Анджей Беловранин
Последний зеленый лист

– По твоей логике получается, что физика изучает в том числе физику и физиков, изучающих вселенную, а значит, ты сам являешься предметом собственного изучения и, соответственно, не можешь быть объективным наблюдателем, – не сдавался Куника.

Либет набрал было воздуху в рот… но неожиданно остановился.

– Это надо обдумать, – сказал он внезапно изменившимся, совершенно спокойным деловым тоном.

Пенига наблюдал за спором прозелитов с некоторым благоговением – это не было молитвенное благоговение неофита, только что приобщившегося к неудержимому вихрю духовных страстей, который неизменно царил в университетских аудиториях, лабораториях, кампусе и даже тавернах. Пенига уже не один десяток раз был свидетелем подобных споров, и даже участвовал в них, и даже выходил победителем (и даже в словесной дуэли с прозелитом – не без гордости отметил он про себя). И хотя, как и раньше, нутром чувствовал всю ценность научных баталий, в последнее время его не покидало ощущение, что победы и выводы не приближают ученых к истине. Истина как бы скользит мимо них, просачивается сквозь пальцы и, грустно улыбнувшись на прощание, растворяется в океане словесной шелухи.

Но, тем не менее, Пенига чувствовал, что в этот самый момент свершается священнодействие, поклонение величайшей из людских добродетелей – живой, непорочной, виртуозной человеческой мысли.

Из задумчивости аколита вывел голос Куники: прозелит наклонился к его плечу, и уже другим – глубоким и добродушным, хоть и негромким голосом позвал его:

– Брат Пенига, декан Гурен просил меня найти тебя и передать его просьбу, – Пенига тут же весь обратился в слух: Гурен был деканом факультета гуманитарных искусств, занимавшегося литературой, поэзией, музыкой, живописью и историей, под крылом которого работали и Куника, и Пенига. Раньше декан ни разу не обращался к аколиту с персональной просьбой. – Он просил тебя зайти к нему завтра с утра, до часа Лисы, у него для тебя какое-то поручение.

Куника ободряюще улыбнулся, видя, что его собеседник несколько обескуражен столь необычной просьбой, и внезапно залихватски подмигнул правым глазом:

– Не бойся, это не нагоняй. Возможно, это будет твой шанс проявить себя… А пока – поторопи-ка хозяина, где он там запропастился со своим пивом! Видишь, у старших братьев кружки опустели?! – и Куника громогласно расхохотался.

5.

Факультет гуманитарных искусств занимал просторное двухэтажное здание в округе Трициркула, на углу улицы Дуоциркул и улицы Пророка Инилии. Внутри пахло сыростью. Пенига поднялся по скрипучей деревянной лестнице с резными балясинами, украшенными изображениями ангелов и гаргулий, и на полминуты остановился перед дверью кабинета декана, обитой тисненой кожей.

Откинув капюшон плаща, он отдышался, попытался пригладить намокшие от вездесущего дождя волосы и пожалел, что не может так же привести в порядок свои разбредшиеся, словно овцы без пастуха, мысли. "Держи ум свой в строгости и не умножай сущности без нужды", – сама собой вспомнилась ему суровая максима отца Кон-Банениса, и, как ни странно, Пенига почувствовал, что эта отточенная временем мудрость придала ему уверенности. Он мимолетно улыбнулся такому поучительному явлению, и не преминул отметить это движение души, чтобы внутри себя улыбнуться этой улыбке.

Пенига постучал дверным молотком и вошел, услышав дозволение.

Секретарь декана, сонно облокотившийся о стол, кивнул аколиту:

– Декан ожидает тебя, брат. Просил впустить сразу, как придешь.

Пенига ответил кивком и прошел в дверь у окна, чтобы почтительно остановиться у стола красного дерева. Декан Гурен, подвижный миниатюрный старик с длинной седой бородой, неожиданно радушно улыбнулся гостю. Пениге нечасто доводилось бывать в святая святых факультета – и обычно его здесь встречали совсем иначе. Как-то, еще при прежнем декане, с парой своих закадычных друзей и двумя девками из Веселого квартала они ночью пробрались в аудиториум факультета, "дабы предаться возлияниям неумеренным и блуду"… Необратимые повреждения понесла мраморная статуя благодетеля факультета – регента Главра. У нее был сколот левый ус и кончик носа – что сказать, крепкая была статуя…

– Добрый день, брат аколит, – сказал Гурен, усаживая Пенигу и вновь улыбнувшись его неуверенному ответному приветствию. Гостевое кресло, в которое погрузился Пенига, приняло его с завидной мягкостью. – Как продвигаются твои штудии?

– Благодарю, почтенный брат, вполне успешно, как мне кажется, – кивнул Пенига. – Не далее как вчера добрался до 14 тома Имперской истории…

– Крайне интересно будет взглянуть на результаты твоей работы, дабы узнать, не подверглись ли я и мои братья "влиянию мифов о временах поздней Империи и Последнем монархе" – с добродушной усмешкой подхватил декан; Пенига тут же припомнил, что среди авторов 14 тома указан и "прозелит Гурен", и почему-то покраснел.

– Я постараюсь быть максимально объективным… – забормотал молодой человек.

– Нечего, не беспокойся брат, – рассмеялся декан. – Нас, прогорклых книжных червей, порой полезно бывает протянуть по усам и дернуть за бороду, чтобы не слишком задавались. Но – только порой, так что не переусердствуй! – с потешной грозой добавил Гурен, и Пенига счел за лучшее лишь улыбнуться шутке и развести руками – дескать, не от меня зависит. – Я припоминаю твой дипломный трактат, ты вроде бы неплохо отточил этого старого дурака Зупека, накрутившего черт-те-что в хронологии Второй династии.

– Но я не мог не отдать должное его блестящим догадкам о причинах свержения Микерина II, – дипломатично ответил аколит, на что декан удовлетворенно покивал.

– Что есть – то есть, Зупек хоть и дурак, а хватки настоящего прозелита никогда не терял. Но я слышал, что с тех пор ты добился немалых новых успехов, – Гурен чуть сменил тон, и Пенига понял, что он наконец собрался перейти к делу. – Брат Куника очень лестно отзывался о твоей диссертации.

– Я лишь просил его совета в некоторых сложных для меня областях…

– Полно, – прервал аколита Гурен. – Что-что, а приметить настоящий талант ученого – это дар Великого и Единого нашему доброму брату Кунике. Как только я спросил его, не подберет ли он толкового аколита для одной крайне важной и необычной работы – он без раздумий назвал твое имя. Ну как, берешься?

Пенига на несколько секунд замолчал. С одной стороны, то, что говорил декан, было до невозможности лестно. С другой… "Уж не кровлю ли меня крыть отправят?" – тут же мелькнула предательская мысль.

– Зависит от работы – справлюсь ли?

– Не беспокойся, дело достойное твоих талантов, брат, – словно прочитав мысли Пениги, ответил декан. – Регент Кастор лично попросил меня предоставить ему в помощь вдумчивого молодца-историка для срочной разборки каких-то важных архивов.

– А как же мое исследование? – привстал вдруг Пенига, тоскливо представив гору пыльных нечитаемых рукописей. Но Гурен не собирался поощрять в аколите самую постыдную для ученого слабость – лень.

– Отложишь на время, – равнодушно пожал плечами старичок. – Не думаю, что это поручение отнимет у тебя больше, чем пару недель. Поможешь, чем сможешь, Республике, а там вернешься к побитым молью деяниям императора Асихиса. Ну так как, наконец? Неужто не решишься, брат аколит?

6.

Улица Уноциркул, когда-то бывшая высочайшей в Мемфисе крепостной стеной, окружала Капитульный холм почти у самого подножия. Одним стадием ближе к вершине, вдоль обрывов, обнажавших скальное основание холма, возвышались башни и куртины Алого замка – название как никакое другое подходило ему благодаря характерному цвету известняка, пошедшего на материал для стен. На самой вершине холма сияли позолотой крыши Векового дворца – это прозвище очень точно отражало срок, потребовавшийся на его строительство (при этом первые пару сотен лет после закладки грандиозного сооружения любой, неосторожно назвавший так Златоглавую Тысячевечную Обитель, рисковал остаться без языка, однако потом язвительное прозвище прижилось).

Осенью державное сияние куполов дворца растворилось, словно смытое дождем, и сейчас они уже не манили своим блеском, а случайно брошенный взгляд равнодушно проскальзывал мимо них, утомленный тусклым желтым цветом. Пенига быстро поднимался по Королевской улице – единственной дороге, ведшей в Алый замок. Редкие прохожие торопились спрятаться от холодных струй под навесами расстилавшегося внизу города, да и сам аколит спешил как можно быстрее добраться до спасительной крыши Векового дворца.

Вход в Городскую управу находился в боковом флигеле дворца – неприметная дверь, ранее предназначавшаяся лишь для поварят, да трубочистов. Теперь же дорога сюда была проторена сотнями ног самых маститых оптиматов, кичившихся тем, что им никогда не приходилось даже приближаться к службам своих роскошных особняков в Дуоциркуле. Пенига не сомневался, что такой выбор помещения был неслучаен: все слышанное им о Касторе свидетельствовало, что регент терпеть не может наследственную аристократию.

Перед простой деревянной дверью под вывеской "Городская управа" томился одинокий стражник с алебардой, не обративший на аколита никакого внимания, когда он отворил вход в святая святых Мемфиса и проник в длинный темный коридор, в который слева и справа выходили ряды дверей. На лавках вдоль стен восседали маститые посетители – сплошь купцы и оптиматы в дорогих роскошных нарядах. Пениге никогда раньше не приходилось бывать здесь, и он, остановив норовившую прошмыгнуть мимо него миловидную рыжеволосую служанку, спросил, где он мог бы найти господина регента.

– Налево по коридору, самая дальняя дверь, сразу за моим кабинетом, – с улыбкой ответила служанка, и аколит, ответив благодарным кивком, уже собирался свернуть туда, куда указала ему молодая девушка, как вдруг еще не оформившееся удивление заставило его приостановиться. Он обернулся и разглядел, что в руках у девицы была не метла или таз, а целая кипа разнокалиберных бумаг. Проскользнув за одну из выходивших в коридор дверей, девушка исчезла из виду.

Пенига шел по ответвлению коридора, с неослабным вниманием читая таблички на дверях, еле видные в слабом свете, сочившемся через убогие оконца под самым потолком. "Канцелярия", "Префектура", "Дорожный приказ", "Приказ городского планирования", "Архив", наконец, "Управский голова" с припиской ниже "регент Кастор". Не веря своим глазам, Пенига вернулся по коридору назад: действительно, ближайшая к регентской дверь вела вовсе не в кладовку или кухню.

Пенига пару раз слышал, что регенты подчас нанимают на работу девиц, но ему и в голову не приходило, что кто-то может доверить женщине что-либо более ответственное, чем уборка или готовка.

Постаравшись привести мысли в порядок, аколит постучал в дверь регента и дождался позволения войти. За конторкой в небольшой комнатке сидела светловолосая девушка с чуть раскосыми глазами, поигрывавшая стилом в тонких изящных пальцах; перед ней лежала солидная конторская книга. Никогда еще Пениге не приходилось видеть более обескураживающего зрелища.

– Добрый день! – приветствовала аколита секретарша. – Ожидает ли регент почтенного брата? – добавила она, видимо, разглядев фасон университетского плаща.

– Э-э… возможно, – неуверенно протянул Пенига. – Пожалуй, да. Доброго дня!

– Как представить любезного брата? – улыбнулась девушка, и тут аколит рассмотрел на ее конторке табличку в треугольной подставке: "Г-жа Евдория, секретарь". Больше никаких сомнений быть не могло.

– Аколит Пенига, по рекомендации декана Гурена.

Евдория что-то мило мурлыкнула про себя и просочилась в располагавшуюся за ее конторкой дверь, чтобы уже через мгновение вернуться и прощебетать:

– Проходи, достойный брат Пенига, регент ожидает тебя.

Регенту должно было быть уже около сорока, но, как поначалу отметил Пенига, выглядел он очень молодо. Ни орлиного профиля, ни сияющих пронзительных глаз аколит не обнаружил на его лице: лицо как лицо, и платье самое обыкновенное – ничем бы не выделился регент Кастор из толпы, встреться он Пениге на улице.

– Любезный прозелит Пенига! – поздоровался регент, вставая из-за простого, без излишних резных украшений, но добротно сработанного стола и протягивая визитеру руку. Пенига обратил внимание, что вся обстановка кабинета отличалась неожиданной скромностью: лишь грубые деревянные полки, видимо, оставшиеся еще с того времени, когда это помещение служило кладовой или мастерской для слуг Последнего монарха, заполненные бумагами и книгами, да несколько убогих стульев. Разве что кресло регента выделялось резными подлокотниками и удобной, обитой тисненой кожей спинкой – явно из императорских покоев.

– Аколит, прошу прощения у регента, – поправил Пенига.

– Аколит? – брови Кастора удивленно приподнялись, когда он крепко пожимал руку посетителя. – Ну что ж, если добрый декан посчитал, что ты справишься… – регент указал Пениге на стул и сам вернулся в кресло. Простой стул оказался на удивление комфортным и позволял не отличавшемуся высоким ростом аколиту смотреть прямо в глаза хозяину кабинета.

Регент замолчал, внимательно изучая лицо визитера, и вскоре Пенига не выдержал:

– Чем могу быть полезен господину регенту? – хрипло спросил он и прокашлялся.

Кастор ответил не сразу, но прекратил свои наблюдения за аколитом, похоже, размышляя, как ловчее подойти к делу.

– Видишь ли, любезный брат… – наконец начал он, – у меня действительно есть одна непростая работа, требующая, помимо определенных умений, еще и особой деликатности… Простительно ли будет поинтересоваться возрастом почтенного аколита?

– Мне двадцать семь лет, – не без вызова ответил Пенига.

– И все еще в аколитах? – спросил регент, но Пенига не почувствовал в его вопросе ни тени издевки.

– Я очень серьезно подхожу к трудам над своей диссертацией, – как можно более солидно ответил Пенига.

– Что ж, похвально! – поддержал Кастор и, похоже, наконец решился перейти к делу. – Известно ли почтенному брату о событиях двенадцатилетней давности?

Пенига лихорадочно соображал, перебирая варианты.

– Любезный господин имеет в виду безуспешный мятеж экс-регентов Валерия и Репиры? – наконец бросил он пробный камень и, судя по улыбке, заигравшей на губах Кастора, попал прямо в цель. Но затем удовольствие от сметливости собеседника сменилось на его лице непритворной грустью.

– Наш бывший брат Валерий доставил нам много тревог и печалей, – подтвердил Кастор. – И боль от этой потери до сих пор терзает сердца многих из нас. Редко когда граждане Республики отваживаются заговаривать с кем-либо из регентов о попытке Мартовского государственного переворота. Да и между собой обычно находим мы более приятные темы для бесед. Честно говоря, за последние десять лет я не помню ни единого такого разговора… Могу ли я поинтересоваться, что известно почтенному брату о тех прискорбных событиях?

– Ну что ж, – с апломбом начал аколит, словно отвечая на экзамене. – В первую очередь можно назвать труд прозелитов Шефины и Цукелы, сокращенно называемый "Общая хронология". Это исследование подробно описывает историю последнего столетия вплоть до событий Короткой войны с Торговым союзом, имевшей место шесть лет назад. Далее, небольшой трактат того же прозелита Шефины, посвященный сравнительной характеристике причин и поводов массовых волнений, в котором значительная часть посвящена и Мартовскому мятежу… Пожалуй, все, что мне попадалось.

– Помнишь ли ты сам что-либо о тех временах? – вдруг напрямик спросил Кастор, и его слова заставили Пенигу смутиться.

– Почти ничего, господин регент. Я тогда был еще простым подмастерьем своего отца-каменщика и редко выбирался из Септоциркула… Помню лишь, что смерть Валерия наделала много шума. Мой отец даже собирался пойти на лобное место, где зачитывали посмертный приговор, но, по своему обыкновению, слишком напился… – Пенига спохватился и покраснел.

Кастор сделал вид, что не обратил внимания на минутную слабость собеседника.

– Что ж, пожалуй, это даже хорошо, – словно думая вслух, заключил он. – Значит, ты сможешь подойти к этому делу беспристрастно… Прозелит Шефина! – кивнул он. – Я помню сего почтенного ученого мужа. Он несколько раз терзал меня, пытаясь вызнать подробности безумной проделки Валерия… Хотя… Как он поживает, кстати?

– Великий и Единый упокоил досточтимого Шефину прошлой зимой.

– Ага… – Кастор замолчал, потом поспешно добавил, – мир праху его. А что насчет того, второго?

– Прозелит Цукела? Он живет и здравствует. Но, насколько я знаю, брат Цукела никогда не занимался мятежом Валерия в работе над "Общей хронологией", это была целиком вотчина брата Шефины.

– Хорошо же, – Кастор снова ненадолго задумался. – А что любезный брат думает о предавшем идеалы Республики экс-регенте?

– Доброго господина интересует мое мнение о его моральных качествах, или о положительной программе его неудавшегося переворота? – уточнил Пенига.

– Так как достопочтенный брат не был лично знаком с Валерием, оставим его моральные качества в стороне, ибо двум умным людям незачем зря тратить время на лукавство.

Пенига завел глаза к потолку:

– Насколько я помню, Валерий собирался свергнуть Республику и восстановить монархию, посадив на трон наследника Псамметиха IV.

– Может ли любезный брат дать оценку этому стремлению экс-регента? – казалось, лицо и тон Кастора ничуть не изменились, но аколит отчетливо почувствовал, что его ответ на этот вопрос – ключевое звено в цепи сегодняшней беседы, а потому дал себе труд собраться с мыслями.

– Честно говоря, не знаю, что сподвигло экс-регента на его безрассудный мятеж, – наконец ответил Пенига, стараясь говорить по возможности просто, отойдя в сторону от суконных формул, которыми обычно описывались деяния Валерия. – Разве что личная корысть, которую предполагал он в узурпации власти. Я никогда не занимался напрямую политикой или философией, но мне кажется, что нет никакого пути в реставрации монархии – это тупик, из которого рано или поздно все равно пришлось бы выбираться.

Кастор ненадолго замолчал, обдумывая слова собеседника, и наконец, как показалось Пениге, удовлетворенный его ответом, продолжил:

– Ну что ж, должен признать… кстати, могу ли я попросить любезного брата до последующего специального уведомления не разглашать никому деталей нашей беседы, как и прочих сведений, что станут ему известны в результате работы над нашим особым поручением?

– Конечно, – пробормотал Пенига и взволнованно глотнул.

– Так вот, должен признать, – снова начал Кастор, – что мой рассказ прозелиту Шефине, как и рассказы моих братьев-регентов о том печальном событии… не во всем соответствуют истине. А в свете недавних изменений в политической сфере, как мне показалось, та история с мятежом приобретает некоторое новое значение… Впрочем, я никогда не любил говорить загадками, как мой почтенный брат-регент Нестор! И терять время в бесплодных беседах, как мой не менее почтенный брат-регент Приам. Особенно когда говорить может документ. Во время ареста Валерия было обнаружено немало бумаг, которыми после его смерти фактически никто не занимался. В силу некоторых причин я посчитал, что именно сейчас было бы полезным разобраться в этих бумагах. Правильно ли я понял, мой добрый аколит Пенига, что ты имеешь некоторый опыт работы с архивами?

– Мой наставник прозелит Куника неоднократно выделял мое усердие в подобных штудиях. И, как я понял, именно его рекомендация послужила причиной, по которой декан Гурен остановил свой выбор на мне, рассматривая кандидатуры для выполнения задания почтенного регента.

– Ну что ж, большего мне и не требовалось, – кивнул Кастор. – Бумаги хранятся у одного из моих помощников, среди прочих в архивном приказе. Я уже дал соответствующие распоряжения: тебе будет оказано все необходимое содействие, досточтимый брат.

– А что именно я должен искать? – поинтересовался Пенига.

– Хороший вопрос… зависит от того, что ты найдешь. Может быть, в бумагах Валерия и вовсе нет ничего интересного… Ознакомься с документами из его архива, составь на всякий случай их перечень, сделай краткую выжимку, а затем вновь посети меня, тогда и посмотрим. Моя дверь открыта для тебя, мой добрый аколит, в любое время.

– Я сделаю все, что в моих силах, любезный господин, – ответил Пенига, почувствовав, что пора откланяться. И, поднимаясь, задал последний вопрос, – а как зовут помощника господина регента, к которому я должен обратиться?

– Госпожа Наллея.

7.

Пенига, конечно, не раз слышал о схоле для юных девиц, организованной регентами Приамом и Кревилом. Но так как располагалась она не в Мемфисе, а в Папремисе, то – до сего дня думал аколит – ему никогда не приходилось встречать ее выпускниц. Между тем, как неожиданно обнаружил он, образованные дамы внешне ничуть не отличались от прочих горожанок, и давно уже занимали места, испокон веков считавшиеся предназначенными исключительно для мужчин.

Собственно, традиционными для женщин были лишь самые непритязательные занятия, вроде работы кухарок, горничных, торговок и проституток – и Пенига раньше просто подумать не мог, что исконно заведенные порядки могут быть изменены.

"Что-то скажут университетские неофиты, когда в их рядах обнаружатся девицы? – с мысленной усмешкой подумал он, ожидая, пока госпожа Наллея обнаружит среди пыльных бумаг архивы Валерия. – И как поведут себя аколиты, когда первая из них получит диплом? Наконец, что будет твориться в университете, когда первая из женщин закончит свою диссертацию и получит прозелитскую мантию?.." – последняя мысль окончательно расстроила представления Пениги об объективной реальности. Перед его мысленным взором встала залитая солнечным светом аудитория, на кафедре которой с суровым видом стояла юная Наллея, а добрых три десятка неофитов за конторками внимали каждому ее слову, поминутно делая записи в своих ученических тетрадях. "Фантасмагория", – вдруг родилось в его голове слово, вычитанное в какой-то старинной инкунабуле – слово, которое до сего дня Пениге никогда не хотелось употребить.

"Ничего странного, что регенты не торопятся трубить о таких нововведениях на каждом перекрестке, – подумал он. – Если у меня они вызывают оторопь, то что подумал бы о них любой лавочник из Квинквециркула, привыкший воспринимать женщин как обслугу или как…" – внутренняя цензура не дала ему закончить мысль.

И тут же Пенига, всегда с некоторым пиететом отделявший себя от непричастных к учению пополанов, попытался понять, что же его так обескураживает в том, что девица заведует архивом в Городской управе? Разве женщины не оказываются подчас добрее и умнее мужчин? Разве не могут они обучиться чтению, письму и счету?

– Это еще не все, – прервала его размышления Наллея, опуская на стол кипу разнокалиберных бумаг и тетрадей. – Должны быть еще позиции под грифом "Валерий". Я поищу немного позже – пока ведь тебе этого хватит, почтенный брат? – и на ее рыженьком лисичкином лице заиграла такая милая и обезоруживающая улыбка, что Пенига не мог не расплыться в ответ.

– Думаю, что ближайшие пару дней можно на сей счет не беспокоиться.

Кроме них а архиве работали еще только два немолодых чиновника, один полный, другой тщедушный, как лучина, но оба одинаково посеревшие от усталости и сырости. Поэтому Пенига без труда выбрал себе удобную конторку, расположил свечу на подставке и попытался углубиться в чтение, но то и дело перед мысленном взором его вставали лукавые зеленые глаза, и тогда он невольно бросал взгляд на хозяйку архива, любовался, как заправляет она за нежное ушко свои огненные волосы.

8.

Избранные отрывки из Дневника Валерия

составил аколит Пенига в год Волка, 19 год после свержения Последнего монарха

Год Стены (2-й год после свержения Последнего монарха – здесь и далее в скобках прим. составителя), 14 ноября

Я никогда еще не видел такого ужаса. Три дня назад словно само море поднялось в небеса и обрушилось на землю. К вечеру вода поднялась так, что нижние четыре циркула были затоплены. Вода вымывала нечистоты из выгребных ям, полчища крыс плавали в этой омерзительной жиже, пытаясь найти спасение. Улицы превратились в смердящие реки, и никто не рисковал покинуть убежища – крыши и вторые этажи домов.

За последние три дня и две ночи я спал не больше пары часов, урывками, и сейчас, хотя сил уже едва хватает держать стило, продолжаю писать, потому что стоит сомкнуть веки – я вижу раздутые от влаги трупы, плывущие по улицам. Если не запишу все, чему стал свидетелем, сейчас – не знаю, хватит ли мне духу сделать это позже.

На второй день хлипкие трущобы Септоцирукла и даже казавшиеся прочными дома Сиксцирукла начали рушиться, подточенные стихией. Средь царящего в Алом замке хаоса я смог найти лишь братьев-регентов Шульгу, Игнатия и Николая – или это они смогли найти меня. Мы собрали всех, от кого мог быть хоть какой-то толк, наспех соорудили плоты и отправились спасать тех, кого можно было спасти. К этому времени в Трициркуле воды было уже по колено.

Люди сидели на крышах, мокрые и грязные, из последних сил отбиваясь от крыс, или уже не отбиваясь. Вода, видимо, размыла кладбище святого Идеро-Бениги, и пару раз я видел плывущие гробы. На одном из них из последних сил держался мальчик лет восьми. Нам удалось посадить его на плот и, среди прочих спасенных, отвезти в Обитель семи плачущих сестер. Не знаю, остался ли он в живых, но когда я видел его в последний раз, мальчик был уже без сознания и бредил.

Многие пытались плыть, ухватившись за любой клочок дерева, или брести по улицам по шею в жиже в сторону Капитульного холма. Когда мы поднимали их на плоты, нередко обнаруживалось, что у них переломаны руки или ноги.

Я был свидетелем того, как крыша какой-то лавки в Квинквециркуле обрушилась под тяжестью воды и тех несчастных, что мечтали найти на ней свое спасение. Мы нашли под обломками не меньше дюжины тел и только четырех выживших.

Иногда, выуживая из воды человека, я не мог определить, жив он или мертв. Если становилось очевидным, что душа покинула тело, мы сбрасывали его назад в воду, чтобы освободить место для живых.

Четырежды, или даже больше раз, мы натыкались на свежесколоченные банды мародеров. Три из них разбежались, завидев оружие и нашивки стражников на плащах моих спутников, но один раз нам даже пришлось вступить в бой. Это был апофеоз безнадежности – сражаться не на жизнь, а на смерть среди гор трупов, теряя на убийство драгоценное время, которое можно было бы потратить на спасение еще живых. Несмотря на дождь, я уверен, что видел, слезы на лице Игнатия, когда он вонзал меч в тело одного из бандитов.

Двое стражников, моих товарищей, были ранены в той схватке, их чудом удалось довезти до Обители семи – когда оказалось, что сестрам уже некуда положить страждущих.

Я не знаю, как мы сможем пережить это.

18 ноября

Дождь прекратился два дня назад, и вода уже почти спала. Город превратился в некрополь, каким-то темным заклятием вытащенный со дна морского. Мы изо всех сил пытаемся хоть как-то вернуть в него жизнь, а время работает против нас: вот-вот пойдет снег.

23 декабря

Сегодня все регенты согласились, что необходимо разработать дренажно-канализационную систему для столицы, а потом, использовав ту же технологию, распространить ее на другие города. Я считаю это своей личной победой. Надеюсь, что никто не будет возражать, если за это дело возьмусь именно я.

Вечером я заглянул в Обитель – Явель (судя по пропущенным записям, мальчик, спасенный Валерием в дни потопа) поправляется. Он не помнит, живы ли, и кто были его родители. Если в ближайшее время они не обнаружат себя, я усыновлю его.

Год Висельника (3-й год после свержения Последнего монарха), 11 сентября

Сегодня снова шел дождь. Работники промокли до нитки и целый день практически без пользы ковырялись в грязи. Видимо, вскоре работы придется прекратить до весны будущего года.

Год Пшеницы (4-й год после свержения Последнего монарха), 4 апреля

Сегодня прочитал роман некоего Луреты "Восшествие тридцати". Почему-то сам Лурета называет это историческими исследованиями, но по правде то, что он накропал, больше похоже на сказку. Не знаю, кто из моих братьев-регентов и зачем наплел ему этой чуши про то, как мы свергали Последнего монарха. Но боюсь, что именно эта "версия" получит самое широкое распространение. (Исследование прозелита Луреты "Восшествие тридцати" считается самым полным и точным описанием событий, имевших место в год Птицы и прозванных впоследствии свержением Последнего монарха. От дня казни Последнего монарха Псамметиха IV ведется летоисчисление Республики.)

28 сентября

Не знаю, как и благодарить университетских прозелитов! Сегодня ректор Визела наконец-то порадовал меня находкой. В каких-то давно забытых имперских архивах они откопали планы катакомб, составленные лет сто пятьдесят назад. Конечно, многие проходы давно засыпаны или обвалились – но, тем не менее, это возможность значительно облегчить работу. Я пока успел бросить на планы лишь беглый взгляд, но, судя по всему, катакомбы простираются не только под центральными циркулами, но подо всем Мемфисом, до Септоциркула включительно. Иногда даже в нескольких уровнях. Завтра же организую два или три отряда искателей, чтобы обнаружить все входы в Уноциркуле и Дуоциркуле, а затем будем планомерно обследовать подземелья и обновлять планы.

29 ноября

Как я и предполагал, наступление зимы здорово облегчило нам жизнь: мы больше не рискуем нечаянно затопить катакомбы, открыв давно запечатанные входы, при этом под землей сейчас даже теплее, чем на улице. Я предполагаю, что в катакомбах круглый год стоит одна и та же температура.

До наступления весны я планирую закончить обследование подземелий и разработать предварительный план их использования в качестве городского дренажа.

12 декабря

Для чего только не использовали наши предки эти подземные ходы! Мы нашли множество захоронений, которым, на мой взгляд, не меньше тысячи лет! Некоторые проходы, ведущие за городские пределы, вероятно, использовались контрабандистами или иными преступниками. Сколько же труда надо было потратить, чтобы их прокопать! Невольно начинаешь верить "бабушкиным сказкам" о Гильдии убийц, ассасинов которой боялись даже императоры.

Несколько путей к отступлению построили себе монархи прошлого – вероятно, еще до пришествия эпохи Империи.

Но большая часть катакомб – это все-таки могилы, все очень древние. Судя по сохранившимся отметкам, не позже эпохи правления императора Ферона, а иные – много старше, еще со времен королей.

Иногда подземные полости, явно вырытые в разные эпохи с разными целями, пересекаются. Представляю себе изумление какого-нибудь торгаша, копавшего себе погреб поглубже, когда он вдруг обрушивался в подземную крипту, полную скелетов в ризах, истлевших эон назад.