет[15]. 3,6 млн. человек получили ранения. На фоне практически не растущей с конца XIX в. численности населения эта убыль являлась колоссальным ударом по демографическому потенциалу страны. Национальное богатство сократилось на 12 %. Государственный долг в 1918 г. составил огромную сумму в 170 млрд. франков[16].
Даже 11 ноября 1918 г., в день долгожданного перемирия Клемансо был далек от оптимизма. Вечером этого дня в беседе со своей дочерью, отвечая на вопрос, счастлив ли он, глава правительства сказал: «Я не могу этого сказать, потому что я не счастлив»[17]. Эмоции, которые владели французским обществом и элитами, в феврале 1919 г. хорошо описала газета «Тан»: «Правда состоит в том, что мы радуемся победе подобно тому, как радуются выжившие после катастрофы или ужасной болезни»[18]. Французы, оказавшись победителями, остро ощущали свою слабость. Тем сильнее было их стремление максимально воспользоваться триумфом для того, чтобы раз и навсегда ликвидировать германскую угрозу. Это намерение не скрывали уже в начале войны. 20 сентября 1914 г. правительство официально заявило, что Третья республика стремится не только освободить территорию страны и вернуть себе Эльзас и Лотарингию, но и настроена «покончить с гегемонией прусского милитаризма». Посол Франции в России М. Палеолог в те же дни отметил в обращении к министру иностранных дел России С. Д. Сазонову, что Антанта должна «установить в Европе новый режим, гарантирующий на долгие годы всеобщий мир»[19].
За этими словами скрывался масштабный замысел переустройства Старого света. К началу 1917 г. после серии внутренних консультаций и переговоров с союзниками он приобрел целостный вид. Возвращение в состав страны Эльзаса и Лотарингии считалось само собой разумеющимся и не фигурировало как предмет переговоров. Ядром французской программы были условия, касавшиеся региона между границей, установленной в 1871 г. по итогам франко-германской войны, и Рейном. Помимо Эльзаса и Лотарингии, речь, таким образом, шла о Рейнской области Германии (Рейнланде), Сааре и Люксембурге. Вся эта территория должна была попасть под прямое влияние Франции, что обеспечило бы ей качественно новый уровень безопасности. Руководство страны выделяло два аспекта вопроса: «во-первых, стратегическую безопасность, предполагавшую ту или иную форму контроля над линией Рейна, но также и экономическую безопасность, связанную с пониманием того факта, что в ХХ в. безопасность была неотделима от промышленной мощи»[20].
Создание стратегического рубежа на Рейне завершало формирование того, что со времен кардинала Ришелье и Людовика XIV рассматривалось как pré carré, – линии естественных границ Франции, замыкавшей в себе ее зону безопасности и сферу исключительного влияния[21]. Рейнская область превращалась в буфер, который защищал бы страну от нового вторжения с востока. В то же время Париж получал в свое распоряжение ресурсы всего лотарингского промышленного района, одного из главных центров европейской черной металлургии, производившего 10 млн. тонн стали в год. До войны более половины этого объема приходилось на германские фирмы[22]. Лишив своего противника этих ресурсов, Франция серьезно ослабляла его военно-промышленный потенциал и пропорционально увеличивала свой. В случае достижения еще одной цели, которую намечали ее руководители, – присоединения Люксембурга – страна превращалась бы в одного из крупнейших производителей стали в мире, практически ликвидируя четырехкратное отставание по этому важнейшему показателю от Германии и становясь на один уровень с Великобританией [23]. Венчать масштабную стратегическую конструкцию должен был таможенный союз с участием Бельгии и Италии, в котором Париж играл бы первую скрипку. Реализация столь амбициозных планов не только навсегда ликвидировала бы военную угрозу со стороны Германии, но и превращала бы Францию в экономического гегемона Европы.
Однако для воплощения этого замысла в жизнь требовалась эффективная стратегия. Французы основывали ее на трех главных постулатах: идее имманентной враждебности Германии, понимании уязвимости Франции, очевидном факте ее зависимости от союзников. Историческая память и ожесточенность вооруженного противостояния 1914–1918 гг. говорили им о том, что удара от немцев можно ждать в любой момент. В ноябре 1918 г. среди видных политиков и военных раздавались голоса в пользу отказа от перемирия на основе «14 пунктов» президента США В. Вильсона и решающего наступления вглубь территории Германии. В числе недовольных преждевременным перемирием были президент Франции Р. Пуанкаре, председатель нижней палаты парламента П. Дешанель, послы в Лондоне и Вашингтоне. Командующий 10-й армией генерал Ш. Манжен настаивал на проведении запланированного на вторую половину ноября наступления в Лотарингии. Военный советник Клемансо генерал А. Мордак убеждал главу правительства в необходимости продолжения боевых действий с целью полного военного разгрома Германии. Тех же взглядов придерживался тогда Ш. де Голль[24].
При всем своем негативном отношении к большевизму, французы не испытывали того страха перед перспективой стихийной советизации Германии, который оказывал серьезное влияние на американцев и британцев. Они настаивали на сохранении морской блокады германских портов, несмотря на то, что она наносила удар по уровню жизни немцев и не способствовала внутриполитическому спокойствию в их стране. По мнению Клемансо и его советников, снятие блокады стало бы проявлением слабости и дало бы Берлину возможность накопить ресурсы, что, в свою очередь, позволило бы его представителям занять более жесткую позицию на мирных переговорах1. Даже разоруженная германская армия представляла, с точки зрения французского военно-политического руководства, значительную угрозу. Постоянно опасаясь возобновления боевых действий, оно откладывало демобилизацию своих вооруженных сил, которая затянулась до весны 1920 г., несмотря на недовольство общественности и явные признаки брожения в войсках[25][26].
Это стремление обеспечить себе дополнительную гарантию на случай непредвиденного развития событий объяснялось и глубоким чувством уязвимости Франции. Германская промышленность, практически не пострадавшая в годы войны, по своему объему по-прежнему почти вдвое превосходила французскую, которая понесла серьезный ущерб в 1914–1918 гг. Для того чтобы компенсировать людские потери, 40-миллионной Франции с ее практически стагнирующей численностью населения требовались десятилетия[27]. В Германии, насчитывавшей 75 млн. человек, складывалась обратная ситуация. Индекс рождаемости в 1913 г. составлял здесь 3,52 ребенка на одну женщину[28], что позволяло уже в обозримой перспективе нивелировать последствия утраты 2 млн. человек убитыми за годы войны. Демографический и индустриальный балансы сводились явно не в пользу Парижа.
Исправить положение дел могла бы эффективная система альянсов. Однако и здесь послевоенная Франция оказалась перед лицом серьезных проблем. В 1919 г. на пространстве бывшей Российской империи царил хаос, и никакой надежды на то, что она возродится как серьезная военная держава, не просматривалось. Большевиков во Франции считали в лучшем случае опасными бунтарями, в худшем – агентурой германского Генерального штаба[29]. Рассчитывать на помощь России в сдерживании потенциального германского реваншизма, таким образом, не приходилось. Поддержку Франции могла бы оказать Италия, однако этот вариант имел несколько важных недостатков. Во-первых, итальянцы не лучшим образом зарекомендовали себя на фронтах мировой войны и не представляли собой, с точки зрения Парижа, серьезной военной силы. Во-вторых, их продолжали считать конкурентами в борьбе за влияние в Средиземноморье. В ходе переговоров о присоединении Италии к Антанте в 1915 г. ей пообещали территориальное приращение за счет земель, населенных немцами и южными славянами. Но уже в ходе мирной конференции большая часть этих обещаний была дезавуирована, а демарш, сопровождавшийся отъездом итальянской делегации из Парижа, – фактически проигнорирован. К 1919 г. Австро-Венгрия уже не существовала как единое государство, и на карте континентальной Европы больше не оставалось крупных держав, которые могли бы помочь Франции в деле обеспечения ее безопасности.
Все эти факторы в ходе переговоров на Парижской мирной конференции учитывал Клемансо. В 1919 г. «Тигру», как его называли сторонники и недоброжелатели, исполнилось 78 лет. Молодым политиком он уже участвовал в обсуждении мирного договора между Францией и Германией, того, который был подписан в 1871 г. и знаменовал сокрушительное поражение его страны. Он видел затяжную осаду Парижа, провозглашение Германской империи в Зеркальной галерее Версальского дворца, победный парад германских войск на Елисейских полях. Избранный тогда депутатом Национального собрания, Клемансо выступил против капитуляции[30]. С поражением он так и не примирился. Незадолго до смерти он признался в интервью американскому журналисту: «Я всегда ненавидел Германию за то, что она причинила Франции»[31]. В 1919 г. ему представился шанс завершить дело всей жизни и поставить победную точку в историческом франко-германском противоборстве.
Жорж Клемансо.
Источник: United States Library of Congress.
«Когда он сидел в зале совещаний, – вспоминал государственный секретарь США Р. Лансинг, наблюдавший за Клемансо на парижских переговорах, – он мог бы быть моделью для китайской статуи Будды. Он был поразительным человеком, в котором чувствовалась энергия ума, искусство самообладания и холодная безжалостная сила воли… С восточным стоицизмом он наблюдал за ходом событий и безошибочным инстинктом, присущим западному сознанию, вычислял, где лежат интересы Франции»[32]. Однако, «Тигр» был достаточно опытным дипломатом, чтобы понимать, что, защищая интересы Франции, ему предстоит выдержать еще одну битву. Как он сам заявил в частной беседе накануне старта переговоров в Париже, «выиграть мир» будет ничуть не легче, чем победить в войне[33]. Противниками здесь должны были стать те, кто еще вчера являлся союзниками.
В «Большой тройке» держав-победительниц Франция была слабейшей. Чтобы добиться успеха, ей предстояло идти на компромиссы. Клемансо отказался от любых проектов демонтажа германского государства, которые активно обсуждались во Франции: существование Германии являлось исторической данностью, с которой было необходимо считаться[34]. Ядром французского замысла послевоенного урегулирования стала идея ограничения возможностей Берлина начать новую войну. Оформлявшая ее программа представляла собой попытку разработать сложную стратегию, основанную на дипломатическом и военном инструментарии. В стратегии Клемансо на Парижских переговорах французский историк Ж.-А. Суту выделяет несколько уровней, ключевыми из которых были два[35].
Первый ставил во главу угла необходимость сохранения тесного взаимодействия между Францией и ее главными союзниками по Антанте – США и Великобританией. «Начиная с весны 1917 года, – отмечает британский историк А. Туз, – Клемансо говорил об уникальной исторической возможности создания союза трех великих демократий, который приведет к миру, стоящему на “защите справедливости”» [36]. Отсюда вытекала та концепция Лиги Наций, которую собиралась отстаивать на переговорах французская делегация. Международная организация, основанная на военно-политическом и экономическом сотрудничестве держав-победительниц, мыслилась как инструмент установления новых правил игры, вплоть до возможности наделения ее правом применения вооруженной силы. Мировой порядок, задуманный Вильсоном, должен был служить целям обеспечения безопасности Франции.
Второй уровень строился на фундаменте традиционной реальной политики. Германию следовало максимально ослабить, чтобы исправить дисбалансы в совокупной мощи двух стран. Систему военных ограничений и репарационных выплат должно было завершать создание новой французской стратегической границы на Рейне. Накануне Парижской конференции эта цель получила оформление в виде конкретных условий: территорию к западу от реки, а также узкую полосу на ее восточном берегу предполагалось отделить от Германии и создать здесь автономное политическое образование под французским протекторатом. Веймарская республика, таким образом, лишалась бы не только удобного плацдарма для возможного нападения на Францию, но и важного индустриального района с высокой плотностью населения. Париж же, взяв Рейнскую область под военный контроль, собирался интегрировать ее в свое таможенное пространство. Наряду с планировавшимся присоединением Саара с его угольными шахтами это создавало задел для серьезного военно-экономического усиления Франции.
Особое значение инструментарию силового сдерживания Германии придавали военные. «Если мы удерживаем Рейн, Франция может оставаться спокойной. У нее будет и безопасность, и репарации. Если она его не удержит, у нее не будет ни одного, ни другого. Все, что ей предложат, все, что ей дадут взамен – лишь иллюзия, видимость, пустота»[37], – отмечал маршал Ф. Фош, в годы войны являвшийся главнокомандующим союзными силами и игравший активную роль при выработке условий мирного урегулирования. По его мнению, Рейн мог стать надежным барьером, для обороны которого потребовалось бы не более 120 000 солдат – половина от численности войск, защищавших французские границы в 1914 г.[38] Потенциальный противник кроме того лишался важного плацдарма, с которого открывался прямой путь в сердце страны. Франция же, наоборот, получала и заслон, и, удерживая контроль над переправами через реку, плацдарм для вторжения вглубь германской территории.