Екатерина Монусова
История Крестовых походов
Антиохия, или Песнь о Танкреде
Вначале 1098 года под натиском отрядов Болдуина сдалась Эдесса – крупный армянский торговый город на пути из Сирии в Месопотамию. Собственно, турок из своей вотчины выгнали сами армяне, которым крестоносцы любезно предложили помощь в борьбе против неверных. Братья-христиане с готовностью согласились на этот союз, а князь Эдессы Торос на радостях даже усыновил Болдуина, объявив его единственным наследником. Торжественную церемонию описывает Альберт Ахенский: князь Торос «прижал его к своей обнаженной груди и затем, обвязав лежавшей поблизости одеждой, обнял его, и так, повязавшись, оба поклялись друг другу в верности».
Впрочем, верность эта выражалась весьма своеобразно. Не прошло и месяца, как благодарный пасынок примкнул к заговору местной аристократии, в результате которого «коварные и злоумышленные люди» учинили над Торосом расправу: «в мгновение ока его пронзили тысячи стрел, и он был убит…»
Гийом Тирский обнаруживает, что руки юного Болдуина Бульонского поражены проказой
На трон Урхи уселся Болдуин. Так было заложено первое на Востоке государство крестоносцев – Эдесское графство. Второе – Антиохийское княжество – возникнет через несколько месяцев. Год, проведенный крестоносцами под стенами Антиохии (с октября 1097-го по ноябрь 1098-го) – целая эпоха в истории Крестовых походов…
«…Христианская армия перешла на левую сторону Оронта; направо от него было озеро Бар-эль-Абиад (Белое море); путь, по которому она направилась, называемый у летописцев царским путем, проходит по долине, не имеющей ни одного деревца, – пишет Жозе Мишо. – Пурпуровые и золотые хоругви развевались на воздухе; позолоченные щиты, каски и кирасы блестели на солнце и неслись вперед, как лучезарное пламя; 600 тысяч крестоносцев покрывали долину Умк, которая известна теперь только алеппскому каравану да туркменскому всаднику…
Еще четыре часа пути, и перед армией франков должна была открыться столица Сирии. Вождям известны были грозные укрепления Антиохии; архиепископ Адемар, желая подготовить крестоносцев и придать им бодрости, рассудил не оставлять их в неведении того, что им предстояло осаждать страшный город, стены которого „были выстроены из каменных глыб огромного размера, скрепленных между собою неизвестным и неразрушимым цементом“…»
Антиохия и впрямь казалась неприступной. Высокие стены защищали ее по всей окружности; с юга возвышались четыре естественных холма; с севера протекала река. 130 башен ощетинились 24 тысячами зубцов. Уже 14 лет в городе хозяйничали мусульмане. Прослышав о приближении латинян, его правитель, туркменский эмир Башзиам заперся в крепости с огромным войском – почти 10 тысяч всадников и вдвое больше пехотинцев. Для того чтобы взять штурмом столь грозную цитадель, поистине нужна была помощь Всевышнего – и, с точки зрения очевидцев, именно она определила исход этого великого противостояния. Как повествует аноним, «франки осаждали этот город в течение восьми месяцев и одного дня», потом сами были осаждены турками, и все-таки, «с помощью Бога и святого Гроба они были побеждены христианами». Впрочем, судя по свидетельству хронистов, чудес хватало на протяжении всего Первого крестового похода. В «Истории франков, которые взяли Иерусалим» Раймунда Ажильского их описания занимают четвертую часть всего повествования. Но больше половины из них произошли именно под стенами Антиохии.
Гюстав Доре. «Сражение под Антиохией»
Осада началась на пороге зимы. Крестоносцы обложили крепость с трех сторон: с востока, с северо-востока и с севера. С юга к городу подступали горы. «Какое величественное зрелище представляло это громадное множество палаток, эти многочисленные вооруженные легионы и вся эта масса народа, прибывшего с Запада! Какая грозная сила!» – восхищается хронист. И хотя из 600 тысяч человек лишь половина была способна воевать, осаждавшие были уверены, что ужас подвигнет гарнизон открыть ворота. Потому-то, как пишет Мишо, они «…предавались бездействию; осенняя пора доставляла им обильную пищу; зеленеющие берега Оронта, рощицы Дафны, прекрасное сирийское небо располагали их к удовольствиям; беспорядок и бесчинство появились среди христовых воинов».
Однако враг не дремал, и в результате турецких вылазок множество пилигримов оказалось в плену. Только тут у латинян появилась решимость взять город приступом. Увы, без осадных лестниц и боевых машин это было невозможно. Делали, что могли: соорудили дамбу на ладьях, чтобы преградить мусульманам путь на противоположный берег, завалили все возможные проходы, разрушили мост через болото, напротив Собачьих ворот, через который защитники выходили из крепости. Удалось даже возвести там огромную башню – впрочем, неприятель вскоре сжег ее дотла. Тогда пилигримы волоком притащили к самым воротам громадные каменные глыбы и толстые деревья, срубленные в ближних лесах.
«…Между тем отважные рыцари бодрствовали вокруг лагеря. Танкред, подстерегавший врагов в засаде, напал однажды на шайку сарацин, и 70 голов скатились под его ударами. В другой раз Танкред, прохаживаясь по окрестностям с одним только оруженосцем, познакомил множество сарацин с непреодолимой мощью своего меча, но, движимый поразительной героической скромностью, явный рыцарь приказал своему оруженосцу никому не рассказывать о подвигах, которым тот был свидетелем».
Многие знаменитые картины французского живописца Никола Пуссена написаны по мотивам поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим». Но не сама история славных походов рыцарей-крестоносцев в Палестину занимала художника – его полотна прославляют любовь… Что ж – свидетельств великой рыцарской любви история сохранила немало. Одна гласит, как во время похода Танкред взял в плен прекрасную Эрминию, царскую дочь и волшебницу. Девушка полюбила великодушного рыцаря. Узнав о том, что во время боя он ранен мавром, она поспешила к нему. Танкред победил – но истекал кровью… И тогда Эрминия, отрезав кинжалом свои роскошные волосы, обладающие волшебной силой, перевязала его раны… Этот момент и запечатлел живописец. Золотистые отблески лежат на железных доспехах рыцаря и его белоснежной рубашке; предзакатным солнцем освещена фигура белого коня. Великолепная картина была в 1766 году приобретена в Париже для Екатерины II…
Никола Пуссен. «Танкред и Эрминия»
Скорее всего, история любви Эрминии и Танкреда – не более чем красивая легенда. Впрочем, вся жизнь этого «рыцаря без страха и упрека» напоминала легенду. Вот как описывает его в своем очерке «Танкред, рыцарь Креста» Александр Деревицкий:
«Он был молод – недавно вступил в свой третий десяток. По черному полю его щита полз моллюск с витым панцирем. Это означало, что благородный хозяин щита своей судьбой избрал земные странствия. Но над раковиной на гербе был изображен меч, острием обращенный в правую сторону, а на нем лежал крест. Меч, служащий правому делу Креста? Да, так оно и было, и смысл герба подтверждался вязью девиза: „Мечом и Крестом пишу славу свою“.
Танкред был одет в легкий франкский полудоспех, из-под которого выглядывал подол промокшей от пота кожаной рубахи. Искривленный, как у многих забияк, нос, голубые глаза, белые кудри и ржавая борода – нормандская кровь!»
Говорят, услышав о гибели отца, пятилетний Танкред не проронил ни слезинки. Он лишь сильнее сжал рукоять игрушечного меча. А еще рассказывают, что, став пажом своего дяди Боэмунда, смышленый мальчик не слишком долго задержался на этой ступени. Сделавшись самым молодым оруженосцем в стране, он начал готовиться к миссии рыцаря. Лихо скакал на коне, легко попадал «в яблочко» из лука и из арбалета, фехтовал, переплывал бурную реку, дрался «на кулачках»… Он настолько преуспел, что в нарушение всех правил дядя решился посвятить его в рыцари еще до совершеннолетия.
«…Смешливые молодые служанки уже искупали смущенного новика в благоухающем чане, сплошь засыпанном лепестками роз. Затем замковый аббат Эжен Мартелльер уложил Танкреда на убранный конец трапезного стола и покрыл его, одетого в белый саван, черным погребальным покрывалом – в знак того, что новик закончил свою прежнюю жизнь, что он навсегда прощается с ней и с прежним собой. Затем аббат-богатырь повел юношу в капеллу на „ночную стражу“, где он должен был провести ночь в молитве пред мечом, которым ему завтра предстояло опоясать свои чресла.
Загремел, закрываясь, запор маленькой часовни в полуподвале главной башни, и Танкред остался один перед мечом, воткнутым острием между туфовыми плитами пола перед алтарем, неверно освещенного дрожащими огнями семисвечника. На рукояти меча молодым железом мастера Маллеори горело распятие, над головой слышался шорох и писк летучих мышей, в узкие бойницы и прорехи старинных витражей врывался соленый ветр Средиземноморья. Будущий рыцарь преклонил главу и колени…
Утром ему подвязали золотые шпоры – о, триумф его трудов, триумф его учебы! Боэмунд собственноручно произвел alape – троекратный ритуальный удар клинком по плечу. Епископ Апулии освятил меч, перекрестил Танкреда распятием и произнес старческим фальцетом:
– Приими меч сей во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Употребляй его на защиту свою и защиту святой Церкви Божией, на погибель супостата и врагов Креста Господня и Веры христианской, и, насколько возможно то для немощи человечией, да не рази им без справедливости…»
Боевое крещение в Заморье (так нередко называли Святую землю) новоиспеченный рыцарь получил под Никеей. Здесь его отряд впервые встретился не с турнирным – с настоящим врагом. Он наголову разбил легкую мусульманскую конницу, велев своим пехотинцам воткнуть в землю острозубые копья и наклонить их в сторону врага… Но настоящим героем Танкред стал под Антиохией. Он, правда, оказался там в плену – об этой замечательной истории писали многие хронисты. Как-то он попросил своих тюремщиков отпустить его на один вечер, пообещав вернуться на рассвете следующего дня. Неведомо почему, его отпустили, ни на минуту не веря, что сдержит слово. Каково же было изумление сельджуков, когда утром они увидели Танкреда! А день спустя он по-настоящему бежал из крепости, да еще притащил с собой на веревке брата антиохийского эмира. Славный подарок ко дню ангела его дяди Боэмунда – того самого, что когда-то взял его в пажи, а позже заставил учащенно биться сердце девицы Анны Комниной…
И вот оба они – и дядя, и племянник – уже под Антиохией. Началась зима, а с нею пришел голод; подмокшие палатки не спасали от ветра. После Рождества большой отряд под предводительством Боэмунда и Роберта Фландрского отправился на промысел в область Харим, что в нескольких милях от Антиохии. Но и раздобытые ими съестные припасы скоро подошли к концу, а новые набеги оказались бесплодны. Свежие могилы появлялись каждый день – говорят, чтобы отпевать умерших, не хватало священников. Вот как описывают осаждавших летописцы: бледные изможденные люди в лохмотьях (почти что тени!) выкапывают острием оружия корни растений и вырывают дикие травы у животных… Впрочем, почти все боевые кони уже пали. Из 70 тысяч едва ли осталось две, «…и те еле-еле бродили вокруг палаток, истлевших от зимних дождей». Некоторую твердость духа сохраняли лишь дамы, сопровождавшие бойцов: «…Наши женщины были нам великой подмогой, принося питьевую воду и, не прекращая, подвигая на битву…» – напишет аноним.
Именно в эти мрачные дни и бежал к своей возлюбленной Адели Стефан Блуасский. Надо сказать, в стремлении вернуться на родину он был не одинок. Так, герцог Нормандский, отбывший в Лаодикею, возвратился в лагерь лишь после трех убедительных призывов во имя Всевышнего. Нашего старого знакомого Петра Отшельника доблестный Танкред поймал буквально за шиворот – и силой заставил остаться. Бесславно дезертировал и византийский военачальник Татикий, «человек с золотым носом» (как пишет Гвиберт Ножанский, у него был отрезан нос, взамен которого он носил муляж, выкованный из золота). Анна Комнина сообщает, что ее отец послал армию Татикия с крестоносцами, «чтобы она во всем помогала латинянам, делила с ними все опасности и принимала, если Бог это пошлет, взятые города»…
Но за зимой всегда приходит весна. Начавшее пригревать солнышко, как свидетельствует Мишо: «…оживило надежды христианского воинства; болезни уменьшились; в лагерь доставлялось продовольствие от графа Эдесского, от князей и монахов армянских, с островов Кипра, Хиоса и Родоса. Готфруа, который по случаю опасной раны долго не мог выходить из палатки, явился наконец в лагерь, и присутствие его произвело оживление среди общего упадка духа. В это время прибыли в христианский лагерь послы от египетского халифа. Христиане, желая скрыть от врагов-мусульман свое бедственное положение, постарались окружить великолепием свою обстановку и выказывали веселое настроение духа. Послы предложили им содействие халифа на том условии, чтобы христианское войско ограничилось простым поклонением гробу Иисуса Христа. Франкские воины отвечали, что они пришли в Азию не для того, чтобы подчиняться каким-либо условиям, но что целью их путешествия в Иерусалим было освобождение священного города. Почти в это же время Боэмунд и Роберт Фландрский одержали победу над князьями Алеппским, Дамасским, Шайзарским, Эмесским, которые выступили в путь на помощь Антиохии.
Крестоносцы не скрыли и этого последнего торжества от каирских послов, готовых к отплытию из порта св. Симеона; на четырех верблюдах были препровождены к ним головы и останки 200 мусульманских воинов».
По весне в порт Святого Симеона прибыла очередная партия пилигримов. На пути от моря в лагерь эта толпа была настигнута мусульманами. Около тысячи христиан пало от их кривых мечей, и остальных постигла бы та же участь, не подоспей на помощь все тот же вездесущий Готфруа Бульонский. Неприятель рванулся к мосту, чтобы укрыться в крепости, но христиане, успев перекрыть эту дорогу, стиснули их в кольцо между Оронтом и горами. Башзиан, наблюдавший из башни дворца за ходом схватки, тут же выслал подкрепление и приказал затворить за воинами ворота: они должны победить или умереть. Избиение неверных описано в летописях очевидцев с поистине кошмарными подробностями – утверждают, само течение Оронта остановилось из-за загромоздивших его трупов…
На холме, который и по сей день служит для мусульман кладбищем, крестоносцы выстроили укрепление. С этой стороны «мышеловка захлопнулась» – но в распоряжении осажденных были еще одни, западные ворота, через которые они могли получать продовольствие. Здесь пока не ступала нога крестоносца. Посовещавшись, решили соорудить укрепление и здесь – но, поскольку это дело было сопряжено с большой опасностью, все отказывались браться за него. Тогда вперед выступил неутомимый Танкред. У прославленного рыцаря не хватало денег, и остальные вожди охотно «сбросились» на столь богоугодное предприятие. На холмике подле ворот св. Георгия высился монастырь, который Танкред и приказал укрепить. 7 марта здесь было отмечено очередное чудо, благодаря которому 60 крестоносцев, как рассказывает Раймунд Ажильский, выстояли против семи тысяч неверных. «Еще удивительнее то, что в течение предшествующих дней лил страшный ливень, который размыл почву и заполнил ров вокруг нового укрепления». Впрочем, утверждает хронист, «врагам помешала вовсе не распутица, а единственно всемогущество Божье».
А почему бы и нет? Ведь, судя по рассказам хронистов, Всевышний сопровождал крестоносцев даже в такие места, куда, по определению, принято ходить в одиночку. Как-то в жаркие июньские дни все тот же Танкред мучился желудком. Отправившись со своими воинами на поиски леса для сооружения осадных машин, он вынужден был в очередной раз уединиться. Случайно повернув голову, рыцарь обнаружил неподалеку от того места, где он сидел на корточках, четыре длинных ствола. Судя по всему, они ранее уже кем-то использовались, поскольку были очищены от коры и веток. Танкред, как пишет его историограф Рауль Каэнский, не поверил «ни себе, ни глазам своим». Да и в глазах всего воинства это было настоящим чудом Божьим: «Чудо – то, что я сейчас поведаю! Кто иной, кроме Бога, который заставляет воду течь из камня, заговорить ослицу, создает все из ничего, кто, как не он, даже в болезни, обессиливавшей рыцаря, нашел средство излечить войско… превратив гнусную болезнь в некое лекарство, более драгоценное, чем самый драгоценный из металлов!»
Теперь на осадных работах денно и нощно трудились все – даже толпы нищих и разбойников, объединенные под командованием так называемого «царя отребья». Христиане полностью контролировали внешнюю сторону крепости; но то, что творилось внутри, было поистине ужасно. Ярость турок обрушилась на беззащитных пленников. Одного из них, Раймунда Порте, вывели на городские укрепления, чтобы он убедил товарищей заплатить за него выкуп. Отважный рыцарь попросил смотреть на него как на человека, которого уже нет среди живых, и не жертвовать ничем ради его спасения. Услышав это, правитель Антиохии потребовал, чтобы Раймунд немедленно принял ислам, обещая ему за это всевозможные почести. Присутствующие замерли, когда вместо ответа тот, скрестив руки, встал на колени – и голова скатилась со стены… В тот же день остальные пленники были сожжены на костре.
И все же, после семи месяцев мучений, Антиохия была покорена. «Ключи от города» добыл для крестоносцев не кто иной, как Боэмунд. Как-то раз он случайно познакомился с антиохийским армянином по имени Фирруз – сын богатого ремесленника, он лишь недавно перешел из христианства в ислам, чтобы поправить дела. Фирруз отвечал за защиту трех городских башен, но, судя по всему, заманчивые посулы князя Тарентского не оставили его равнодушным. Впрочем, возможно, дело отнюдь не в корысти, а в божьем промысле. Во всяком случае, армянин поведал, что ему во сне явился Иисус Христос и повелел предать Антиохию в руки христиан.
«Когда Боэмунд условился с Фиррузом, каким образом исполнить задуманное ими предприятие, он предложил собраться главным предводителям христианской армии; он представил им все бедствия, которые они уже вынесли, и те, которые угрожали им в будущем, и заключил словами, что совершенно необходимо войти в Антиохию, что не следует быть разборчивыми в средствах для одержания этой победы. Многие вожди поняли тайное побуждение, которым руководствовался Боэмунд, и возразили ему, что несправедливо было бы допустить, чтобы один человек воспользовался общими трудами; восстали и против того, чтобы овладеть крепостью посредством какой-нибудь уловки или коварства, изобретением которых свойственно пробавляться женщинам.
Боэмунд, которого история прозвала Улиссом латинян, не отказывается от своего замысла; он начинает распространять самые тревожные слухи. Христиане узнают, что Кербога, властитель мосульский, приближается к Антиохии с 200 тысячами войска, поднявшегося с берегов Тигра и Евфрата. Вожди снова собираются на совет; Боэмунд предупреждает о великих опасностях, угрожающих крестоносцам. „Время не терпит, – говорит он, – торопитесь действовать: завтра, может быть, будет поздно“. Он объявляет вождям, что знамя крестового похода может уже через несколько часов развеваться на стенах Антиохии, и показывает письма Фирруза, который обещает предать им три башни, которыми он заведует, но только с условием не иметь дела ни с кем, кроме Боэмунда, и чтобы ценой этой услуги было предоставление города во власть Боэмунда; между тем опасность с каждым днем увеличивается; бежать – позорно, предпринимать битву – безрассудно. Эти слухи встревожили всех и заставили умолкнуть все личные интересы соперников. Все вожди, исключая непоколебимого Раймунда, согласились предоставить Боэмунду главенство в деле покорения Антиохии; князь Тарентский назначил осуществление этого предприятия на следующий день»
(Жозе Мишо, «История Крестовых походов»).
Чтобы обмануть защитников крепости, крестоносцы еще вечером вышли из лагеря, притворившись, что следуют навстречу эмиру. Но, едва долины и горы окутала ночь, они неслышно подкрались к стенам Антиохии с запада близ башни Трех сестер, которую сторожил Фирруз. Отчаянный ломбардец по имени Пайен взобрался по кожаной лестнице на башню; следом за ним поднялся сам Боэмунд. Скоро антиохийские улицы были заполнены христианами. Утверждают, что для 10 тысяч горожан эта ночь стала последней. Башзиан успел ускользнуть через потайные ворота – но его узнали армянские дровосеки. Они, не раздумывая, отрубили голову поверженному правителю – в конце концов, именно в этом искусстве они упражнялись всю свою жизнь… Голова была доставлена на рассвете новым властителям Антиохии – как раз когда на одной из самых высоких башен города взвилось знамя Боэмунда.
Надо сказать, что измена не принесла Фиррузу славы. Новоявленный христианин последовал за крестоносцами в Иерусалим, где и умер два года спустя, успев в очередной раз перейти в мусульманство, презираемый всеми. Кто и по какому обряду провожал его в последний путь – история умалчивает…
Пока Антиохия ликовала, грозный Кербоги неумолимо продолжал двигаться к ее стенам. Незадолго до того, как он отправился в поход, мать эмира настойчиво советовала ему воздержаться от войны с франками. «Я знаю, – сказала она, – что им, разумеется, не сравниться с нами в бою; но ведь за них каждодневно сражается их бог, который и днем и ночью защищает их своим покровительством и охраняет их, как пастух охраняет свое стадо; напротив, тех, кто хочет противодействовать им, – таковых тот же бог повергает… Если начнешь против них войну, это причинит тебе наверняка большой ущерб и позор, и потеряешь многих своих верных воинов». Как утверждает аноним, эмир воскликнул: «Не являются же, в конце концов, Боэмунд и Танкред богами франков, и им не избавить своих от их врагов, пусть даже они пожирают за раз две тысячи коров и четыре тысячи свиней!» Оставив эту изысканную метафору на совести автора, добавим, что очень скоро у крестоносцев не осталось ни свиней, ни коров – блокада, в которую заключил крепость коварный эмир, сделала голод невыносимым. Как пишет хронист, он «довел христиан до рокового, мертвенного равнодушия, и спасение их должно было произойти из самой крайности их бедствий»…
Как-то раз бедный священник из Марселя по имени Петр Варфоломей явился на военный совет и поведал, что пять ночей кряду видел во сне апостола Андрея. Апостол-де повелел ему пойти в церковь Святого Петра и раскопать землю вокруг алтаря, чтобы найти копье, которым, по евангельскому мифу, римский воин ударил в бедро распятого Христа. Мол, овладев драгоценной реликвией, крестоносцы обеспечат себе победу. В раскопках участвовало 12 человек, не считая самого Петра Варфоломея, – всех прочих удалили из храма. К вечеру копье было найдено. Как пишет неизвестный хронист, «благочестием своего народа склонился Господь показать нам копье. И я, который написал это, поцеловал его, едва только появился из земли кончик копья». Стоит ли говорить о том, что 28 июня войско Кербоги было наголову разбито крестоносцами. Христианская армия покрыла всю долину от ворот Моста до Черных гор, находящихся в часе ходьбы от Антиохии. Трубы подали сигнал к битве, знаменосцы развернули флаги. Те, кто только что изнемогал от голода, подобно львам, устремились на бесчисленные отряды эмира мосульского – и среди них хронист, крепко сжимавший в ладонях копье Господне…
Надо сказать, что загадочные обстоятельства, при которых Петр Варфоломей нашел копье, заставили многих сомневаться в правдивости провансальца. Чтобы покончить с кривотолками, несчастный даже решился на «суд Божий» – ордалию. Увы, недолгое пребывание в костре, как свидетельствует Гильом Тирский, окончилось для него плачевно. «Варфоломей умер несколько дней спустя, и многие говорили, что, поскольку до этого он был совершенно здоров и полон жизни, столь стремительная кончина была следствием испытания и свидетельствовала, что он был защитником обмана, раз нашел свою погибель в огне. Другие же, напротив, говорили, что, когда он вышел из костра целым и невредимым, избегнув действия огня, толпа, в благочестивом исступлении бросившись на него, так напирала и давила со всех сторон, что это было единственной и истинной причиной его смерти. Таким образом, этот вопрос так и не был до конца разрешен и остается покрытым великой тайной…»
Но, как бы то ни было, крестоносцы торжествовали победу: «Христос, подвергнув своих воинов испытаниям и, наконец, смилостивившись над ними, привел их, ликующих, к счастливому завершению…» Историки утверждают, что 100 тысяч мусульман остались лежать в долине, которая отделяет Антиохию от Черных гор. Военную добычу переносили в город несколько дней, пустив большую часть сокровищ, отнятых у сарацин, на украшение святых храмов. Князья решили дать утомленной армии отдых – впрочем, и хронисты, и исследователи единодушны в том, что эта задержка еще «…больше, чем сама бесконечная осада, деморализовала дух крестоносцев. Поход чуть было не закончился в Антиохии сначала из-за невзгод, затем из-за процветания. Вся история латинских королевств наполнена такими перепадами: способные устоять перед лицом опасности и с честью выйти из самых страшных испытаний, бароны частенько будут ссориться между собой в дни побед и изобилия».
Впрочем, о каком процветании можно было говорить? Армия, что в конце концов пошагала из Антиохии к Иерусалиму, уже не была тем блестящим воинством, которое два года назад переправилось через Босфор. В строю оставалось не более 20 тысяч бойцов, изнуренных и обессиленных тяготами пути…
В среду 7 июня 1099 года вдалеке наконец показался Иерусалим.
