Уолтер Майкл Миллер-младший
Дартселлер
В «Универсале» на Пятой авеню давали «Иуда, Иуда» и, судя по афишам, все роли исполняли люди. Райен Торнье несколько недель копил деньги и наконец купил билет на послеобеденный спектакль. Была возможность посмотреть пьесу, прежде чем, как можно было предвидеть, у театра кончатся деньги и после нескольких недель напряженной, но бесполезной работы занавес опустится в последний раз. Райена переполняло радостное ожидание. Он работал в Новом Королевском театре уборщиком, где изо дня в день вынужден был наблюдать жалкие судороги нового «драматического искусства», и возможность еще раз побывать в настоящем театре была для него как глоток чистого воздуха. В среду утром он пришел на работу на час раньше и с усердием принялся за уборку. Закончив работу к часу дня, он принял душ, надел костюм и, волнуясь, поднялся по лестнице, чтобы отпроситься у Империо Д'Уччии.
Д'Уччия сидел за шатким письменным столом. Стена позади него была увешана фотографиями легко одетых знаменитых актрис прошлого. Он с непроницаемой улыбкой выслушал просьбу своего уборщика, затем встал, оперся на стол и уставился на Торнье своими маленькими черными глазками.
– Уйти? Вы хотите уйти после обеда? – он затряс головой, не в силах поверить в такое.
Торнье беспокойно переступил с ноги на ногу.
– Да, сэр. Я уже закончил работу, и здесь будет Джиггер, на случай если вам что-нибудь понадобится… – Он замялся. Д'Уччия недовольно наморщил лоб.
– Два года я вообще ни разу не отпрашивался, мистер Д'Уччия, – продолжал Торнье, – и я был уверен, что вы не будете против… после всех сверхурочных, которые я…
– Джиггер, – буркнул себе под нос Д'Уччия. – Что еще за Джиггер?
– Он работает в «Парамаунте». Их театр сейчас закрыли на ремонт, и ему не составит труда…
– Я плачу вам, а не Джиггеру. И вообще, что это значит? Вы вымыли пол, убрались и все закончили, так? И теперь вы требуете выходной. От этого-то вся мерзость и заводится, что у людей слишком много свободного времени для безделья. Пусть машины работают! А людям подай побольше времени для всяких гадостей. – Директор театра встал из-за стола и заковылял к двери. Он высунул голову в коридор, затем проковылял назад и уставил на длинный и благородный нос Торнье короткий и толстый указательный палец.
– Когда вы в последний раз натирали пол в коридоре, а?
Торнье от удивления даже рот открыл.
– Так как же, я…
– Не рассказывайте мне сказки. Посмотрите, что творится в коридоре. Посмотрите! Он грязный. Вы должны сами это видеть.
Он схватил Торнье за руку, подтащил к двери и эффектным жестом указал на старый, истертый паркетный пол.
– Ну? Видите? Грязь уже утопталась! Когда вы в последний раз его натирали, а?
Расстроенный уборщик покорно пожал плечами и вздохнул. Его усталые серые глаза натолкнулись на ликующий взгляд Д'Уччии.
– Так вы отпускаете меня после обеда или нет? – спросил он уже безо всякой надежды. Ответ он знал заранее.
Но Д'Уччия мало было просто отказать. Он начал вышагивать по комнате взад-вперед. Он был явно глубоко задет. Он бдительно стоял на страже системы свободного предпринимательства и славных традиций театра. Он говорил о золотых добродетелях, трудолюбии и долге. Он размахивал руками и напоминал Торнье разъяренного бульдога, лающего на ворону.
У Торнье покраснело лицо и побелели губы.
– Мне можно идти?
– А когда же вы думаете натирать пол? Чистить кресла и лампы? И когда же Вы уберетесь в гардеробе, а? – Он пристально взглянул на Торнье, повернулся на каблуках и подошел к окну. Указательные пальцы он погрузил в черную землю цветочного горшка, где начала цвести герань. – Конечно! – фыркнул он, – Сухая, я так и знал! Вы думаете, что растению не нужна вода?
– Но я поливал их сегодня утром. Солнце…
– Конечно. По-вашему пусть цветы вянут и погибают, да? И вы еще хотите уйти после обеда?
Безнадежно. Когда Д'Уччия прикидывался глухим или сумасшедшим, до него не доходили ни просьбы, ни резоны. Торнье открыл рот, чтобы возразить, снова закрыл его, бешено посмотрел на своего хозяина и, казалось, собрался дать выход своей злости. Но этим все и кончилось. Он прикусил губу, молча повернулся и вышел. Торжествующий Д'Уччия проводил его до двери.
– И смотрите, не смойтесь с работы! – крикнул он вслед.
После этого он еще постоял в коридоре, улыбаясь, пока Торнье не дошел до лестницы и не скрылся. Затем он со вздохом повернулся и надел пальто и шляпу. Он уже вышел из кабинета, когда вернулся Торнье, нагруженный ведрами, щетками и тряпками.
Он остановился, когда увидел Д'Уччию в шляпе и пальто, лицо его стало по особенному безразличным.
– Вы уходите домой, мистер Д'Уччия? – спросил он холодно.
– Да! Врач говорит, что я слишком много работаю. Мне нужен солнечный свет и побольше свежего воздуха. Я немного прогуляюсь по набережной.
Торнье оперся на ручку швабры и зло усмехнулся.
– Понятно, – сказал он, – пускай машины работают.
Замечание осталось без ответа. Д'Уччия лишь вяло кивнул, двинулся к лестнице и под конец небрежно бросил через плечо: «A rivederci!»
– A rivederci, padrone,[2] – пробормотал Торнье. Его блеклые глаза зло блеснули из-под морщинистых век. Но внезапно его лицо изменилось: это снова был Адольфо Шабрека во втором акте пьесы «История солдата Кванги».
Где-то внизу хлопнула дверь. Д'Уччия ушел.
– Чтоб ты провалился! – прошипел Адольфо-Торнье, запрокинул голову и рассмеялся смехом Адольфо. После этого он почувствовал себя чуть лучше. Он подобрал ведра и щетки и направился по коридору к двери Д'Уччии. Если «Иуда, Иуда» не удержится в репертуаре до выходных, он больше никогда не увидит эту пьесу: билет на вечерний сеанс он позволить себе не может, а просить милостыню у Д'Уччии бессмысленно. Пока он мыл и натирал пол в коридоре, внутри у него все кипело от негодования. Он натер пол до двери Д'Уччии, затем распрямился и с минуту пристально смотрел в пустой кабинет.
– С меня хватит, – сказал он наконец. Кабинет молчал. Герань на подоконнике колыхнулась от ветра.
– С меня хватит, – повторил он, – я сыт по горло. Кабинет не слышал. Торнье выпрямился и постучал себя пальцем в грудь.
– Я, Райен Торнье, ухожу. Вы меня слышите? Игра окончена.
Поскольку ответа не было, он повернулся и спустился вниз. Через минуту он вернулся назад с банкой бронзовой краски и двумя кистями из мастерской декоратора. На пороге он снова остановился.
– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, мистер Д'Уччия? – промурлыкал он.
С улицы доносился шум машин. Ветер шевелил герань. Старое здание потрескивало и охало.
– А-а, вы хотите, чтобы я еще замазал щели в стенах? Боже, как я мог забыть об этом!
Он укоризненно щелкнул языком и подошел к окну. Прекрасная герань. Он поднял цветочный горшок, снова поставил его на подоконник и старательно начал покрывать цветок бронзовой краской. Он покрасил и цветы, и листья, и стебли, пока они не заблестели. Закончив, он отступил назад, с улыбкой полюбовался позолоченными цветами и вернулся к уборке коридора.
Пол перед кабинетом Д'Уччии он натер с особенной тщательностью. Он натер даже под ковриком, который закрывал истертое место на полу, где Д'Уччия вот уже пятнадцать лет каждое утро имел обыкновение делать резкий поворот налево, входя в свою святая святых. Он перевернул коврик и аккуратно посыпал его сухой мастикой. Наконец он положил его обратно, поставил на него левую ногу и подвигал несколько раз, чтобы проверить, хорошо ли получилось. Коврик скользил туда-сюда словно на подшипниках.
Торнье усмехнулся и спустился вниз. Мир, казалось, сразу переменился. Даже в воздухе пахло по-другому. Он задержался на лестничной площадке, чтобы посмотреть на себя в зеркало.
Ого! Это снова был прежний он. От сгорбленного худого лакея не осталось и следа, ни следа от печальной усталости раба. Пускай виски седые и лицо иссечено глубокими морщинами, но что-то от прежнего Торнье сохранилось. От какого Торнье? Адольфо? Гамлета? Юлия Цезаря? Галилея? От каждого, от всех, потому что он снова был Райеном Торнье, великим актером прошлых лет.
– Где ты был так долго? – спросил он свое отражение, приветствуя его слабой улыбкой, словно полузабытого знакомого. Он подмигнул самому себе и отправился домой. Сегодня уже поздно, а завтра, пообещал он себе, должна начаться новая жизнь.
Ты ведь уже не раз собирался, Торнье, – сказал техник в операторской. – Значит, уходишь? Попросил расчет? Торнье смущенно улыбался, водя щеткой в углу.
– Не совсем, Ричард, – ответил он. – Но шеф очень скоро узнает об этом.
– Я не понимаю тебя, Торнье, – пренебрежительно пробормотал техник. – Конечно, если ты и вправду уходишь, это здорово, если, конечно, ты опять не поступишь на такую же работу.
– Никогда! – решительно объявил старый актер. Он взглянул на часы. Без пяти десять, скоро придет Д'Уччия. Он улыбнулся.
– Если ты всерьез собрался уйти, то что ты вообще здесь делаешь? – спросил Ричард Томас, метнув исподлобья быстрый взгляд. – Почему не идешь домой?
– Клянусь, Ричард, на этот раз я не шучу.
– Ха! – развеселился техник. – Когда ты уходил из «Бижу», ты говорил то же самое. Но уже через неделю ты поступил сюда. Разве не так?
– Пойду на биржу, приятель. Может где-нибудь и найдется для меня второстепенная роль. – Торнье снисходительно улыбнулся. – не стоит за меня беспокоиться.
– Послушай, Торнье, разве ты не понимаешь, что театр умер? Искусства больше нет. Нет ни кино, не телевидения – один только этот «маэстро» и остался. – Он стукнул по металлическому корпусу машины.
– Тогда я найду что-нибудь другое, – не сдавался Торнье. – Может, хоть на полставки… Понял, ты, жрец машинного бога!
– Ха!
– Я думаю, и ты хочешь, чтобы я послал к черту эту работу, Ричард.
– Да, если ты найдешь потом что-нибудь стоящее, Райен Торнье, звезда минувших лет, мученик с мусорным ведром! Ха! Ты меня уморишь. Ты ведь снова займешься тем же самым. Ты же не уйдешь со сцены, даже если тебе позволят лишь подметать ее.
– Тебе этого не понять, – сухо возразил Торнье. Рик посмотрел на него, покачал головой.
– Я не знаю, Торнье, – сказал он мягко, – но, возможно, я тебя и понимаю. Ты актер и всю жизнь ты играл свои роли. Ты жил ими, и я думаю, тебе не под силу изменить себя. Но ты можешь устроиться где-нибудь кем угодно и играть для себя роли, какие ты хочешь.
– Мир выбрал мне роль, и я ее играю, – ответил Торнье. Рик Томас шлепнул себя по лбу.
– Сдаюсь, – застонал он. – Посмотри на себя. Идол целого поколения с метлой в руке. Может, лет восемь назад это и имело смысл, по крайней мере, для тебя. Известный актер отклоняет предложение участвовать в автодраме и становится портье. Верность традициям, актерскому братству и тому подобное. Произвело пару дешевых сенсаций и дало возможность передвижному балагану прокоптить еще немного. Но постепенно публике надоело тебя оплакивать, и она тебя просто забыла!
Тяжело дыша, Торнье стоял перед ним и смотрел в упор.
– Что бы ты стал делать, – процедил он сквозь зубы, – если бы вдруг начали продавать маленький черный ящик, который можно было бы приделать вон туда, – он указал на пустое место над широким пультом «маэстро», – и который мог бы ремонтировать, обслуживать и налаживать эту штуку? Словом, делать все, чем сейчас занимаешься ты? Допустим, специалисты по электронике стали бы больше не нужны?
Ричард Томас поразмыслил, потом ухмыльнулся. – Ну, тогда бы я научился устанавливать эти маленькие черные ящики.
– Не очень-то смешно, Ричард.
– Да уж, пожалуй.
– Ты… ты не художник. – С красным от злости лицом Торнье принялся быстрыми движениями подметать пол операторской.
Где-то внизу хлопнула дверь. Торнье отставил щетку и подошел к окну. По главному проходу приближались быстрые энергичные шаги.
– Наш друг Империо, – пробормотал техник в взглянул на настенные часы. – Или часы спешат на две минуты, или сегодня день, когда он по утрам купается.
Торнье едко улыбнулся, провожая взглядом переваливающуюся фигуру директора. Когда тот скрылся за поворотом, он взял щетку и продолжил уборку.
– Я не понимаю, почему ты не подыщешь место театрального агента, – произнес Рик, отвернувшись к аппаратуре. – Хороший агент – тоже актер, Торнье, только темперамента ему нужно поменьше. Если посмотреть под таким углом, то на хороших актеров должен быть большой спрос. Политики, специалисты по рекламе, даже генералы – многие из них давно бы пошли по миру, не имей они актерского таланта, это уж точно.
– Нет! Я, конечно, актер, но не настолько. – Он оставил работу и внимательно наблюдал, как Рик настраивает «маэстро». Потом медленно покачал головой. – Твоя-то совесть может быть чиста, Ричард, – в конце концов произнес он.
Техник испуганно уронил отвертку и поднял голову.
– Моя совесть? – удивился он. Почему, черт возьми, она должна быть не чиста?
– Не заводись. Напрасно ты беспокоишься обо мне. Ты не виноват, что твоя профессия извратила великое искусство. Рик ошеломленно смотрел на него.
– Ты думаешь, что я… – Он замолчал, но про себя высказал все, что думал.
Внезапно Торнье прижал палец к губам.
– Тс-с-с. – Взгляд его был направлен куда-то вглубь театра.
– Там, на лестнице, был Д'Уччия, – начал Рик. – А что..?
– Тс-с-с.
Они прислушались. Торнье ехидно улыбался. Рик посмотрел на него и наморщил лоб.
– Ты что?
– Тс-с-с.
И тут раздался тихий вскрик, а за ним – страшный грохот, даже стекла в операторской задрожали. Затем донесся поток отборных проклятий.
– Это Д'Уччия, – сказал Рик. – Что же там случилось? Ругательства становились все громче и вскоре превратились в рев.
– Хм, – заметил Рик, – должно быть, он крепко ушибся.
– Нет, он просто нашел мое заявление об уходе, вот и все. Видишь? Я же сказал тебе, что обставлю это наилучшим образом.
– Не может быть, чтобы его так взволновало твое заявление, – озадаченно заметил Рик.
В конце коридора появился Д'Уччия. После нескольких шагов он остановился, широко расставив ноги и прижав руку к ушибленной пояснице. В другой руке он держал позолоченную герань.
– Где этот позолотчик? – заорал он. – Выходите, вы, ходячий анекдот!
Торнье спокойно высунул голову из окна операторской и, подняв брови, посмотрел вниз на директора.
– Вы меня звали, мистер Д'Уччия? Директор несколько раз втянул воздух, прежде чем снова смог рявкнуть.
– Торнье!
– Да, сэр!
– Все кончено, слышите?
– Что кончено, босс?
– Все. Я найду другого уборщика. Я куплю уборочный автомат. У вас две недели сроку.
– Скажи ему, что тебе не надо срока, – шепнул Рик. – Скажи ему, пусть сам убирает свое дерьмо. Пошли его.
– О'кей, мистер Д'Уччия, – ответил Торнье.
Д'Уччия стоял в коридоре, ругался и беспомощно размахивал позолоченной геранью. Наконец он швырнул цветок на пол, повернулся и, прихрамывая, вышел.
Рик присвистнул сквозь зубы.
– Он просто вне себя. Что ты такое сделал?
Торнье все ему рассказал.
– Он тебя не выкинет. – Техник покачал головой. – Он еще подумает. В наше время не так-то легко найти кого-нибудь на такую поганую работу.
– Ты его слышал. Он может заказать для уборки автоматическую машину.
– Глупости. Империо слишком скуп, чтобы расстаться с такой суммой. Кроме того, ему не на кого станет орать, машина лишит его этого удовольствия.
Торнье взглянул на него.
– А почему, собственно?
– Ну… – Рик запнулся. – А-а! Ты прав. Он и на это способен. Однажды он поднялся сюда и отлаял «маэстро». Он его и пинал, и орал на него, и тряс. После этого ему явно полегчало.
– Для Д'Уччии люди как машины, а машины как люди, – мрачно заметил Торнье. – И тут он вполне справедлив: одинаково обходится со всеми.
– Но ты ведь не собираешься ишачить здесь еще две недели?
– Почему же нет? У меня будет время без спешки поискать себе другую работу.
Рик недоверчиво ухмыльнулся и повернулся к машине. Он снял панель, открыл какой-то металлический барабан и достал из него большую катушку с гибкой лентой. Катушку он надел на стержень внутри механизма и стал продевать конец ленты через множество валиков. Казалось, вся лента изъедена червями: тысячи мелких отверстий и волнообразных вмятин покрывали ее по всей тридцатисантиметровой ширине. Торнье смотрел на все это с холодной враждебностью.
– Это лента для новой пьесы? – спросил он. Техник кивнул.
– Лента тоже совершенно новая, поэтому нужно вставлять осторожно, а то на нее налипнет пыль и всякая дрянь.
– Он остановил медленно вращающийся механизм, проколол шилом намеченное отверстие, дунул в него и запустил ленту снова.
– А что если лента повреждена или поцарапана? – спросил Торнье. – Актер на сцене упадет или нет? Рик покачал головой.
– Скорее всего нет. Если лента старая, актер споткнется или начнет мямлить, но «маэстро» это сразу заметит и исправит. «Маэстро» соединен обратной связью со сценой и непрерывно управляет действием. Он исправит любой сбой.
– Я думал, вся пьеса зависит от этой ленты. Ричард усмехнулся.
– В какой-то степени, но в целом все значительно сложнее. Это не просто механически воспроизведенное кукольное шоу, Торни. «Маэстро» руководит сценой, нет, более того, «маэстро» это и есть сама сцена, её, так сказать, электронный аналог. – Он ударил кулаком по металлическому кожуху. – Здесь заложены личности актеров. – «Маэстро» не просто прибор, как думают некоторые. С помощью микрофонов в зале он может замерять реакцию публики и… – Он умолк, увидев лицо старого актера, и нервно сглотнул. – Торни, не делай такое лицо. На вот, возьми сигарету.
Торнье дрожащими пальцами взял сигарету. Он взглянул на путаницу проводов, на ленту, медленно ползущую между валиками.
– Искусство! – прошипел он. – Театр! На кого ты, собственно, учился, Ричард? На инженера-кукловода? – Он вздрогнул всем своим худым телом и на негнущихся ногах вышел из операторской.
Рик слышал, как Торнье спустился по лестнице, ведущей на сцену. Он пожал плечами и снова склонился над машиной.
Через десять минут Торнье вернулся, неся ведро и щетку, с виноватым выражением полного раскаянья на лице.
– Извини… – промямлил он. – Я знаю, ты хочешь чего-то добиться, а…
– Не бери в голову.
– Это все проклятая пьеса, знаешь. Она меня выбила из колеи.
– Пьеса? Ты имеешь в виду «Анархию»? При чем здесь она? Ты в ней играл?
Торнье кивнул.
– Она не шла девятнадцать лет, разве что… а, это не в счет. Десять лет назад мы ее почти поставили. Мы репетировали несколько недель, но вся затея провалилась еще до премьеры: не хватило денег.
– У тебя была хорошая роль?
– Я должен был играть Андреева, – сказал Торнье, устало улыбнувшись.
Рик тихо присвистнул. – Это ведь главная роль. Чертовски не повезло. – Он подтянул ноги, чтобы Торнье мог подмести. – Это был тяжелый удар, надо думать.
– Да уж. Но если бы только это… Это были мои последние часы на сцене с Мелой Стоун.
– С Мелой Стоун? – Техник поднял брови:
Торнье кивнул.
Рик схватил листы сценария, помахал ими и бросил.
– Она здесь, Торни! Подумай только! Она играет Марку. Торнье сухо и коротко рассмеялся. Рик покраснел.
– Ну… я хотел сказать, роль играет ее манекен. Торнье с отвращением оглядел «маэстро».
– Ты хотел сказать, что этот твой механический режиссер заставляет играть ее резиновую куклу.
– Перестань, Торни. Злись хоть на весь свет, но не злись на меня за пристрастия публики. Не я изобрел автодраму.
– Я не злюсь на тебя. Мне просто противна эта штука. – Он ударил щеткой по машине.
– Ты как Д'Уччия, – неодобрительно проворчал Рик. – Вы, в общем-то, как две капли воды. Только Д'Уччия любит «маэстро», когда тот хорошо работает. Это же просто механизм. Как можно ненавидеть вещь, Торни?
– Ненавидеть? Много чести, – возразил Торнье. – Просто не люблю, как и воздушные такси. Это всего лишь дело вкуса.
– Может быть. Но зрителю нравится автодрама и на сцене, и по телевидению. И он получает то, что хочет.
– Но почему?
Рик рассмеялся.
– Почему? Потому что это бизнес. Кроме того, автодрама предсказуема, компактна, копируется в любом количестве и обеспечивает быструю смену репертуара. Сегодня вечером ты можешь посмотреть «Гамлета», завтра что-нибудь из Брехта, послезавтра Ибсена, Беккета или какой-нибудь водевиль на худой конец. Все на одном месте. Только успевай менять декорации. Нет проблем с актерами, их амбициями и болезнями. Ты просто берешь напрокат кукол, ленту или весь репертуар у Смитфилда, Куна Трика или Георгиа. Так сказать, театр в расфасовке. Ешь не хочу.
«Щелк!» Рик вставил катушку с лентой, защелкнул панель и открыл смежную крышку. Затем разорвал какую-то коробку и вытряхнул на стол ее содержимое: миниатюрные смотанные пленки.
